«Это поразительное зрелище, говорящее о том, что мы живём в эпическое время».
Александр Проханов.
На головокружительной высоте — там, где никто их не может разглядеть и — оценить — высятся эти колоссы. Мускулистые пролетарии, опирающиеся на орудия труда или — колхозницы, напоминающие античных богинь, студенты с книгами, воины, учёные. Их сотворили очень давно — целую вечность назад. Кажется, что это было в прошлые жизни человечества, на иных витках. А по факту — современники того необъяснимого чуда всё ещё живы. «Здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна учёных!» — не об этом ли царстве застывших исполинов пели Орлова и Столяров, проходя с первомайскими штандартами?
Кто-нибудь задумывался, для чего — точнее — для кого создавались аллегорические статуи, венчающие сталинские высотки и магистральные дома? Если подняться, можно разглядеть колосья, гербы, индустриальную символику — шестерёнки и подшипники — всё это оплетается густым барочным орнаментом во вкусе Короля-Солнце. Большой Стиль, как сочетание ампира и барокко блеснул дважды — при Людовике XIV и при Сталине.
Они оба творили свой мир не для современников, но для Вечности. Именно ей и — божественному зрителю посвящали дворцы, парки, исполинов. Неслучайно фотохудожник Михаил Розанов, уловивший самую душу Версаля, постоянно обращается и к советскому варианту Grand maniere. На выставке с обыденным, но — свежим и влекущим названием «Мечта» в галерее Ruarts Михаил Розанов, как это уже случалось, выступает в паре с неоклассиком Алексеем Беляевым-Гинтовтом, представляющим златые картины-грёзы.
Оба мастера воссоздают идеалистическую патетику 1930-1950-х годов, но их взгляды — с разных точек. Розанов находит и фиксирует реальность, преображая её прекрасную Утопию, тогда как Беляев-Гинтовт её — Утопию — конструирует из нереализованных проектов. Гигантские полотнища отображают Дворец Советов, Центральный Дом Аэрофлота и так называемые «мосты социализма», выдуманные Яковом Черниховым — одним из самых непонятых и по сути — забытых архитекторов-мечтателей предвоенной эпохи. «Вся эта выставка объединена идеей мечты, где Михаил представляет отчасти реализовавшиеся. Моя же специализация — предъявить нереализованные проекты советских архитекторов», — констатировал Гинтовт. Экспозиция выглядит идеологизированной и — стильно-эстетской; простой для понимания и — многомерно-перенасыщенной.
Вместе с тем, это попытка разглядеть некий параллельный вектор человеческого развития — тот, чьё будущее оказалось предугадано Иваном Ефремовым. Это путь, от которого мы отказались — и который не по силам обычному хомо-сапиенсу. О причинах отказа написаны километры строк и нет резона их повторять. Важно то, что мы стремимся тщательно переосмысливать и по-иному смотреть на это бесспорное и уникальное наследие. Оно ещё лет десять назад казалось тоталитарным хламом — с ним не знали, что делать и как трактовать. Но даже в разгар вакханалии никто не сумел «качественно» поиздеваться над арками, монументами и лепниной Большого Стиля.
Василий Аксёнов — этот непристойно-молодящийся дряхлый мальчик, так и не ставший взрослым, в своём романе «Москва-ква-ква» не смог выразить иронию в адрес высотки и её убранства: «Грозди, снопы и полные чаши завершают композицию и олицетворяют благоденствие. Интересно, что динамика рельефов как бы завершается статикой полнофигурных скульптур, расположенных то там, то сям на высотных карнизах. Эти могучие изваяния с обобщенными орудиями труда вполне логично олицетворяют завершенность цели». Хотелось нагадить, но задрал голову и — застыл в восхищении. Сталинское искусство — вне зависимости от умонастроений — вызывает экстаз. Можно ненавидеть Сталина и его эпоху, но сложно убить в себе честного созерцателя величественной красоты.
Розанов и Гинтовт не педалируют тему набившей оскомину «тоталитарности» — они исследуют феномен — в том числе и человеческий феномен — сталинского ампиро-барокко. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», — утверждали те, кто сделали миф — реальностью, а победу в войне — закономерным итогом. Эти каменные полубоги, залитые солнцем и устремлённые в небо, бесстрастно взирают на суетливо-меняющийся город. Преодолеть пространство и простор? Это — самая значимая константа в творчестве Розанова и Гинтовта. Кроме того, они по-разному решают формально-пространственные задачи. Так, Розанов показывает нам головокружительные «точки сборки», пугает высотой, играет с тучами и световыми бликами. Он подчёркивает необозримость и — ширь сталинского Метрополиса. Изображения каменных молотобойцев и пейзанок — тяжеловесны и легки одновременно. Ощущение полёта и — непреодолимой статики.
Гинтовт напротив избирает самый плоский и — «конечный» золотой фон, часто используемый в иконописи, не требующей объёма и более того — отрицающей его. Графические чудо-работы художника — это практическая сакрализация архитектурных форм; созидание иконографических «портретов» сооружений. Розанов делает ставку на расширение и глубину, будто пытаясь оживить статуи, а Гинтовт — замораживает формы, как в той андерсеновской сказке, где мальчик так и не сумел сложить из льдинок формулу Вечности.
Выставка «Мечта» интересна ещё и тем, что при всех изысках и двойных-тройным смыслах, она понятна любому зрителю. «Колоссально!» — хочется воскликнуть. А лучше — помолчать. Музы любят тишину.
