Русская литература веками лелеяла время. Берегла этот жизнетворный источник в пору засухи и потопа, не позволяла отравлять и засорять. Если течение времени устремлялось в тупик, литература создавала спасительные каналы, меняла направление потока, чтобы не наступило безвременье.
Потому писатель и поэт определяется временем. Язык, образ, творческие озарения, принадлежность к традиции и художественное новаторство — всё имеет временное измерение. Так слово текло от Каялы к Непрядве, от чудного Днепра к Валерику, от тихого Дона к Матёре на Ангаре.
Река русского слова готова была струиться бесконечно, но постмодернизм убил время — во всех его формах и смыслах. Убил как физическую, философскую и историческую категорию.
Герои постмодернизма — гомункулы: у них нет ни предков, ни потомков. Эти герои беспамятны, они вырваны из времени, а значит — из реальности, они не различают прошлого, настоящего и будущего. В своём виртуальном пространстве они разъяли чёрную дыру, начертили чёрный квадрат, пожирающий всё, не оставляющий ни одной точки опоры. Видишь знакомый образ, пытаешься ухватиться за него — а он растворяется, как фантом. Встречаешь знакомую цитату, хочешь опереться на неё — и проваливаешься в постмодернистскую бессмыслицу, будто ступил на истлевшие доски. А кругом лукавые глазки, ироничные улыбочки.
В постмодернизме время поругано, осмеяно. И герой, и читатель намеренно сведены с временного пути и отсечены от вечности, к которой ведёт этот путь. Русская литература сопротивляется, старается вернуться к жизнетворному источнику.
Эстетика, грядущая на смену постмодернизму, в первую очередь будет воскрешать время. Будет возвращать в литературу реальность, живую жизнь. Реальное встретится с сакральным, время вновь станет святыней. Время возродится как эпоха, как долгота и скорость дней, как память о событиях и людях.
Сакральный реализм, вытесняющий постмодернизм, пока не привёл в литературу сплочённой группы, он пробивается в творчестве разных поколений, у авторов с самой разной судьбой. Сакральный реализм складывается как сопричастность тайне, чуду, мечте, как осознание того, что единица в одночасье может стать равной миллиону. Сакральный реализм вырастает из чувства рода, когда то ли предки потомку, то ли потомки предку говорят: «Будешь во времени, и нас помяни».
Воскресить такое родовое время — задача, в современной литературе посильная немногим. Екатерина Глушик берётся за этот труд. Её герои распрямляют ось времени, закрученную постмодернизмом в уродливую спираль. Там, где время проседало и проваливалось, для него нашлись подпорки. Младшие дети, что когда-то были баловнями в семье, берут на себя всю тяжесть жизни, становятся нижними венцами родового дома, когда постепенно уходят те, кто старше. Младшей дочери предстоит хоронить отца и мать, братьев и сестёр. Младшей дочери суждено испить самую горькую чашу утрат: «Всем своим любимым она глаза закроет! Увидит всех своих дорогих людей в гробу! Она не видела ничьего рождения, а видела только смерти».
В прозе Екатерины Глушик встретятся разлучённые временем — те, для кого оно оборвалось, и те, для кого оно тягостно длилось, отдаляя желанную встречу. Старая вдова молодого мужа, погибшего на фронте, пронесёт над собой по главной улице села его портрет, как в Бессмертном полку — и время двух жизней сомкнётся, выровняется. Другая вдова увидит мужа в повзрослевшем внуке — и в последний миг обретёт драгоценное утешение: «Утешил ты меня, светоносный мой, утолил мои печали. Ты мне в земной горести утешитель. Знала: не оставишь меня в земных печалях — утолишь. Перед тобой отчиталась, сейчас и на строгий суд можно отправляться. Сокол мой ясный, голубь мой, сейчас и умирать можно — дождалась. Ты мне глаза и закрой, друг сердечный».
Многие герои Екатерины Глушик бездетны. Это рано овдовевшие или те, кто пережил подлинную любовь, так и не переросшую в семью. Это «старые русские», отдавшие себя науке или творчеству, оставившие детей в какой-то параллельной, неслучившейся жизни, в ином её сценарии. Эти герои станут по-особому продлевать род: не через кровную вертикаль от пращуров к правнукам, а через духовную горизонталь, когда одинокая старушка будет называть юную соседку «мила дочь»; когда всеми покинутый человек вклеит свою фотографию в кем-то потерянный семейный альбом, а потом даст имя каждому «родственнику», придумает каждому, кто на снимках, судьбу и характер, придумает для себя с этой новой семьёй целую жизнь.
Так дух окажется сильнее материи, и по-настоящему родным станет тот, кто обрёл смирение в своей печали, у кого «не в свой черёд» умерли дети, кто накопил любви и тепла для неродившихся внуков. С такими ближними захочется поделиться мощью своих предков.
Откроешь жизнь, будто старый помянник, а там — бабушки и деды, дядья и тётки, мама и братья, и ещё те, кого сам никогда не видел, но о ком через семейные рассказы унаследовал память. Всем хватит места в твоей душе, сердце твоё станет «утробой, в которой будешь носить любимых».
Любимые оживают в твоей прозе. Ради них идёшь в прошлое жизни, вглубь детства, к истокам рода. Идёшь по деревням, где теперь не осталось ни фольклора, ни говоров, куда уже не приезжают на лето городские дети. Новые поколения не знают этой святой жизни, этого течения времени, которое никуда не гонит, а только ласкает, будто бабушка, что гладит внучку по пшеничным волосам.
Как хочется к своим предкам-старообрядцам, мироотреченникам, ушедшим от суеты, уберёгшим души от лукавства и корысти. Мироотреченники знали о времени всё, им была ведома точка его отсчёта. Её не найти на земле: это точка слияния воды и неба, её скрывает море, скрывает дождь. Отыскать её могут только люди дождя — прародители отшельников: «Они появились, когда прошёл дождь, и он их поселил, посеял в труднодоступных местах, куда самостоятельно человек едва ли бы добрался. А чтобы люди не скучали по родившему их морю, находящемуся на небе, Бог окружил их разными водами: реками, озёрами, ключами».
Тому, в ком живёт капля первородного дождя, на миг откроется тайна: точка отсчёта времени — вечность. В эту точку время однажды вернётся. Время вернётся в Рай. Время в Раю — источник, не замутнённый старостью и смертью.
