Капитализм, антикапитализм и судьбы мира: жизнь и смерть самой загадочной системы в истории человечества и её антипода

Авторский доклад Изборскому клубу Андрея Фурсова

Здесь текст работы А.Фурсова представлен в расширенной, журнальной редакции («Изборский клуб», 2021, 7-8) более полной по сравнению с публиковавшейся в газете «Завтра» версией.

Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны
Будто листья в ноябре…
Сколько их! Куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму замуж выдают?
Александр Пушкин

Всё смешалось в общем танце,
И летят во все концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.
Николай Заболоцкий

Я смотрю в темноту, я вижу огни,
Это значит, где-то здесь скрывается зверь.
Он, я знаю, не спит, слишком сильная боль,
Всё кипит, всё горит, пылает огонь.
Я даже знаю, как болит у зверя в груди,
Он идёт, он хрипит, мне знаком этот крик.
Я кружу в темноте, там, где слышится смех,
Это значит, что теперь зверю конец.
Вячеслав Бутусов

Нам нравится эта работа —
называть вещи своими именами.
Карл Маркс

 

От автора

Почти два года назад в Университете Белькент (Анкара, Турция) я прочёл лекцию Capitalism: The Terminal Crisis of the Most Enigmatic System («Капитализм — терминальный кризис самой загадочной системы»), исходно написанную на английском языке. Несколько месяцев назад в Сети появился видеоролик, где диктор читает этот текст. По сути — это документальный фильм с видеорядом, подобранным под содержание лекции. С тех пор я получил немало писем с просьбой сделать русский перевод и опубликовать его. Однако недаром Марио Пьюзо заметил: Rewriting is a whole secret to writing, в вольном переводе: переделывание текста — это написание нового текста. Так оно и вышло: появился новый большой текст. Он посвящён жизни и смерти капитализма, огромной роли в первой и второй системного антикапитализма — СССР, социалистического лагеря, и развёртывающейся на наших глазах терминальной фазе кризиса капсистемы, в ходе которой её хозяева пытаются ускорить катастрофу, чтобы перезагрузить Историю нужным им образом и стать властелинами не просто нового мира, но ни много ни мало — эволюции человечества. Текст 2019 года обновился и увеличился, поскольку за два года мир изменился кардинально; агония капитализма приобрела коронабесную форму, на очереди — климатобесная, а то мерзкое, что вылезает из него как Чужой в известном фильме, всё больше напоминает биоэкотехнофашизм.

 

I

Ниже излагаются довольно простые вещи. Проблема, однако, в том, что иногда простые вещи кажутся сложными. Причин как минимум две. Во-первых, люди в массе своей стараются жить в комфорте — не только материальном, но и интеллектуальном. Комфортно жить в привычной картине мира — в мире знакомых понятий, образов и схем. Даже если картина не вполне соответствует реальности, нарушение привычного антуража чаще всего вызывает дискомфорт, а порой и боязнь любых «сложных картин», хотя на деле «сложностью» нередко тут оказывается то, что является куда более простым, чем все прежние устоявшиеся картины.

Во-вторых, мы живём в ситуации «двойного разрыва». Обществоведческая наука всегда отстаёт от обществоведения, а в периоды быстрых изменений, как ныне, этот разрыв увеличивается до 15–25 лет. В свою очередь, образование отстаёт от науки примерно на такой же срок. Поэтому зачастую вместо реальности мы видим перед собой картину мира 30–40-летней давности, особенно это касается исторической науки. Причём ситуация эта не только наша, но и общемировая. Дело дошло до того, что на постЗападе спецслужбы взяли дело подготовки историков для своих нужд в собственные руки, не надеясь на профессорско-профанную науку с её мелко- и узкотемьем и кабинетной оторванностью от реальности. Так, Ми6 и ЦРУ вместе с историческими факультетами трёх ведущих британских университетов начали готовить историков по специальностям «историк-системщик» и «историк-расследователь», а «Пять глаз» вообще создали свой исследовательский центр.

Говоря сегодня о капитализме, который находится в терминальном кризисе, надо иметь в виду, что глобальные элиты во многом перестали скрывать свои планы, их обслуга пишет об этом открыто. Если во времена СССР идеологи буржуазии стыдливо прикрывались демократией, правами человека и т.п., то сейчас им стесняться некого, ибо, по их ощущению, никто больше не накажет «буржуина»: нет страны, откуда прискачут красные армии с мальчишами-кибальчишами, — плохиши торжествуют. Однако, похоже, радоваться им недолго — мировой кризис беспрецедентных масштабов накроет и их. В связи с этим взгляд с высоты, как сказал бы Айзек Азимов, на нынешнюю ситуацию представляется весьма уместным.

 

II

Термин «кризис» в наши дни стал общепринятым: говорят о кризисах экономики, мировой политики, образования, идеологии, тотальном кризисе, кризисе мировой системы. Дело, однако, в том, что мировых систем «вообще» не бывает. Они наличествуют только в определённом качестве. Такие термины, как «кризис человечества», «фазовый переход» и т.п., бессмысленны и непригодны в своей нейтральной бессодержательности и чаще всего призваны закамуфлировать тот факт, что речь идёт о кризисе капиталистической системы и её обанкротившихся хозяевах. Впрочем, сегодня накал и масштаб кризиса таков, что об исчерпанности капитализма уже заговорили высокопоставленные клерки идейно-интеллектуальной и политической обслуги глобократии — ушлые Ж. Аттали, К. Шваб и даже А. Меркель.

А что мы знаем о капитализме? На первый взгляд — всё, капитализм кажется самой простой системой для анализа, все её характеристики можно выразить, казалось бы, количественно: валовой национальный продукт, валовой внутренний продукт, доход на душу населения. Всё открыто, никакой тайны! В отличие от кажущихся загадочными обществ Древнего Египта, Древнего Китая, Древней Индии, майя, догонов и др. На самом деле именно капитализм — самая загадочная система в истории человечества, поистине уникальная. Капитализм обладает как минимум семёркой черт, которые резко отличают его от всех других социальных систем. Возможно, кому-то это перечисление покажется скучным, но без него мы вряд ли поймём, чем является капитализм, что происходит сейчас в мире и чего ждать. Итак.

Во-первых, капитализм — единственная система мирового масштаба, его производственные и рыночные отношения охватывают планету в целом. Все докапиталистические системы были локальными, хотя этот локус мог охватывать огромное пространство.

Во-вторых, капитализм — единственная социальная система, которая существует в трёх технических формах: доиндустриальной, индустриальной и гипериндустриальной. Не технология (элемент) определяет капитализм (целое), а капитализм как система диктует логику развития технологии и техники.

В-третьих, капитализм — единственная система, которая создаёт формы, качественно отличающиеся от неё. Речь идёт о таких докапиталистических формах, которые создаются самим капитализмом и в его интересах там, где до него их не существовало. Это плантационное рабство на юге североамериканских колоний и островов Карибского бассейна, квазифеодальные латифундии в Южной Америке и др. Капитализм создаёт их в соответствии с логикой своего развития, поэтому его мировая система — не гомогенно капиталистическая, а многоукладная.

В-четвёртых, капитализм — единственная система, которая может существовать как в «положительной» (капитализм), так и в «отрицательной» (системный антикапитализм — СССР, соцлагерь) формах.

В-пятых, капитализм — единственная социальная система, создавшая уникальные формы по сравнению как с прошлым, так и, по всей видимости, с будущим. Именно капитализм создал такие феномены, как частная собственность, государство, нация, наука, идеология. Предвижу удивление и недоумение: как? а разве Древний Египет не государство? Разве у вавилонских жрецов не было науки? А что, индийцы — не нация? В Древнем Риме не было частной собственности? Мой ответ на все эти вопросы — категорическое «нет». Внешнее сходство ни о чём не говорит: акула, ихтиозавр и косатка внешне похожи — хищники, живут в одной и той же среде — водной, однако все они относятся к разным классам живых существ.

Что касается частной собственности, то она предполагает наличие частного лица в качестве субъекта. Реально частная собственность «расцветает» только на «трупе» феодализма, при появлении действительно частных лиц. Пьесы Шекспира об Англии XV–XVI веков — как раз о таких трагических судьбах частных лиц, рвущих коллективную пуповину и торящих свой путь (часто неправедный).

Если государство (lo stato, l’état, der Staat, the state) определять как форму социального насилия, отделённую от производственных отношений и легально ограниченную определённой территорией, то нечто подобное существовало (и могло существовать) только в буржуазном обществе. При феодализме внеэкономические отношения, социальное насилие были исходно встроены в производственные отношения, были их сутью. В этом случае, естественно, в государстве в строгом смысле слова нужды не было, так как феодальное «государство» выполняло функцию иную — организацию иерархии господ. Поэтому Маркс называл такой порядок власти «религиозным государством» — в отличие от «государства политического», капиталистического. Впрочем, оба эти термина несовершенны, они приблизительны, вместо них лучше «смотрятся» термины «патримония» и «государство».

