Михаил Делягин: Коронавирус с нами навсегда

Выскажу предположение: коронавирус с нами навсегда! Он появился в мире, и он уже никуда не денется из него.

Нужно различать два принципиально разных явления: коронавирус и коронабесие. Я буду говорить о коронабесии как об абсурдно резкой и потому саморазрушительной реакции на коронавирус, которая охватила весь мир, кроме двух стран: Швеции и Белоруссии. Коронабесие производит впечатление глобальной франшизы: «приобретя» её тем или иным способом, в тех или иных целях, по тем или иным причинам, самые разные правительства, не имея никаких внятных оснований и тем более доказательств, в едином порыве стали совершать почти одинаковые и при этом не имеющие никаких логичных обоснований, иррациональные, прямо противоречащие требованиям науки и даже простого здравого смысла действия. Так что можно предположить, что и коронабесие с нами тоже навсегда, пока управляющие элиты не покинет последний человек, лишённый сдачей ЕГЭ или его западных аналогов способностей к логическому мышлению.

Одна из целей этой франшизы коронабесия, с моей точки зрения — скрыть от общественного сознания, замаскировать глубину перехода, который человечество сейчас совершает, чтобы снизить травматичность этого перехода для психики. Информационные технологии, которые распространяются с начала 70-х гг. ХХ века, достигли уровня, когда сейчас, на наших глазах и с нашим участием, в корне преобразуют всё общественное устройство. Одновременно происходят фундаментальные изменения, которые слишком драматичны, даже если их рассматривать со стороны и по отдельности. Они объективны, мы их остановить не можем. Наша задача — скорректировать их, приспосабливая к себе, самим к ним приспособиться и, главное, освоить их, использовать эти глубочайшие изменения в своих, позитивных целях.

Первое, что лежит на поверхности, что наиболее очевидно, — это срыв, обрушение мировой экономики в Глобальную депрессию. Я это описал в двухтомнике «Конец эпохи: осторожно, двери открываются!». Заканчивается эпоха единых глобальных рынков, они распадаются на макрорегионы. Эти макрорегионы будут мучительно обособляться, оформляться, как-то друг с другом взаимодействовать и конкурировать. Границы между ними будут очень глубоки.

Цензура в Фейсбуке, Ютьюбе, Инстаграме, новостях Гугла является таковой лишь с точки зрения прав человека. С точки зрения рынка — это разделение, распад уже даже и информационных рынков. И начал этот процесс не Трамп, а ещё Обама — проектами трансатлантического и транстихоокеанского партнёрств. То есть распад глобальных рынков — объективный процесс, несмотря на понятный жгучий интерес к тому, кто и как его ускоряет.

Среди форсирующих этот процесс факторов наиболее актуальны американские выборы. Чем ближе они, тем острее возникает ощущение гражданской войны. В самих США идёт масштабная миграция населения между штатами, которые управляются республиканцами и демократами. Никакого желания прийти к компромиссу у противоборствующих сторон нет: их подходы к развитию и Америки, и всего мира непримиримы. Победа Байдена будет означать победу сил, стоящих за Камалой Харрис, то есть торжество чёрного расизма и превращение США в новую Зимбабве. Для белого населения, которое всё ещё составляет большинство и всё ещё обладает каким-то самосознанием, это неприемлемо. А если в Штатах будет гражданская война или что-то вроде неё (поскольку там нет посольства США, летом пришлось проводить генеральную репетицию), произойдёт резкое обесценивание доллара, этой главной единицы измерения сегодняшней экономики. Представьте, что сантиметры вдруг стали резиновыми. Представьте, что вы измеряете себе температуру, а термометр показывает полтора килограмма. Аналог этого при обесценении доллара может произойти с глобальными рынками: они утратят систему координат, утратят измеримость.

Другой фактор форсирования распада мира — проблемы Китая. Он может нормально развиваться лишь с опорой на три рынка: свой внутренний, США и ЕС. Стратегия Америки (которая одна объединяет всю её элиту — и сторонников, и врагов Трампа) заключается в лишении Китая американского рынка и, как мы видим по атаке на Белоруссию, этого окна сухопутного китайского транзита в Европу, в лишении Китая и европейского рынка. А дезорганизация и дестабилизация Китая — это не только большой привет нам, это большой привет всему миру.

