Не так давно состоялся вечер-презентация известного философа, одного из основных учредителей Изборского клуба Виталия Аверьянова, в последние годы выступающего также в амплуа автора и исполнителя песен, которые он пишет с начала 90-х годов. Предлагаем вашему вниманию беседу с ним.
— Виталий, вы известны как общественный деятель, идеолог, писатель. Но в 2019 году вышел ваш первый аранжированный диск «Русская идея», теперь, в конце 2020 года, второй — «Империя зла». Это новые песни, или написанные в 90-е годы?
— Поскольку я только сейчас взялся всерьез за продвижение своих песен, у меня преимущество: есть большой задел. В обоих дисках и ранние вещи, и песни нулевых годов, и совсем новые. Задел настолько велик, что можно еще долго выпускать каждый год по большому часовому диску. Но рождаются и новые песни.
— Насколько успешно продвигается этот проект?
— В интернете продвигается нормальными темпами. С телевидением и радио пока никак. Там в целом довлеет инерция эпохи захвата медиарынка шоу-бизнесом, во многом формальный подход. Чтобы что-то новое поставить в ротацию, в логике музыкальных редакторов им кто-то должен за это заплатить. В моем случае это совершенно другой подход. Это не коммерческая продюсерская деятельность. Это послание. Именно поэтому, я уверен, такой подход все преодолеет. Со временем… Но сколько потребуется времени — мне неведомо.
— Но разве это не вызывает досаду?
— Досаду вызывает вот что. У этих песен есть своя потенциальная аудитория, которую можно оценивать по-разному. В любом случае это сотни тысяч, или даже больше слушателей. Может быть, и миллионы… Им эти песни нужны, я это вижу по реакции в том же Ютьюбе или на Фейсбуке, отчасти в Одноклассниках. Репертуар, который сейчас заполонил музыкальное пространство, не дает этой аудитории отдушины. Но к ней трудно пробиться. Интернет предоставляет довольно слабые возможности. Партнерские программы Ютьюба, к которым я обращался с предложением о сотрудничестве, считают меня слишком неполиткорректным для продвижения. Наибольший эффект дают видео-клипы, иногда удается найти новых слушателей за счет интервью, продвигаемых в видеоформате. Нередко люди узнают о песнях косвенно, знакомясь с моей политической или аналитической позицией. Самый большой эффект дал в свое время клип «Наказ Путину», который вышел в канун президентских выборов. В общем, я ищу более радикальные инструменты, чтобы дойти до слушателя. Но делаю это, как сейчас модно говорить, без фанатизма.
— В «Империи зла» во многих композициях не совсем понятно, от лица какого поколения идет послание… То ли это старшее советское поколение, то ли наше с вами…
— В целом я, конечно, не тот автор, который бежит, задрав штаны, за комсомолом. Никакой нарочитой молодежности, заигрывания с клубной музыкой — это принципиальная позиция. Кто-то может на этом основании сказать, что это песни для среднего возраста. Но я бы сказал так: это, конечно, написано для думающей публики. А возраст не играет определяющей роли.
Лирический герой большинства песен «плавающий», он цепляет какие-то реалии совсем современные, затем десятилетней-двадцатилетней давности, а то ударяется в воспоминания времен битников, гопников, целинников и спутников… Иногда же и вообще погружается в эпоху «топориков-косариков, урядников-исправников». (У меня даже есть цикл исторических песен, средневековых по сути, некоторые из них я планирую записать и представить в будущих пластинках.) Иными словами это какая-то сгущенная народная память, когда за столом собираются прадеды, отцы и правнуки — и из них «лепится» родовой субъект. В то же время этот лирический герой и социально «плавающий». То ли из низов общества, чуть ли не бомж, то ли опустившийся интеллигент, то ли контуженный жизнью трудяга, то ли какой-то элитарий, например, дипломат, но с причудливым языком и афоризмами из самого «глубинного народа»… То есть в человеке, кем бы он ни был, просыпаются скрытые пласты языка.
— В русской поэтической, песенной традиции есть в этом отношении у вас предшественники?
— Чаще всего в этой связи я называю Башлачева (по крайней мере, из поющих).