Термин «нация» часто ошибочно смешивают с терминами «этнос» и «народ». На самом деле нация есть социальная форма организации этноса, «базовым кирпичиком» которой является индивид. Нация не может состоять из общин, сословий, полисов, каст, кланов, племён, которые по определению будут замыкать фокус лояльности только на себе. Неслучайно нации формируются в Европе в конце XVIII — начале XIX века, когда другие формы коллективной идентичности — общинные, цеховые — уходят в прошлое. Кстати, если взглянуть на дореволюционную Россию, то, во-первых, подавляющая масса населения (крестьяне) жили в общинах с их локальным фокусом лояльности (в качестве нации формировались дворяне и интеллигенция, что усиливало деформацию социума и ожесточало сословные отношения); во-вторых, человека определяли не по национальности, а по вероисповеданию.

В СССР педалировали развитие исторической общности, именуемой советским народом. C позиций сегодняшнего дня очевидно, что «сработала» эта общность преимущественно для русских, белоруссов и малороссов — иными словами, просто-напросто для русских в широком смысле слова, так как всё это один народ. В отличие от этого в других республиках СССР советская национальная политика реально вела к развитию местных национализмов, которые «выстрелили» в конце 1980-х и позже. Нужно помнить, что если в РСФСР перестройка постепенно набирала темп под лозунгами и знаменем антисоветизма, то на просторах СССР, даже на Украине, славянской республике, она шла ещё и под знаменем антирусскости, русофобии: «Русские, убирайтесь вон». Отделение от Союза, от Москвы подавалось как таковое не только от центра Советского Союза, но и от центра русских: антисоветизм и русофобия в республиках слились воедино, и это стало — вопреки задумке — результатом национальной политики КПСС. Исторически она стартовала как русофобия большевиков в 1920-е годы, а после сталинского поворота середины 1930-х годов как бы растворилась в республиках и затаилась, чтобы вырваться наружу в 1980-е и развиваться по восходящей практически на всём постсоветском пространстве. Что же касается нынешних русских, то процесс превращения их из народа в нацию (безо всяких «земских соборов») продолжается. Препятствий на этом пути много: и «российский» курс власти, и тот факт, что эпоха национальных государств почти прошла, и многое другое, но это отдельная тема.

Наука — это триединство эмпирических знаний, теории и, что самое важное, социальной институциональности. Рациональные эмпирические знания на Востоке и в античном мире были встроены в такие институциональные структуры, которые наукой считаться никак не могут. Наука как институт возникает в Западной Европе в ходе научной революции XVII века, связанной с потребностями развития капитализма как системы.

Иными словами, капитализм для своего функционирования требовал избыточности — качественно новых социальных форм, знаний и «вещей», которые не просто не существовали в докапиталистическом мире, но были не нужны и вредны ему.

В-шестых, капитализм как система требует появления помимо государства закрытых надгосударственных, наднациональных структур и порождает, создаёт их. Без них нормальное функционирование капитализма как системы крайне затруднительно, если вообще возможно, поскольку они снимают, разрешают одно из важнейших противоречий капсистемы. Суть в следующем. Экономически капитализм — мировая система без границ, единое целое, тогда как политически это совокупность, сумма отдельных государств, разделённых границами. В результате мы имеем тройное противоречие: между экономикой и политикой, капиталом и государством, целостностью и суммарностью.

Капитал, особенно крупный, должен решить это противоречие, выйти за его рамки: реализация его интересов, как правило, требует постоянного нарушения границ (а часто — законов) своей страны и других стран. Отсюда необходимость в наличии особой, «корректирующей» эту ситуацию организации (или организаций) — надгосударственной, закрытой и, желательно, имеющей свой идейный комплекс, причём нередко он оказывается оккультным. Внешне эти структуры выглядят как заговор («конспиро»), однако по сути это чистая политэкономия капитализма, реализация его законов на мировом уровне. Верхушка господствующего класса капсистемы исходно формировалась как наднациональная — североатлантическая, и конспироструктуры были в такой же степени её порождением, как и фактором, порождающим её (ср. аналогичное отмеченное Марксом диалектическое соотношение рынка и капитализма). Таким образом, капитализм — это не пара «капитал–государство», а треугольник «капитал — государство — наднациональные структуры мирового согласования и управления». Именно последние обеспечивают и реализуют целостные и долгосрочные интересы капиталистической системы.

Каждый этап развития капсистемы порождал принципиально новые закрытые конспироструктуры. При этом старые начинали играть вспомогательную роль как для новых, так и для самого государства. Сначала это были масонские структуры, в последней трети XIX в. сформировались общества типа Geheimes Deutschland в Германии и Родса–Милнера в Великобритании. В послевоенный период появились Бильдербергский клуб и намного более серьёзные Siecle («Век») и сыгравший большую роль в разрушении СССР Cercle («Круг»), затем были созданы формально открытые организации с «двойным дном» — Трёхсторонняя комиссия, Римский клуб.

В-седьмых, и это, пожалуй, самое важное отличие капитализма от докапсистем, он — единственная система, развитие которой в значительной степени приобретает проектно-конструкторский характер, ход истории приобретает в значительной степени направляемый, а порой управляемый характер. Подчеркну: «направлять» не значит автоматически «управлять», результаты оказываются зачастую далёкими от планов проектировщиков и действий «конструкторов». Недаром Г. Киссинджер как-то заметил: «…история — это рассказ о провалившихся планах, несбывшихся чаяниях и надеждах, которые либо не оправдались, либо обернулись чем-то совершенно иным». Действительно, например, те, кто в России и за рубежом планировали февральский переворот 1917 г., не думали, что вызывают октябрь; те, кто полагал, что Гитлер раздавит СССР и из Лондона науськивали его на восточного соседа, не ожидали, что в результате всего этого их империя развалится, а СССР выйдет из войны победителем и сверхдержавой. Это и есть то, что Гегель называл «коварством Истории». И тем не менее Киссинджер не случайно употребил слово «план» — в частности, вся его деятельность в государственных и закрытых наднациональных структурах как раз и была планированием, проектированием истории, и, надо признать, на нашу беду, многое получилось.

Сказанное выше не означает, что до капитализма не было групп, которые пытались влиять на ход исторического развития. Например, тамплиеры тщетно пытались создать нечто вроде Евросоюза — идея была преждевременна, не было средств, которые появились только при капитализме. Проектно-конструкторская деятельность требует нескольких условий. Это:

1) Организация, которая может ставить, планировать, готовить, реализовывать на практике (конструировать, осуществлять исторический социо- или геоинжиниринг), т.е. решать долгосрочные («игра вдолгую») широкомасштабные задачи (перевороты, войны, революции и т.д.);

2) Адекватный объект («вещество») манипуляции посредством геоисторического инжиниринга;

3) Финансовая база («энергия»), обеспечивающая контроль над людьми — власть и собственность;

4) Контроль над духовной сферой (информпотоки, верования, ценности и т.п.), особенно на верхнем и среднем уровнях общественной пирамиды;

5) Эксклюзивная структура рационального знания, принадлежащая только верхам; с её помощью, с одной стороны, анализируются регулярности и законы истории, социального поведения (особенно масс — «толпы»), с другой — направляются в ложное или второстепенное русло исследования так называемой независимой, или объективной, науки (результат — оформление профессорско-профанной науки для низов и середины как ширмы изучения реальных процессов, реальной картины мира).

Закрытые наднациональные структуры мирового согласования и управления (они же — конспироструктуры) как раз и являются тем типом структур, которые отвечают перечисленным выше характеристикам. В конце 1870-х годов Маркс заметил, что если бы он заново писал «Капитал», то аналитически начал бы не с товара, а с государства. Я бы сказал так: если сегодня писать (или переписывать) «Капитал», то начинать нужно уже не с государства, а с закрытых наднациональных структур. И дело не только в том, что эти структуры «второго» (закрытого) контура на рубеже XIX–XX вв. превратили партии, парламенты и т.д. («первый», открытый контур) в свои функции, они уже задолго до этого выражали целостные и долгосрочные черты развития капсистемы, верхушки её господствующего класса как системообразующего элемента. В «руках» именно этих структур, будь то британские клубы, островные и континентальные масонские ложи, организации XIX–XX вв., оказались сконцентрированы одновременно «вещество», «энергия» и «информация» современного мира.

«Веществом», т.е. объектом манипуляции, стали массы как феномен. И хотя они вышли на арену истории в ХХ в. (точнее, элиты или их порученцы вывели их туда, с одной стороны, возглавив, оседлав некие движения, с другой — подчинившись на время их логике — вспомним, к примеру, знаменитый обращённый к толпе крик героя романа Р. Пенна Уоррена Вилли Старка «Дайте мне топор» и успех прототипа этого персонажа — губернатора штата Луизиана Хью Лонга), уже в середине — второй половине XVIII в. в городах Западной Европы оформилась в качестве социального феномена масса как сумма атомизированных индивидов — «одинокая толпа» (Д. Рисмэн). В отличие от укоренённых в малой традиции коллективностей (общин, каст и т.п.) не связанными друг с другом людьми, отсечёнными от семейных традиций, утратившими локальные ценности легко манипулировать.

В середине — второй половине XVIII в. произошла «материализация» финансовой революции XVII в., начавшейся созданием в 1613 г. (1613–1617 гг.) Standard Chartered Bank семейства Барухов и окончившейся в 1694 г. созданием Банка Англии. Последний стал мощнейшим финансово-организационным оружием Англии (с 1707 г., после соединения с Шотландией — Великобритании), которое позволило начать всерьёз выигрывать войны.