Самая близкая аналогия — Великая депрессия 30-х, которая закончилась Второй мировой войной. Но сейчас изменения намного глубже: тогда это был просто крах очередного этапа развития рынка, а сегодня мы видим утрату самими рыночными отношениями своего значения. На рынке всё чаще продают не технологии, а право ими какое-то время пользоваться — и то продают далеко не всем.

Деньги утрачивают значение, уступая место технологиям (в первую очередь технологиям социальной инженерии) и социальным платформам — то есть социальным сетям, которые используются для управления большими массами людей. Фейсбук, возникнув в 2003 г., к 2010-му уже имел большой опыт подобных экспериментов. И когда сотрудники Гугла обещали не дать избраться Трампу, — это не похвальба, а реальность.

Рынок ждёт судьба насилия, которое, если совсем грубо, было основным общественным отношением в раннем Средневековье. Некто с мечом приехал в безоружную деревеньку, порубил несогласных и заставил остальных на себя работать: у кого меч — тот феодал. Потом общество усложнилось, и основным отношением стал обмен. Насилие сохранилось, но переформатировало свою доминирующую роль. Оно значимо — настолько, что государство присвоило монополию на него. Но главное общественное отношение уже — обмен. И он стал полностью неэквивалентным, так как рынок весь монополизирован, а монополия есть отрицание эквивалентности обмена. Таким образом, доминирование рыночных отношений уходит в прошлое.

Маркс грезил коммунизмом, и многие сегодняшние реалии по форме, несмотря на извращённость содержания, прямо соответствуют его мечтам. Современные соцсети, для поддержания (в отличие от развития) почти не требующие живого труда — это воспетые им «вечные машины», необходимые для коммунизма. Частная собственность на глобальном уровне почти сменилась взаимной, коллективной — пусть пока и олигархической. Доля и значимость творческого труда возросли, а граница между свободным и рабочим временем стёрлась.

Но самое главное, что когда мы из мира рыночной экономики переходим в мир социальных технологий, то это в некотором роде возвращение к феодализму. Каждая социальная платформа жёстко определяет тип мышления — не столько ценности, сколько именно тип мышления. И через некоторое время люди Фейсбука и люди Твиттера перестанут друг друга понимать. Это очень глубокий переход, который пока не осознаётся.

Деньги были основой не только экономики, но и власти. Сейчас социальные платформы уже показали: людьми можно управлять без денег. Это превратило огромный финансовый капитал в бессмысленного, раздутого и невесть что о себе вообразившего паразита, который начинает умирать, — и новый мир рождается из агонии этого паразита.

По теории, мир должен был рухнуть в глобальную депрессию ещё в начале нулевых, и эти 19 лет у неизвестности выиграл американский спекулятивный капитал. За это время он породил социальные сети и принципиально новый капитал социальных платформ. Передовая часть финансового капитала сейчас завершает перетекание в капитал социальных платформ. Она преобразит себя и мир, создав будущее, а остальной финансовый капитал умрёт.

Итак, первый уровень изменений — начало новой Великой депрессии, второй — переход от рынка в мир социальных платформ, третий — изменение человеческой психики. Мы все общались с программистами и знаем, что у них другой тип мышления: другие принципы переработки информации и принятия решений. Информационные технологии меняют характер личности. Помимо того, что она становится менее структурированной, а её система ценностей — неустойчивой, личность просто становится другой: её мозаичность, недавно бывшая диагнозом, для горожан уже норма. Личность начинает по-другому воспринимать мир, игнорирует свои интересы ради эмоций. Общество, сложенное из таких личностей, самоорганизуется уже по-новому: как минимум не в партии и клубы, а в секты.

Мы уже долгое время живём в условиях снижения познаваемости мира. С эпохи Возрождения такого не было никогда. Это очень интересное время, и, надеюсь, мы сможем его использовать к своей выгоде.

Возвращаясь к коронабесию, я определил бы его как чрезмерную и оттого саморазрушительную реакцию на коронавирус. Например, когда мы говорим о пандемии в ситуации, когда ни в одной стране мира, кроме Сан-Марино, нет даже эпидемии. Это гиперреакция, как аллергия. Когда руководители государств из страха перед болезнью фактически готовы обречь граждан на смерть от голода.