— А Высоцкий? У вас разные поэтические манеры, разная мелодика. Но во многих вещах чувствуется, на первый взгляд, похожая интонация…
— Да, может иногда возникать такая ассоциация, но потом это ощущение уходит. Я пою естественно, как говорю, в своей интонации. Но если кто-то скажет, что Высоцкий мой предшественник — для меня это честь. Ведь сходство бывает разное. Бывает подражание, а бывает духовная близость, созвучность. Приведу один пример, который покажет дистанцию одного от другого. Джигурда когда-то начинал с того, что пел «как Высоцкий» по тембру и интонации. Думаю, сравнение меня с Джигурдой вполне способно дать понять, насколько это разные вещи.
Но Высоцкий занял широчайший регистр внутри русской песни. Мало кто отдает себе в этом отчет, но он не просто создал свой стиль, он воспроизвел манеру, как поет русский мужик в быту, а не на сцене. Не в крестьянско-деревенской, а в городской, дворовой обстановке. Раньше такое пение считалось грубым, недостойным вывода под свет рампы, а после Высоцкого — этот «пуризм» уничтожен, открылся некий эстетический шлюз. Эффект сродни тому, что Пушкин сделал в языке литературном, книжном, приблизив его к живой речи.
Нельзя сказать, что этого до Высоцкого совсем не было, но он со свойственной ему категоричностью довел эту мужицкую манеру до некоего апофеоза. Плюс огромный масштаб личности. Подозреваю, что все значительное, что будет возникать в будущем в русской авторской песне — будет так или иначе, тем или иным боком, ассоциироваться с Высоцким. И уж тем более если у певца баритональный голос… Это касается очень многих бардов. Кстати, и с Башлачевым получилось именно так, он поначалу многим напоминал чем-то Высоцкого.
Но с Башлачевым у меня больше общего — в плане музыкальной интонации, в плане языковой игры. Кстати, в «Империи зла» языковая игра занимает очень большое место… Например, все три баллады цикла «Империя зла» построены на вибрации слов с суффиксом «ник».
— Можно цитату для понимания?
— Пожалуйста. «Секретные сотрудники следят из муравейников./ Один звонок с мобильника, — они скатали спальники, / Свернули свои пыльники, без суеты и паники / Сменили свои треники, убрали накомарники — / Почапали в Хамовники, докладывать начальнику…» И в такой игре выдержаны все три части цикла.
Другой пример — «Кошмар Ивана дипломата», там песня во многом построена на лексической редупликации, как это называют филологи. В песне дан чуть ли не словарик этих редупликатов, а также сленговых вкраплений, слов-паразитов, но в их смачном разнообразии. Получается, что дипломат у меня сказочный, эдакий Иван-дурак, затесавшийся в Монако, Давос и Сен-Репо.
Еще смешнее в песнях «Лекция» и «Абъекция» — там пародируется язык ученых, очень много рифмуется слов, заканчивающихся на «изм».
— Там начинается с того, что вас упрекнули в фашизме… Здесь есть элемент автобиографичности?
— Несомненно. Эти две песни написаны в 2000 году, как раз тогда я защитил кандидатскую в МГУ. И поется песня от имени молодого ученого-гуманитария. Но у моего лирического героя происходит кризис и его охватывает патологический страх оказаться на обочине. И он по мере развития сюжета мутирует из «традиционалиста», чтившего Святую Инквизицию, в получающего западные гранты андрогинно-феминистического постмодерниста.
— В больших вещах, таких как «Русская идея» или «Ватники» у вас сочетается глубокий синтез разных музыкальных стилей, при этом они как слоеный пирог проложены частушками. Как вы определяете этот жанр?
— По-моему, названия для него еще не придумано. Чем-то это напоминает мини-мюзиклы. Не исключаю, что, если эти вещи соединить, может получиться полноценный русский мюзикл. Там действительно очень много инструментов, целый симфонический оркестр. Здесь большая заслуга аранжировщика Юрия Середюка. А в частушках — использовались народные инструменты. В прошлый раз, в «Русской идее» ведущим был аккордеон, а в «Ватниках» — балалайка, играет один из лучших мастеров этого инструмента Константин Захарато.
— А частушки кто поет?
— Помимо меня это еще приглашенные певцы. В прошлый раз это были две актрисы и моя дочь Катя, у которой частушки очень хорошо получаются. А на этот раз частушки были грубее, более мужские по характеру. Мы спели их вдвоем с актером Андреем Анкундиновым.
— Расскажите о песнях на стихи Велимира Хлебникова.