Финансы — это энергия, но не менее важна информация. Время с середины XVIII в. продемонстрировало резко возросшие роль и значение информации как оружия в борьбе различных элитарных групп. Просветительский проект «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел» (1752–1762 гг.) был первым опытом создания современного информоружия, которое, будучи изготовлено во Франции по британским лекалам, позволило в течение жизни двух поколений «перевербовать» определённую часть французской элиты в сторонники будущей революции. Революции в интересах части французской и британской буржуазии, прежде всего финансовой, а также закрытых наднациональных групп. Уильям Питт-младший, выступая в британском парламенте, открыто признал, что Великобритания потратила на организацию и стимулирование Французской революции 5 млн фунтов стерлингов — фантастическую по тем временам сумму. Уже вышло немало книг о бурной деятельности британских агентов во Франции во времена революции (1789–1799 гг.) и позже о том, как британская разведка (les hommes de Londre, les hommes de l’hombre — игра слов: «люди из Лондона, люди из тени») провоцировала во Франции большой террор и многое другое.

Итак, к середине XVIII в. в руках наднациональных групп, представленных в то время главным образом масонскими ложами, оказалось сконцентрировано управляемое «критическое вещество» массы, экспериментально «дрессируемой» потоками информации части элит, денег, энергий, благ — в самом широком смысле. Всю мощь именно закрытые наднациональные группы (на тот момент, повторю, это были масонские структуры), формирующийся буржуазный североатлантический класс обрушили в 1789–1848 гг. на государства-монархии Старого Порядка и либо сокрушили их, либо выговорили определённые условия компромисса.

В «эпоху революции» (Э. Хобсбаум) 1789–1848 гг. на Западе сформировалось триединое ядро, если угодно — трёхглавый Змей-Горыныч капсисемы: государство-гегемон (в XIX в. — Великобритания), финансовый капитал (Ротшильды, Бэринги и др.) и закрытые наднациональные группы мирового согласования и управления.

У капсистемы, разумеется, есть и другие особенности, кроме семёрки названных, однако здесь достаточно этих семи — они главные для понимания капитализма. Именно они обеспечивали его фантастический динамизм в течение нескольких столетий и очень короткую по масштабам длительности исторических систем жизнь.

 

III

Капитал существовал до капитализма, в той или иной форме, скорее всего, будет существовать и после него. Но так же, как капиталистическая собственность не сводима к капиталу, так же и капитализм как система — это не просто и не только безудержный триумф капитала, реальность сложнее. Капитализм можно определить так: это сложная социальная система, которая обеспечивает постоянное накопление капитала (развитие во времени) и его экспансию, позволяющую поддерживать и увеличивать норму прибыли (пространственная характеристика), и которая в то же время ограничивает капитал в его целостных и долгосрочных интересах. Без этого ограничения и его средств в виде государства, гражданского общества и его структур, политических партий, формально представляющих различные слои, системы массового образования и др. — без всего этого капитал, предоставленный самому себе, сожрал бы и самого себя, и общество, и биосферу. Ну а арбитром между капиталом и его «ограничителями» выступали закрытые наднациональные группы.

Вся история капитализма — это борьба капитала с социальными ограничителями за то, чтобы избавиться от них, за охват капиталом всей капиталистической собственности. Именно эта борьба по типу циркового номера «борьбы нанайского мальчика с медведем» является одним из моторов развития капитализма. Победа одной из сторон означает конец номера — и капитализма. Успех капитала на этом пути означал бы демонтаж капитализма за ненадобностью как системы, отработавшей своё, поэтому конспироструктуры не позволяли этому процессу выходить за определённые рамки. Однако на рубеже 1960–1970-х годов их позиция несколько изменилась. Во-первых, капитализм как система производства и производственных отношений подошёл к пределу своих возможностей. Дальнейшее его развитие усиливало, особенно при наличии системного антикапитализма в лице СССР и соцлагеря, контрагентов капитала, прежде всего, промышленный рабочий класс и связанные с промышленностью и государством сегменты среднего слоя. Надо помнить, что капитализм — это, прежде всего, система производственных отношений, а не просто деньги или богатство, как полагали представители вульгарной буржуазной политэкономии. Они тупо отождествляли капитал(изм) с денежным, торговым капиталом, находили капитализм всюду начиная с Древнего Востока и Древнего Рима, не говоря уже о средневековых городах, таким образом увековечивая капитализм. В основе капитализма как системы лежат не деньги, они лишь опосредуют (выполняя при этом пять функций) обмен рабочей силы на овеществлённый труд, который при этом реализует себя как самовозрастающая стоимость.

Проблемы именно со «второй стороной» производственных отношений капитализма, рост её политического значения в условиях дальнейшего развития индустриальной системы (именно так, а не просто из-за некоего предела, достигнутого индустриальным производством, — это было важным, но не главным) заставил закрытые наднациональные группы скорректировать свою позицию по «ограничителям» и начать — вместе с капиталом — их демонтаж (см. доклад «Кризис демократии», написанный по заказу Трёхсторонней комиссии). Одновременно было начато торможение научно-технического прогресса и промышленного развития, т.е. развития реальной экономики; упор был сделан на развитие финансового капитала, и это была первая причина, скорректировавшая позицию конспироструктур. В XIX — начале XX в. финансовый капитал, по сути, господствовал над промышленным. Две мировые войны и период послевоенного восстановления (т.е. эпоха 1910–1960-х годов) изменили ситуацию: началось контрнаступление промышленного капитала, у которого появился объективный союзник — СССР.

Советский фактор был второй, не менее важной причиной изменения позиций наднациональных групп по отношению к демократическим ограничителям капитализма и научно-техническому прогрессу; отсюда — вдруг возникший упор на экологизм, «пределы роста», сокращение населения — короче говоря, неомальтузианская повестка дня, переход к финансиализму. Успехи СССР, с одной стороны, сам факт его существования как антикапиталистической альтернативы, с другой стороны, ограничивал возможности «хозяев мировой игры» по коррекции и демонтажу (сначала частичному) капитализма: это означало бы признание исторической правоты СССР, соцсистемы. А потому реализация нового проекта мировой верхушки — ультраглобалистско-экологического демонтажа капсистемы — требовала уничтожения СССР или его поглощения капсистемой, что, впрочем, одно и то же. Тем не менее ползучий демонтаж капсистемы постепенно развивался ещё при существовании СССР. В результате этого процесса нанесения «ударов по штабам» ограничителей с конца 1970-х годов политика постепенно превращается в замысловатые комбинации административной системы и шоу-бизнеса, государство «тает», массовое образование стремительно разрушается, гражданское общество «скукоживается».

В отношениях капитала и его «ограничителей» возможны несколько исторических вариантов. Например, хрупкое равновесие, как это было свойственно классическому буржуазному обществу. Был и другой вариант, который можно было увидеть в системном антикапитализме соцстран: «ограничители» подчиняют капитал и уничтожают его. Наконец, вариант, который мы «во всей красе» увидели на Западе после разрушения Советского Союза: демонтаж «ограничителей» мировой верхушкой самого капитализма и изменение самого капитала, его превращение во властесобственность социально-информационных платформ, контролирующих уже не столько материальные, вещественные факторы производства, сколько невещественные — социальные сети (поведение) и информационную сферу. Этим «контролёрам»-монополистам капитал как таковой, по сути, уже не нужен: симбиоз фондов, банков и платформ конституирует и новую власть — посткапиталистическую, — и новый строй. Пропагандистски это подаётся как распространение капитализма на всех жителей планеты — в виде инклюзивного («включающего») или стейкхолдерского (противостоящего акционерному) капитализма. В действительности же это ширма процесса лишения нижних 75% общества того немногого, что у них есть, — кого-то небольшой частной собственности, а кого-то личной (квартиры, машины и т.д.). Речь, таким образом, идёт об экспроприации тех, у кого ещё осталось что-то «овеществлённое», — малого и среднего бизнеса. Если «на входе» в капитализм имела место экспроприация земельной («созданной» природой) собственности (огораживания, первоначальное накопление капитала крестьян), то на выходе — тоже экспроприация, только уже вещественной (созданной трудом) собственности среднего слоя, экспроприация, которая этот слой уничтожает.

На «входе» в капитализм массовых собственников земли нужно было лишить её, чтобы те, оставшись собственниками лишь своей рабочей силы, были вынуждены стать объектом эксплуатации собственников капитала. На «выходе» массовые мелкие собственники капитала должны лишиться его, чтобы стать объектом эксплуатации тех, кто контролирует ставшие главными социальные и духовные (информационно-психологические) факторы производства.

Как это ни парадоксально, капитализм исчерпал себя, охватив всю планету, т.е. выполнив свою социогенетическую программу, победив. Вековая динамика капитализма была такова, что он всегда нуждался в наличии некапиталистических зон. Каждый раз, когда мировая норма прибыли падала, капитализм вырывал из некапиталистической зоны ту или иную часть и превращал её в капиталистическую периферию — зону дешёвой рабочей силы и источник дешёвого сырья. Мировая норма прибыли восстанавливалась, а потом и вовсе вырастала. Этим, в частности, объясняется рваный ритм колониальной экспансии, рывки которой происходили каждый раз, когда снижалась мировая норма прибыли. Однако к концу ХХ в. капитализм исчерпал планету. Соцлагерь стал капиталистическим, появились обширные зоны полубандитского и просто бандитского капитализма. В Китае существующий строй — «социализм с китайской спецификой», в равной степени его можно назвать «капитализмом с китайской спецификой», суть нынешней «китайской системы» от этого не изменится.