При этом смертность от коронавируса в 3–5 раз ниже, чем у ротавируса, например, которым многие болели в Турции или на курортах Черноморского побережья Кавказа. Мы в России и вовсе в массе своей не доживаем до возраста, когда коронавирус становится опасным. Скажем, в Европе высокую смертность дают дома престарелых, и всё равно североевропейские учёные, статистике которых можно доверять, спорят: смертность 0,12 или 0,7%. А есть статистика, скажем, Италии, демонстрирующая стремление к завышению страховых выплат.

Так вот, когда объективна реальность и естественные вопросы ради раздувания паники игнорируются — это коронабесие. Естественно, оно вызывает такую же аллергическую чрезмерную реакцию в виде полного отрицания специфики, а порой и существования коронавируса. Уже понятно, что коронавирус отличается от гриппа, к примеру, тяжестью поражения и изменчивостью. В моём окружении уже три человека заболевают второй раз — при обычной вирусной инфекции это невозможно. Изменчивость коронавируса такова, что иммунитет, выработанный организмом, не успевает за изменением вируса. Это аргумент в пользу его искусственного происхождения: биологическое оружие так и должно работать, чтобы не было надёжной вакцины и иммунитет не работал.

Вакцина есть, и это выдающееся достижение российской науки, ещё не до конца оптимизированной одичалыми строителями блатного феодализма. Это наша законная гордость.

Но есть две маленькие проблемы. Первая: даже вакцина от неизмеримо менее изменчивого вируса гриппа не работает против всех его штаммов. Логично предположить, что и вакцина от коронавируса не работает против всех штаммов коронавируса, тем более против тех, которые ещё не появились.

Вторая: как минимум многие выдающиеся профессиональные вирусологи сразу привили себе эту вакцину, причём сугубо в медицинских, а не экспериментальных целях. Но академик-вирусолог получает вакцину, сделанную им самим или как минимум докторами-вирусологами, а мы будем получать вакцину, произведённую олигархами или в лучшем случае докторами — организаторами здравозахоронения. Разница — как между инсулином, который в небольших количествах вырабатывает лаборатория, и инсулином, который в огромных объёмах производит завод, принадлежащий олигарху, пусть и от медицины. Первый продукт будет на высочайшем мировом уровне, а то и лучше, а после второго диабетики и их родственники рассказывают и про трофические язвы, и про слепоту…

Высказывается мнение, что такое явление, как коронабесие, может существовать только при наличии единого центра распространения. И как же, мол, тогда могло случиться, что разные лидеры абсолютно разных стран с разной системой проповедуют одно и то же коронабесие по сдерживанию несуществующей пандемии?

Во-первых, коронабесие не войсковая операция, оно не требует единого центра управления. В Средние века были распространены психические эпидемии, при которых без всякого управляющего центра целые регионы охватывало массовое безумие. И когда сейчас в соцсетях внешне вполне добропорядочные люди искренне пишут, что они носили маски, но заболели и потому всех людей без масок нужно линчевать, я наглядно вижу признаки этой психической эпидемии. Поскольку руководители большинства стран, кроме, может быть, Китая и Индии, являются людьми не шибко образованными (у нас, например, даже бюллетень голосования по изменению Конституции умудрились с ошибкой напечатать), то вполне возможно, что соответствующая группа управленцев является жертвой психической эпидемии мирового масштаба.

Во-вторых, мы видим на примере вакцины от гриппа продвижение очень жёстких корпоративных интересов. Глобальная фармацевтическая индустрия является, с моей точки зрения, одной из проводящих сил этой идеи — как и капитал социальных платформ, отрабатывающий новые принципы управления человеческими обществами и даже их структуризации.

Кроме того, о чём уже было сказано: высока вероятность стремления спасти людей и себя от страха перед упомянутым глобальным переходом. Одно дело — мир рушится потому, что капитализм исчерпал себя, и мы из привычного рынка переходим в непонятно что. Это ужас неизвестности. И совсем другое дело, когда мы сыплемся, как лемминги, с утёса, но в святой уверенности, что это просто болезнь и вот-вот сделают лекарство, и всё будет как раньше, «как при дедушке». Это совершенно другое самоощущение общества и соответственно совершенно другая степень его управляемости.