— Я вообще-то хлебниковед. Работы о нем, правда, писал в 90-е годы. Но у меня всегда как у поющего человека была потребность петь многие его произведения. Ведь мало кто поет Хлебникова. «АукцЫон» когда-то выпустил альбом на его тексты. Я к «АукцЫону» отношусь с большим уважением, ведь мало кому из рок-групп удалось создать свой полноценный неповторимый стиль. Но в данном случае у них получилась такая классическая трактовка авангарда как шизофренического творчества. В конечном счете, расщепление слова и личности — это эксперименты. А большая поэзия — это гармония.
Дело в том, что Хлебников очень музыкален, он эпичен и лиричен одновременно. В то же время он русский имперский поэт, евразийский, космический и пронизанный своеобразной эротикой, волей к жизни. Грубо говоря, не укладывается он в рамки такого патологического, декадентского авангарда. На диске «Империя зла» я стремился представить именно певучее, гармоническое начало Хлебникова. Две вещи написаны на его шедевры «Бодисатва» и «Русь, ты вся поцелуй на морозе…» (аранжировки Середюка). А еще две вещи — это поэзо-коллажи, то есть в тексте перемежаются его строфы и строки с моими. Эти вещи делал другой аранжировщик — Иван Муравский.
— На диске есть одна песня, которую можно отнести строго к любовной лирике. И название у нее «Радуга»… В наш век дать такое название песне — это вызов…
— Да уж… Ну если интересно, скажу свое мнение. Пятиконечная звезда и свастика — древние, традиционные символы. Сравнительно недавно они были узурпированы оккультными и политическими силами. Мы знаем, что за изображение свастики в России могут сегодня наказывать как за пропаганду нацизма. Хотя у нас очень много свастик в православных церковных фресках, не говоря уже про народные орнаменты. Свастика является одним из главных символов в индуизме и буддизме. В общем, закон, карающий свастику просто как свастику, сам по себе примитивен, абсурден и безграмотен…
Но что касается символа радуги — то здесь мы имеем дело с чудовищной провокацией «темной стороны», с прямым издевательством над Библией, над авраамической традицией. Радуга была символом завета Бога и Ноя после завершения всемирного потопа. А потоп, как известно, имел своей причиной развращение всякой плоти. Грубо говоря, Бог смыл с лица земли ту старую срамную ЛГБТ-цивилизацию исполинов, чтобы дать человечеству еще один шанс. Этот шанс — жить неизвращенно, жить по естественной природе, по правде — символизирует радуга. И именно этот символ транснационалы, эти сверхбогатые и сверхвластные покровители нынешних извращенцев, монополизировали и «выкупили» для своих подопечных. В нашей богоспасаемой Отчизне доходит до смешного, когда депутат Лахова, много лет продвигавшая феминизм, так называемое планирование семьи, секспросвет и ювенальную юстицию, теперь вдруг восстает на мороженое или на зубную пасту, точно не помню, с названием «Радуга», чтобы оградить нас, якобы, от ЛГБТ-пропаганды.
Вместо того чтобы защитить нормальных людей от мерзости — они нормальным людям запрещают пользоваться таким прекрасным символом и образом как радуга. Что может быть абсурднее?
— На вашем творческом вечере кроме диска была представлена и книга «Цивилизация потопа и мировая гибридная война». Это могло бы быть темой отдельной беседы, но поскольку вы заговорили уже о потопе… что вы понимаете под современным потопом?
— Этому посвящена была большая коллективная работа, которую мы выпустили в начале 2020 года, заметьте, до объявления пандемии. Называется она «Русский ковчег. Альтернативная стратегия мирового развития». По многим параметрам она оказалась как будто пророческая. А в своей авторской книге я эту тематику развиваю, в том числе анализируя уже и события рокового 20 года, и многие наши диагнозы оказываются абсолютно точными. Но не следует ли из этого, что и рецептура, нами предлагаемая — тоже верная и ее необходимо как можно скорее брать на вооружение?
Под потопом мы понимаем не великое наводнение, а определенное состояние человечества, в которое оно скатывается. Есть английское слово flood — оно стало даже специальным термином в цифросфере. Но это не только цифровой потоп, это размывание всего и вся, эрозия культур и традиций, эрозия и самого человека, его растление.
Чтобы противостоять этому, нужно не признавать флаги и знамена потопа, их символы, а отбивать их у неприятеля. Они не имеют права узурпировать пространство нашей культуры… Это пусть они отвечают в судах за использование радуги, свастики и других символов. А всем остальным нужно предоставить полную свободу символов. Уверен, так и будет в государстве Ковчега, которое нам предстоит строить в XXI веке.