Некапиталистические зоны практически упразднены, теперь капитализму больше некуда сбрасывать противоречия, больше неоткуда подпитываться, экстенсивный путь заказан. А на пути интенсивного — подорванные, но всё же сохраняющиеся институциональные ограничители и огромный массовый слой мелких буржуа, которых эти ограничители, пусть худо-бедно, но как-то защищают. Значит: долой ограничители, долой мелкий и средний капитал, долой лишнее население, а основная масса оставшихся должна меньше потреблять, меньше перемещаться — не только между странами, но и внутри стран. Их нужно закрепить локально. Для этого нужны экстраординарные меры, обнуляющие последние остатки, пережитки классического Запада в нынешнем постЗападе, носителем которых является социально, культурно и расово этнически белое население. Манифест киллеров, а точнее — могильщиков капитализма и западной цивилизации, написанный в 2020 г. высокопоставленным клерком на службе мировой верхушки К. Швабом в соавторстве с Т. Маллере, так и называется — «Великое обнуление» (или «Великий сброс» — The Great Reset). «Великое обнуление» — это попытка таким образом оформить терминальный кризис капитализма, чтобы создать максимально выгодные условия для новых хозяев, господ посткапитализма, и сформировать готовую для нового типа эксплуатации и контроля человеческую массу.

Терминальный кризис капитализма — логический системный результат его развития. А вот то, какие формы он примет и каким будет посткапиталистический строй, — это определяется логикой борьбы исторических субъектов. В целом же нынешняя ситуация есть результат не только кризиса капитализма, но и уничтожения его антипода — системного антикапитализма, СССР. Это было низким стартом терминального кризиса, но одновременно и тем фактором, который затормозил его на полтора десятилетия. Диалектика!

СССР был разрушен гибридным субъектом, состоявшим из части советской номенклатуры, ГБ и теневого «капитала», с одной стороны, и определённых сегментов мирового капиталистического класса в лице закрытых наднациональных структур, банков и спецслужб — с другой. Системный антикапитализм оказался чем-то вроде сундука (на дубе), в котором хранилась игла Кощеевой смерти капитализма. Сундук рухнул с дуба, и это стало началом конца капитализма.

В октябре 1990 г., как раз, когда в СССР прошёл «картофельный марш» десантников, я читал лекцию в Колумбийском университете (Нью-Йорк, США). Один из присутствующих ехидно спросил: «Не кажется ли вам, что колокол звонит по коммунизму?» Я ответил с ходу, по-джондонновски: «Не спрашивай, по ком звонит колокол, — он звонит по тебе». И пояснил: конец СССР будет началом конца капитализма, с этого момента, несмотря на внешний триумф, это будет вспышка перед смертью. Аудитория не согласилась с моим тезисом — не поняла, точнее, не захотела понимать. Но я оказался прав. Чтобы понять этот тезис, его суть и логику, нужно взглянуть на истоки капсистемы, её эволюцию.

 

IV

Чтобы лучше понять, как мир пришёл к нынешнему деградационно-деструктивному состоянию, нужно хотя бы кратко осветить основные этапы истории капиталистической системы, их отличие друг от друга.

Генезис (не путать с ранней стадией — как говорил Гегель, когда вещь начинается, её ещё нет) капитализма приходится на середину XV — середину XVII вв., условно 1453–1648 гг., т.е. на бóльшую часть третьих «тёмных веков» Европы. Генезис — это время, когда новый исторический субъект формирует систему и с её помощью — самого себя; как только он уступает пальму демиургства системе, генезис окончен, начинается ранняя стадия. Таковая стадия капитализма длится с 1650-х по 1780-е годы. Это — доиндустриальный капитализм, причём главными операторами мирового и внутреннего рынков выступает не только и даже не столько буржуазия, сколько землевладельцы, монархо-аристократические семьи и др., внешне кажущиеся «пережитками феодализма»; на самом деле — это явления постфеодальной эпохи середины XV — середины XVII вв.

В последней четверти XVIII в. тремя революциями — промышленной в Англии, политической во Франции и духовной (философской) в Германии — стартует зрелая фаза капсистемы, продлившаяся до 1910-х годов (условно «на вкус» — 1914 г. или 1919 г.). За это время, пережив структурный кризис («водораздел») 1789–1818 гг. и выйдя на оперативный исторический простор, капитал(изм) обрёл не только адекватную ему производственную базу — индустриальную, но также оформил свой «невещественный» антураж: властные, идеологические, национальные и другие формы. Посредством масонских буржуазных революций (по идейной сути они были иллюминатскими) буржуазия Запада превратилась в главного оператора мирового рынка и стала Капиталистом с большой буквы, Главным буржуином, либо отодвинув хозяев раннекапиталистической эпохи, либо, что было чаще, пойдя с ними на компромисс. «Масонские революции» были буржуазными по результатам и целям, однако ударной силой их были вовсе не буржуазия и не пролетариат, а наёмные работники докапиталистического типа, мелкие торговцы и ремесленники — как раз те слои, над головами которых должны были сомкнуться волны буржуазного прогресса, революция была их «предсмертным рёвом».

Победа триколорных революций означала огосударствление масонства и завершение восходящей линии его развития. В «длинные пятидесятые» (1848–1867 гг.), начавшиеся социальной революцией на Дальнем Западе Евразии и «Манифестом Коммунистической партии» Маркса и Энгельса и закончившиеся переворотом на евразийском Дальнем Востоке («реставрация Мэйдзи» в Японии) и первым томом «Капитала» Маркса, европейская мир-система отбросила дефис и реально превратилась в мировую систему — единственную, с Великобританией как гегемоном и англо-французским Западом в качестве ядра. Если мир-систем может быть несколько, то капиталистическая мировая система может быть только одна. Не случайно две другие, кроме европейской мир-системы, — русская и китайская — почти одновременно стали объектом англо-французской агрессии и посредством Крымской и Второй «опиумной» войн были превращены соответственно в полупериферию и периферию этой системы. Именно на второй стадии своего развития капитализм обрёл зрелость, его система — целостность, или, как сказал бы марксист, из способа производства он превратился в формацию. «Длинные пятидесятые» отмечены резким пространственным расширением мира капитала — Европа словно вторично переживает свой XVI в., писали по этому поводу Маркс и Энгельс.

«Августовские пушки» (Б. Такмэн) 1914 г. возвестили об окончании второй, зрелой, стадии развития капитализма. Пережив структурный кризис 1890–1910-х годов, капитализм вступил в позднюю стадию своего развития, которая завершается на наших глазах, и трудно сказать, сколько десятилетий — одно или два — ей (и капитализму вместе с ней) осталось. Поздняя стадия капсистемы, как поздние стадии большинства систем, отмечена войнами, кратким мигом «цветущей сложности вторичного упрощения» (К. Леонтьев), массовыми движениями низов («восстание масс») с их временным успехом, контратакой элит («восстание элит»), которая плавно перерастает в демонтаж системы.

С середины 1970-х годов поздний капитализм вступает в полосу кризиса. Для него это структурный кризис, для капитализма в целом — системный. Разрушение СССР и соцлагеря с последующим их разграблением позволило отодвинуть кризис на полтора десятка лет, однако в 2008 г. он явился, а в 2017–2018 гг. терминальная стадия стала явной. 2020 год с его коронабесием и «официальным» объявлением мировой верхушкой обнуления прежней истории и — де-факто — прежней, т.е. капиталистической системы, лишь зафиксировал это жирной чертой. Системный кризис, тем более в терминальной стадии, это в то же время начало генезиса новой системы, одни черты которой различимы уже сейчас, другие отбрасывают тень, а третьи поддаются вычислению — но это отдельная тема.

Притом что на всех стадиях развития капитализма его системные политэкономические законы играют определяющую роль, соотношение, комбинация и субординация экономической и политической их составляющих были различны на разных исторических этапах. Особенно очевидно различие между ранней и зрелой стадиями, с одной стороны, и поздней — с другой. На первых двух экономические законы лихо управляли политическими, лишь изредка подстраиваясь под них. С поздним капитализмом вышло иначе.

Во-первых, к концу XIX в. мир оказался поделённым, последним аккордом дележа стала «схватка за Африку» (scramble for Africa). Дальнейшая экспансия в пространстве, без которой нормальное развитие капитализма невозможно, требовала уже не войн «ядра» капсистемы со «слабаками» периферии — их и так практически всех нагнули, — а выяснения отношений внутри самого «ядра» (Британская империя и республиканская Франция, она же колониальная империя, против Германской империи) и «ядра» — с полупериферией, представленной Австро-Венгерской и Российской империями. То был неизбежный сценарий для капитализма, вошедшего в стадию империализма.

Мировая война 1914–1918 гг. зафиксировала то, что отныне мотором развития капсистемы будет военно-политический фактор, а сам механизм развития будет таков: война разрушает, стирает часть военно-промышленного комплекса «ядра» и полупериферии, и их послевоенное восстановление становится двигателем развития мировой экономики на два десятка лет, т.е. почти на время жизни целого поколения. В 1920-е и особенно в 1930-е годы именно восстановление советской и германской экономик, их рывок с помощью американского и в меньшей степени британского капиталов не только вытащил мировую экономику из кризиса (и позволил многим подготовиться к новой войне), но и стал основой её развития. Аналогичным образом восстановление в 1945–1965/1975 гг. разрушенных войной советской, германской, итальянской и японской экономик породило соответственно четыре послевоенных «экономических чуда» и обусловило небывалый рост экономики в период, который французы с лёгкой руки Жана Фурастье назвали «славным тридцатилетием» (les trentes glorieuses).

Во-вторых, политический фактор работал и иным образом: само существование почти весь ХХ век системного антикапитализма в виде СССР, а с рубежа 1940–1950-х годов — соцлагеря заставляло буржуазию государственно-политическими методами «прогибать» экономические законы капитализма, придавая ему нехарактерный для него социальный облик.

В-третьих, ХХ век был временем «восстания масс», 1920–1960/70-е годы — это всемирная «эпоха простонародья», характерная для большинства поздних стадий в истории всех систем. В позднем капитализме на это общее правило работали давление промышленного капитала на финансовый в ядре капсистемы, логика борьбы западных плутократий с нацизмом и фашизмом, потребовавшая мобилизации демократического потенциала буржуазных обществ и, конечно же, существование соцлагеря и наличие в его руках вплоть до середины 1970-х годов исторической инициативы.

Показательно и симптоматично, что к середине 1970-х годов одновременно закончились «экономические чудеса», выдохлось «восстание масс» и началось «восстание элит» (К. Лэш), ну а СССР утратил историческую инициативу, войдя в структурный кризис. Именно в это время мировая верхушка всерьёз задумалась о демонтаже капсистемы. Её действия развивались по трём направлениям. В рамках первого решались две главные задачи.

Первая. Мировая верхушка попыталась затормозить промышленный рост и научно-технический прогресс. В этом случае на первый план опять выходил финансовый капитал, подрывались экономические позиции рабочего класса ядра, связанной с госсектором части среднего слоя и ослаблялось само государство перед лицом банков и транснациональных корпораций. «Фабрикой мысли», обосновавшей процессы постепенной деиндустриализации ядра, был Римский клуб (1968 г.), созданный по инициативе Рокфеллеров. Уже в первом докладе Римскому клубу с характерным названием «Пределы роста» (1972 г.) была выдвинута концепция «нулевого роста» (zero growth), т.е. экономический рост тормозился политическими средствами именем борьбы за сохранение природной среды. В неомальтузианском по своей сути докладе ставились также задачи сокращения населения планеты и потребления.

Для реализации неомальтузианской программы Римского клуба необходимо было решить две задачи. Первая — создание тревожно-пессимистического фона и настроя вместо почти безудержного оптимизма 1960-х годов. В связи с этим Тавистокский институт, расположенный на юге Англии в мрачных дартмурских болотах, где разыгрывалась драма конан-дойловской «Собаки Баскервилей», получил задачу «вычистить культурный оптимизм 1960-х» (to stamp out cultural optimism of the sixties); в этом же направлении работала смена научной фантастики на фэнтези. То был культурно-психологический фон контрнаступления финансового капитала на промышленный. Результаты не замедлили сказаться: уже в 1980-е годы финансовый капитал взял реванш у промышленного. В той же Великобритании, как заметил автор бестселлера «Истеблишмент» О. Джоунз, которого нередко называют «новым Оруэллом», сам тэтчеровский истеблишмент олицетворял победу финансового капитала над промышленным. Более того, сама Тэтчер своим поведением постоянно выказывала пренебрежение к промышленности и промышленникам. Если на конференциях банкиров Сити, проводившихся несколько раз в год, она всегда старалась присутствовать, то съезды Конференции британских промышленников либо игнорировала, либо демонстративно молчала на них. Дубоватая «Мэгги» вообще плохо контролировала негативные эмоции, будь то по отношению к промышленникам, простому люду или королеве Елизавете. Именно отношения с последней, точнее faux pas («ложный шаг») с Энтони Блантом (вскрытый пятый участник кембриджской «пятёрки»), родственником королевы, подвёл черту под политической карьерой «мещанки», как называл её Ким Филби и не только он.

Внедрение электронной торговли ещё более упрочило позиции финансиализма, поощряя его буйство. Аналогичные процессы, хотя и несколько иначе, шли в рейгановских США. Однако и там промышленность, как заметил всё тот же Джоунз, начала загнивать, темпы роста производительности труда в промышленности снизились, уменьшилось число прорывных изобретений и нововведений, особенно по сравнению со шквалом таковых первой половины ХХ в. Мобильный телефон, интернет и персональный компьютер — вот, собственно, и всё, чем может похвастать эпоха «восстания элит».

Вторая задача первого направления была сложнее — нейтрализация СССР и по возможности втягивание советской верхушки в глобальные проекты Римского клуба, реализация которых объективно лишала Советский Союз исторической инициативы, а затем и перспективы. Советская верхушка клюнула, и закончилось это через полтора десятилетия горбачёвщиной.

Вторым направлением главных ударов в развёртывающемся контрнаступлении мировой верхушки стало растущее давление на рабочий класс и средний слой ядра. Конкретными формами стали тэтчеризм в Великобритании и рейганомика в США, «планировщики» использовали эти «стратегии» для ухудшения экономических и политических позиций групп-мишеней. Ещё хуже пришлось средним слоям полупериферии: в 1980-е годы Запад снёс ориентированный на госсектор средний слой Латинской Америки и наиболее развитых стран Африки — таких, как ЮАР и Нигерия.

Как и у торможения промышленного и научно-технического развития, у «восстания элит» было идейное обоснование. Его обеспечила созданная в 1973 г. (опять же под эгидой в основном Рокфеллеров) новая структура — Трёхсторонняя комиссия. По её заказу в 1975 г. три автора, представлявшие и символизировавшие США (С. Хантингтон), Европу (М. Крозье) и Японию (Дз. Ватануки), подготовили доклад «Кризис демократии». В нём утверждалось, что главную опасность для политического строя Запада (читай: для сохранения власти и привилегий североатлантической верхушки) представляет не Советский Союз, не внешний фактор, а внутренний — избыток демократии на самом Западе. В связи с этим предлагалось начать вносить в массы определённую дозу социальной апатии и разъяснять, что наряду с демократией важны также опыт (expertise) и «высокий статус» (seniority — можно также перевести «старшинство»), а сама демократия — это не столько ценность, сколько политическая технология. Классовые смысл и содержание документа очевидны: то была идейная артподготовка для контрнаступления элит, для их реванша над простонародьем, социальной мести за полвека его успехов.

Третье направление было связано с мировым оплотом простонародья — с СССР. Без его нейтрализации реализация двух первых направлений со всеми их задачами была крайне затруднительна, если вообще возможна. Мировая верхушка предложила Советскому Союзу несколько «аттракторов» (по сути — ловушек):

1) Сотрудничество в области экологии на планетарном уровне;

2) Совместное осуществление управления глобальными процессами (global governance);

3) Организация подъёма цен на нефть посредством конфликта (арабо-израильского) на Ближнем Востоке;

4) «Лунная сделка» — признание советским руководством успеха первого американского «прилунения» в обмен на ряд финансово-экономических преференций;

5) Политика «разрядки напряжённости» (детант, détente) — передышка, необходимая, прежде всего, США, оказавшимся на рубеже 1960–1970-х годов в крайне тяжёлом экономическом и политическом положении.

Как убедительно показал российский экономист А. Саломатин, в 1968 г. США перестали быть экономически самоподдерживающимся комплексом (это тоже позволило финансовому капиталу перейти в наступление против промышленного — коррелят наступления элит на массы). Иными словами, США проиграли экономическую гонку Советскому Союзу, отсюда — инициативы Римского клуба и «разрядка». Подчеркну: не СССР выиграл, а США проиграли. Однако советское руководство этот факт не осознало, а заинтересованная в интеграции в капсистему часть номенклатуры и всегда выступавшая её союзником агентура влияния Запада сделали всё, чтобы его затушевать. Как написал Саломатин, на тот момент в советском руководстве не было гениального бухгалтера вроде Сталина. Впрочем, хватило бы просто опытного бухгалтера, но в брежневском руководстве и такого не нашлось. А вот в китайском руководстве нашлось.

Китайцы оценили свой шанс моментально. К концу 1960-х годов британцы уже неплохо продвинулись в (вос)создании невидимой финансовой империи via Сингапур и юг Китая. Однако, с одной стороны, китайцы не забыли унижения «опиумных» войн и договорных портов, с другой — они не любители складывать все яйца в одну корзину. Воспользовавшись аховой ситуацией американцев, они протянули им руку: «У вас не хватает трудовых ресурсов, а у нас их много; так дайте нам прогрессивные технологии — мы всё сделаем!» Чтобы заслужить доверие США, Китаю пришлось устроить провокацию на Даманском (1969 г.), а спустя десять лет (американцы долго «раскачивались») разыграть спектакль трёхмесячной войны с Вьетнамом. Для США КНР была важна не только экономически, но и политически — как «карта», которую можно разыграть против СССР. Результат: США вкладываются в Китай, где стартуют реформы Дэн Сяопина как средство «примагнитить» американский капитал.

Любому внимательному наблюдателю было ясно: со временем США выберутся из затруднительного положения и перейдут в контрнаступление (как писал А.Е. Едрихин-Вандам, хуже вражды с англосаксом может быть только дружба с ними), поэтому нам надо было если не «уронить» их, то постоянно сбивать дыхание. Однако советское руководство полагало, что ядерное оружие и нефть настолько весомые факторы, что обеспечат уважительное отношение к нему со стороны североатлантических элит и те пустят советскую номенклатуру за мировой стол на равных. Это было колоссальной ошибкой. Впрочем, за этой ошибкой стояли сытая недальновидность той части советской верхушки, которая стремилась к стабильности («застою») не только в стране, но и в мире, и сознательный курс тех, кто хотел «войти в Запад».

Основой этого стремления первых и вторых, обусловившей тот факт, что советское руководство ответило буржуинам на их предложения «да», были серьёзные социальные, властные и идейные («мировоззренческие») изменения в советском обществе, прежде всего, в его системообразующем элементе — верхних и средних сегментах партноменклатуры и КГБ.

 

V

Суть в следующем. Будучи отрицанием капитализма по линии производственных отношений, СССР, «реальный социализм» в качестве производственной основы имел типологически ту же систему производительных сил, что и капитализм — индустриальную, только менее качественную, несмотря на все достижения. Чтобы превратиться из системного антикапитализма в посткапитализм (то, что официальная идеология называла «коммунизмом», а Стругацкие — «Миром Полдня»), нужно было решить три задачи:

1) Создать принципиально новую систему управления как необходимого условия создания новой системы производства, превосходящей по своей производительности индустриально-капиталистическую;

2) Создать принципиально новую, более мощную и одновременно более дешёвую, чем газонефтяная, систему энергетики;

3) Обеспечить высокий уровень военно-технической защиты от внешнего врага («империалистического окружения») процесса реализации первой и второй задач.

Имел ли СССР в середине 1960-х годов возможности успешного решения трёх названных выше задач и рывка в посткапиталистическое будущее? Имел.

В первой половине 1960-х годов под руководством академика В.М. Глушкова была создана Общегосударственная автоматизированная система (ОГАС). Она переводила весь документооборот в электронный вид («информационное общество») и выводила столкнувшееся с непреодолимой для него сложностью экономики советское планирование старого образца на кибернетические рельсы. ОГАС открывала путь к рывку в постиндустриальное развитие.

В это же время группа учёных под руководством И.С. Филимоненко закончила работу по созданию гидролизной установки, осуществлявшей холодный термоядерный синтез (ХТЯС). Реализация этого проекта позволяла перейти к дешёвой энергии, «закрывавшей» нефтянку как дорогую и ненужную (прощайте, Рокфеллеры, Ротшильды и все-все-все).

Наконец, в середине 1960-х годов под руководством советского авиа- и космоконструктора В.Н. Челомея был совершён такой прорыв в военной технике, который, будь он реализован, оставлял США «в офсайде» на многие десятилетия, если не навсегда. Речь идёт о системе ПААКРК (подводные автономные автоматизированные контейнерные ракетные комплексы); наступательно-оборонительной системе «Закат» (имелся в виду закат США), она же — «Башмак» (аллюзия к знаменитому хрущёвскому выступлению в ООН); маневренных спутниках-перехватчиках «Космос-252», пилотируемых разведывательно-боевых платформах «Алмаз» и о многом другом.

Однако ни один из этих проектов, обещающих рывок в будущее и победу социализма в мировом масштабе, превращающегося из антикапитализма в посткапитализм, реализован не был. Его заблокировала в своих интересах номенклатура как квазиклассовая группа, сформировавшаяся в 1930–1950-е годы на основе индустриального антикапитализма и его места в международном разделении труда (т.е. места антикапитализма как системы в капиталистической системе, внутри её мирового рынка) и стремившаяся к сохранению своего положения — т.е. власти и привилегий, которое переход к посткапитализму, несомненно, изменил бы. Однако обо всём по порядку.

Что касается ОГАС, то высшая номенклатура квазиклассовым шкурным нутром поняла: в случае внедрения этой системы ей придётся подвинуться, рядом с «партократами» появятся «технократы», и именно в их руках могут оказаться многие рычаги власти. Иными словами, в случае реализации ОГАС могло на научно-технической, производственной основе произойти то, чего Сталин в 1952 г. хотел добиться политическими средствами — отодвинуть партаппарат от управления обществом, оставив ему идеологию, пропаганду и подбор кадров, а «центр силы» переместить в Совет министров.

Не менее советской верхушки была напугана западная, прежде всего американская. Спрогнозировав, что если русские полностью введут ОГАС до 1970 г., то оставят США навсегда позади, администрация президента Джонсона создала группу SRC (to stop Russian/Red code — «остановить русский/красный код»). Началось шельмование Глушкова и ОГАС как на Западе, так и в СССР. Постоянно говорилось, что ОГАС — слишком дорогая затея, а потому не стоит взваливать на нашу экономику такое бремя. Отголоски этой аргументации встречаются до сих пор. Глушков не отрицал, что ОГАС — очень дорогостоящий проект. Однако если учесть, что около 30–40% бюджета СССР, мягко говоря, «терялось», а ОГАС делал административную и экономическую систему прозрачной (это само по себе страшило хозноменклатуру — не смухлюешь), то экономия этих средств с лихвой покрыла бы все расходы на ОГАС. Но, увы, квазиклассовый интерес оказался сильнее, и к 1970 г. ОГАС спустили на тормозах. Американцы могли спокойно вздохнуть.

В начале 1967 г. комиссия ЦК КПСС признала результаты работы группы Филимоненко выдающимся достижением в области физики, медицины и биологии, а полгода спустя новая комиссия ЦК закрыла исследования, запретила Филимоненко работы по ХТЯС и изъяла техническую и экономическую документацию. Проект был не просто спущен на тормозах, а зарублен. Сработала та часть номенклатуры, которая уже была вовлечена в международную торговлю нефтью, жила предощущением от перспектив будущих прибылей и сумела очернить идею ХТЯС в глазах брежневского руководства как несбыточную. Свою роль сыграли и спецслужбисты из разных стран, под прикрытием учёных действовавшие в рамках так называемого Пагуошского движения. Парадокс, но де-факто секретоносители из каплагеря и соцлагеря ежегодно собирались для открытого (!) обсуждения проблем ядерной энергетики и Филимоненко с его ХТЯС оказывался у этого «интернационала» костью в горле. До сих пор появляются публикации не то придурков, не то, напротив, заинтересованных лиц, которые пытаются выставить Филимоненко кем-то средним между чудаком и шарлатаном. Крепко он задел какие-то структуры, потревожил их «лежбище».

Разработки В.Н. Челомея тоже не были реализованы. По причинам личного характера, а также межведомственной конкуренции их гробил недалёкий Д.Ф. Устинов, которому активно помогал Ю.В. Андропов. Противники Челомея (ну и агентура влияния Запада, конечно) воспользовались «разрядкой», чтобы заблокировать внедрение прорывной челомеевской военной техники. Аргументы были просты: зачем нам всё это, если мы договариваемся с США об ограничении вооружений? В 1969–1972 гг. работы практически по всем проектам Челомея были приостановлены, техническая документация была передана в другие конструкторские бюро и частично утеряна.

Шанс прорыва в посткапиталистическое будущее, в победу над капитализмом был не просто упущен, высшая номенклатура сознательно отказалась от него, предпочтя интеграцию в мировой рынок, т.е. в капиталистическую систему. Закопёрщиками в этом плане выступала та часть номенклатуры, которая уже функционально была вовлечена в капсистему по таким линиям, как торговля нефтью, газом, алмазами. Необходимо отметить, что часть номенклатуры, включённая в капсистему по линии торговли, пусть косвенно и функционально, но выступала передаточным звеном в эксплуатации западным капиталом той части трудящихся СССР, которые работали в сферах, создающих продукт, прежде всего, для внешней торговли. Таким образом, определённые сегменты совноменклатуры и обслуживающие её сегменты КГБ превращались в функциональный элемент западной (мировой, наднациональной) корпоратократии и были заинтересованы в расширении контактов с Западом, т.е. в интеграции СССР в капиталистическую систему. Сегменты эти количественно были невелики, однако, во-первых, как говорил Эйнштейн, мир — понятие не количественное, а качественное; во-вторых, хотя торговля сырьём и не играла в экспорте СССР такой роли, как в РФ, и преувеличивать её экономическое значение не стоит, её политические роль и значение были велики, и те, кто осуществлял её и обеспечивал по спецслужбистской линии, резко увеличивали свои властные потенции и возможности в системе. Надо ли говорить о том, что эти люди хотели «жить как на Западе»?

Противоречие советского сегмента коллег — соэксплуататоров западного капитала заключалось в следующем. Функционально они отчасти выступали как элемент капиталистической корпоратократии; субстанционально же по социальному содержанию они были номенклатурой (господствующей группой) антикапиталистической системы. Это противоречие должно было разрешиться, причём по мере интеграции части высшей номенклатуры и СССР в капсистему и превращения номенклатуры в квазикласс (это две стороны одного процесса), вероятность антисоциалистического варианта разрешения этого противоречия возрастала как объективно-системно, так и субъектно, т.е. укреплялся субъект реализации данного варианта и ослаблялся субъект собственно антикапиталистический перед лицом Запада. И на Западе это почувствовали. Неслучайно во второй половине 1970-х годов на первые роли в государствах Запада выдвинулись политики принципиально нового типа — Жискар д’Эстен, ставленник Трёхсторонней комиссии Джимми Картер и др., ориентированные не столько на диалог, сколько на прессинг в отношении СССР. Ну а в очереди уже стояли Тэтчер и Рейган. СССР же продолжал топтаться на месте. Внешнеполитически это топтание плюс избыточный старческий пацифизм привели к перехвату в середине 1970-х годов Западом исторической инициативы у СССР.

Парадокс, но моментом перехвата стала формальная победа СССР — Хельсинкская конференция 1975 г., когда Запад, по сути, официально, пусть с некоторыми «изъятиями», признал Ялтинскую систему. «Троянским конём» Хельсинкских соглашений стала их «третья корзина». Она предполагала свободный обмен идеями, людьми и товарами в качестве краеугольного камня гарантий основных человеческих свобод. Поэтому с середины 1970-х годов Запад получил законное право официально давить на подписавший эту «корзину» Советский Союз за несоблюдение тех или иных пунктов. Надежды Брежнева на то, что признание Ялтинского мира перевесит «всю эту ерунду» «третьей корзины», аукнулись стране через полтора десятка лет.

Существуют три вида аттракторов: движение вверх — прогресс, движение по горизонтали — застой, движение вниз — регресс. Советская номенклатура 1970-х выбрала горизонтальный (плоскостной) аттрактор, господствовавший, в первую очередь, в кадрах. Главная проблема горизонтальных аттракторов — в их недолговечности, так как движение всегда выискивает «лестницу» либо вверх, либо — чаще — вниз. Низовым аттрактором для СССР, для советской номенклатуры стала так называемая перестройка, которая обернулась разрушением системного антикапитализма, соцлагеря и СССР. На его месте в 1990-е годы возник кланово-олигархический — далее можно добавлять «по вкусу»: компрадорский, криминальный, коррупционный — строй, сокращённо — коКс (большое «К» отражает перечисленные выше «три в одном»), который сегодня явно переживает тяжёлый артроз, но это отдельная тема, мы же возвращаемся в 1960–1980-е годы и задаёмся вопросом: почему не только СССР был разрушен, но и весь мир сменил восходящую динамику на деградационно-деструктивную, первые «ягодки» которой мы пробуем сегодня в виде коронабесия — и то ли ещё будет. Ответы на эти вопросы во многом связаны с динамикой и диалектикой отношений капитализма и антикапитализма в мировой системе, Запада и СССР.

Октябрьская революция, в отличие от Февральской, произошла вопреки британско-французским интересам. Теоретически Запад должен был задушить СССР в 1920-е годы, однако на практике, ослабленный войной и раздираемый противоречиями, он этого сделать не смог. К тому же накал классовой борьбы у себя дома не позволял буржуинам «раззудить плечо» по поводу СССР. В 1930-е годы системно антикапиталистический СССР уже стал необходим и американцам, и даже неизменному экзистенциальному врагу России — британцам. И тех и других вкладывать средства в СССР заставил мировой кризис 1929–1933 гг. При этом у американцев был дополнительный резон. В 1929 г. директор Банка Англии Монтэгю Норман закрыл Британскую империю (25% мирового рынка) от внешнего мира (т.е. от США), и это стремление британского капитала, прежде всего Ротшильдов, придушить главного бенефициара Первой мировой стало одной из главных причин мирового кризиса. После этого главной задачей США стало разрушение Британской империи. На роль терминатора был выбран Третий рейх, который затем должен был быть сокрушён сталинским СССР. А после войны всем ослабевшим сторонам США собирались продиктовать свою волю.

Торговля с капиталистическим Западом, в которую активно включился СССР в 1930-е годы, по определению не могла быть эквивалентной, поскольку продавал СССР сырьё. Неэквивалентная торговля означает эксплуатацию населения той страны, которая находится на сырьевом «участке». Следовательно, та часть советского населения, которая создавала экспортный продукт, оказывалась косвенно эксплуатируемой западным капиталом, а номенклатура выступала как передаточное звено. Однако, во-первых, в отличие от царской России, получаемые страной средства шли не в карманы великих князей, капиталистов, помещиков и попов, а работали на благо советского народа в целом, на укрепление обороноспособности страны (поэтому СССР Великую Отечественную выиграл, а царская Россия Первую мировую проиграла). Во-вторых, как только в 1937 г. СССР добился военно-промышленной автаркии от капиталистического мира, сырьевая составляющая экспорта, а вместе с ней косвенная внешняя эксплуатация уменьшилась и системный антикапитализм резко сузил зону косвенной капиталистической эксплуатации.

В 1938 г. Мюнхенский сговор, которым следует датировать начало Второй мировой войны (парадоксальным образом это подтверждает У. Черчилль), стал попыткой создать протоНАТО для уничтожения СССР силами Германии. Однако Сталин советско-германским договором переиграл, прежде всего, британцев, чего они (да и Запад в целом) до сих пор не могут ему простить, и война пошла другим «курсом».

Во время войны СССР был нужен союзникам. Ситуация изменилась после 1945 г., когда США, имея атомную бомбу, планировали вбомбить СССР в каменный век, однако вскоре советская атомная, а затем водородная бомба (есть информация, что её первое испытание планировалось на 5 марта 1953 г., однако смерть Сталина отодвинула его почти на полгода) охладили их пыл. В связи с этим в самом конце 1940-х годов был взят курс на бессрочную борьбу на уничтожение СССР (план «Лиотэ»), первые итоги предполагалось подвести через 50 лет — в 1999 г., но управились на 10 лет раньше. Кстати, в рамках этого плана была создана группа How to make Stalin’s passing («Как сделать, чтобы Сталин ушёл») — речь шла о физическом уничтожении вождя с помощью агента из его ближайшего или околоближайшего окружения.

 

VI

Курс на ликвидацию СССР был стратегической и долгосрочной задачей Запада, однако в среднесрочной перспективе зона системного антикапитализма, т.е. некапиталистическая зона, была необходима для функционирования капитализма, прежде всего индустриального, как по политическим, так и, главное, по системно-экономическим причинам. Договариваясь с Советским Союзом, Запад мог решать некоторые свои проблемы в третьем мире, тем более что СССР явно отдавал предпочтение своим государственным конкретным интересам перед интересами, например, национально-освободительного движения в третьем мире (классический случай — история неосуществившейся в середине 1960-х годов структуры Триконтиненталь). Да и по поводу коммунистических и рабочих партий на Западе с СССР буржуины могли вести диалог.

В системно-экономическом плане наличие некапиталистической зоны, пусть индустриальной, было, хотя и с оговорками, тактически выгодно индустриальному капитализму, точнее, промышленному капиталу. Тем более что со сталинских времён советское руководство объективно выступало союзником именно промышленного капитала в его противостоянии финансовому. Эта «идиллия», однако, подошла к концу в середине — второй половине 1960-х годов. Во-первых, закончились послевоенные «экономические чудеса» промышленного восстановления, и так же, как перед Первой и Второй мировыми войнами, возникла проблема необходимости расширения зон господства промышленно-экономических комплексов. Только теперь, в отличие от 1914 и 1938/41 гг., их было не несколько, а два, причём, во-первых, это были принципиально разные социальные системы с принципиально разными идеологиями и мировыми проектами; во-вторых, у обеих было ядерное оружие. А потому военный вариант, особенно после опыта, которым стал Карибский кризис, был практически невозможен.

Проблема расширения индустриальной зоны значительно более остро стояла перед промышленным капиталом Запада, чем перед СССР. Дальнейшее развитие индустриального капитализма на Западе, при всё нараставшей угрозе перепроизводства товаров, требовало деиндустриализации остального мира, прежде всего соцлагеря, особенно СССР и ГДР, но с соцлагеря начинать было невозможно. Поэтому под видом борьбы за экологию Запад предложил экономическую программу фактического торможения промышленного роста «в интересах человечества» всему миру, и прежде всего — СССР. Это было сделано по линии Римского клуба; предложение было с восторгом принято, особенно той частью советской верхушки, которая стремилась «войти в Запад». Разумеется, Запад не собирался с ходу, в краткосрочной перспективе уничтожать СССР как промышленно-экономический (военно-промышленный) комплекс, это было невозможно. Но в долгосрочном проекте будущего глобального мира индустриального социализма (или тем более постиндустриального) вообще не должно было существовать — он должен был быть поглощён и растворён в доминируемом Западом глобальном мире; программа Римского клуба сохраняла высокоразвитое ядро только на Западе.

Если для промышленного капитала Запада системный антикапитализм был краткосрочно, тактически приемлем, хотя эта приемлемость в 1970-е годы становилась всё более напряжённой, то для (усиливавшегося по мере ослабления промышленного) финансового капитала, с одной стороны, и для набиравшей силы корпоратократии — с другой, для их мира — глобального по своей сути — системный антикапитализм вообще был не нужен, он не должен был существовать, причём если не в краткосрочной, то как минимум в среднесрочной (10–15, самое большее 20 лет) перспективе.

Иными словами, в результате произошедших в 1970-е годы (плюс-минус 2–3 года) изменений в капиталистической системе системный антикапитализм — с точки зрения этих изменений и сил, их воплощавших, — утратил право на существование. Причём произошло это как раз тогда, когда советская номенклатура отказалась от рывка в посткапитализм. Во-первых, она начала консервировать антикапитализм, который, несмотря на статус сверхдержавы и великолепные экономические показатели 1970-х годов, системно-исторически отработал своё, причём не только в страновом, но и в мировом плане; начиналась новая эпоха, и только превращение в посткапитализм не просто позволяло СССР сохраниться, делало адекватным ей, а превращало его в первопроходца и хозяина будущего. Во-вторых, верхушка номенклатуры усилила интеграцию СССР в капсистему: за глобально-экологической наживкой последовала политическая — детант, и её советская номенклатура тоже проглотила.

В 1982 г. в США произошло внешне незначительное, но, как это нередко бывает в истории, очень важное, с далеко идущими последствиями событие. Будучи избранным президентом США, Р. Рейган решил проверить, насколько точны прогнозы ЦРУ относительно перспектив развития СССР. В них утверждалось, что экономика СССР, несмотря на все трудности, развивается по восходящей и к концу 1990-х годов достигнет весьма высоких экономических показателей. Сходные прогнозы давала израильская разведка. Рейган распорядился создать три аналитико-прогностические группы под руководством физика М. Гелл-Мана, создателя Института Санта-Фе (SFI); социолога Рэндалла Коллинза, связанного с семьёй Бушей; Б. Боннера. Группы, работавшие независимо друг от друга, через несколько месяцев выдали практически одинаковые результаты. Они прогнозировали мощный кризис, который должен был потрясти капсистему, придя двумя волнами. Первая — в 1987–1988 гг., вторая, намного более мощная, с ощутимыми политическими последствиями во всём западном мире — в 1993–1994 гг.

Согласно прогнозам, экономика соцлагеря должна была выйти из кризиса с меньшими потерями, чем капиталистическая: в первом случае производство сокращалось на 10–12%, во втором — на 20%. Аналитики предсказывали, что на волне кризиса весьма вероятен приход к власти в Италии и Франции коммунистов (самих по себе или в союзе с «левыми»), в Великобритании — левых лейбористов; в крупнейших городах США прогнозировались мощные негритянские бунты. Разумеется, мы не должны забывать, что коммунисты Италии, Франции и Испании были те ещё коммунисты — промасоненные «еврокоммунисты» (символично, что генсек итальянской компартии Энрике Берлингуэр был сыном одного из наиболее видных масонов Италии); однако Рейгана и К° приход к власти даже таких сил на фоне переживающих не лучшие дни США напугал.

С момента получения прогнозов трёх групп «окончательное решение советского вопроса» стало задачей № 1 администрации Рейгана, широкого круга его союзников и тех сил, которые стояли за ним. Но это окончательное решение не могло быть достигнуто военным способом извне, СССР можно было ослабить только изнутри — экономически, политически, культурно-психологически. Сделать это можно было, только изменив социально-экономический строй СССР, и уже на этой и только на этой основе превратив его в то, чем была Российская империя в конце XIX — начале ХХ в. — в слаборазвитую страну, сырьевой придаток ядра капсистемы (Запада), зависимый от него технологически, финансово и идейно-культурно. Уже на второй год президентства Рейгана в сверхсекретном режиме в количестве 30 экземпляров была подготовлена директива NSDD-75 «US relations with USSR». В ней чётко фиксировалась цель: не уничтожение СССР, а изменение социально-экономического строя, в котором, в частности, говорилось о том, что главным средством изменения советского строя должно стать содействие экономическим операциям партноменклатуры и КГБ на мировом рынке и оказание технологической помощи советской экономике.

Расчёт здесь ясен: внешнеэкономические операции, осуществлявшиеся определённым сегментом парт- и ГБ-номенклатуры всё больше интегрировали верхушку СССР в капсистему и таким образом подрывали советский строй изнутри; технологическая «помощь» осуществлялась, прежде всего, тем сегментам советской экономики, которые тесно контактировали с Западом и развитие которых блокировали реальное развитие СССР, ну а сверхзадача — усиление кризисных тенденций в советской экономике. Таким образом, в 1983 г. Запад, США от политики внешнего воздействия на СССР («сдерживание», «локальные конфликты») перешли к стратегии внутрисистемного разложения противника, т.е. перенесли военные действия на его территорию, только военные действия носили организационный характер. При этом речь не шла о геополитическом уничтожении СССР, в лучшем случае — о реконфигурации: для начала — «СССР минус Прибалтика и что-то ещё». Вышло иначе, и связано это, с одной стороны, с тем, что в процесс активно вмешались иные силы на Западе, с другой — и это главное — свою роль сыграл советский фактор, действия тех сил внутри СССР, которые не имели намерения разрушать страну, но ставили задачу изменить строй (сработав по принципу «хотели как лучше, а вышло как всегда»). Таким образом, их задача и задача американцев формально совпали — формально, поскольку советский «сегмент» не собирался превращать СССР в слаборазвитую, зависимую от Запада страну. Однако произошло иначе: «западники» оказались умнее, сильнее, изощрённее. Ну и, конечно же, «случай — Бог-изобретатель», роль которого резко возрастает во время системных и структурных кризисов, случай — это в известном смысле их закономерность. Проблема совпадения задач сил по разные стороны системных баррикад будет освещена в следующих частях, а сейчас имеет смысл отметить тот факт, что пессимистические для капитализма прогнозы были сделаны в это же время и по другую сторону океана, в Советском Союзе.

Их авторами были Владимир Крылов и Побиск Кузнецов. Теперь остаётся только гадать, готовились ли эти прогнозы непосредственно для Ю.В. Андропова и насколько он был знаком с их текстами. Крылов увидел вектор в неминуемом усилении давления США на СССР. Кузнецов ясно указал на то, что экономический механизм капитализма в 1993–1995 гг. приведёт к тому, что количество долларов в мировой экономике относительно одного киловатта электроэнергии достигнет граничных пределов, что породит гиперинфляцию. Это означало, что уже в конце ХХ в. капсистема будет лежать в руинах. Руины действительно появились, но то были руины соцсистемы. Кстати, насколько мне известно, единственным шансом Запада (капитализма) на спасение П. Кузнецов считал экономический захват им стран СЭВ (в первую очередь, конечно, СССР) как рынков сбыта продукции и выкачивания дешёвого сырья. Однако экономический захват, добавлю я, требовал политической (системной) капитуляции СССР и установления, по сути, внешнего управления; способом решения этой задачи и стала ельцинщина.

 

VII

Курс рейгановской администрации на «окончательное решение советского вопроса» путём разрушения или максимального ослабления СССР совпал с очень важными изменениями в развитии капитализма как системы. Капитализм в его нормально-системном производственном (т.е. промышленном) состоянии нуждается в некапиталистической зоне (в XIX в. это была зона докапиталистических обществ — естественных, модифицированных или искусственных, а в ХХ в. — зона системного антикапитализма), но она к концу ХХ в. была практически исчерпана. В отличие от этого финансиализму некапиталистическая (антикапиталистическая) зона не просто уже была не нужна, она стала активно, намного более активно, чем раньше, мешать, угрожать ему; от неё надо было избавиться как минимум по двум причинам. Во-первых, в складывающейся ситуации продлить жизнь умирающего капитализма и растянуть переход к посткапитализму под руководством североатлантических верхушек можно было, только поглотив и разграбив соцлагерь; сроки разграбления и стали временем, украденным капиталистическими верхушками у Судьбы, которая, впрочем, ничего не даёт навечно и, как правило, карает воров тем или иным способом.

Во-вторых, планирующим свой посткапитализм верхушкам Запада не нужна была альтернатива-конкурент, а СССР, даже отказавшийся от рывка в посткапиталистическое будущее, такой альтернативой оставался. При его сохранении ни полноценная глобализация, ни тем более посткапитализм на основе демонтажа вышедшего в тираж капитализма его же хозяевами были бы невозможны. Поэтому системный антикапитализм, СССР, должен был быть разрушен. Однако сам Запад своими усилиями извне сделать этого не мог. Ему нужен был подельник внутри соцсистемы, суперплохиш, который предаст наследие суперкибальчишей. И такой подельник-плохиш нашёлся, причём возник он не в результате какой-то случайности, а в соответствии с логикой развития общества системного антикапитализма. Он оформился на основе отказа советской верхушки от строительства «социалистического посткапитализма», выбора плоскостного аттрактора, консервирующего антикапитализм, и интеграции в капсистему. Именно в середине 1970-х годов в СССР начала активно формироваться группа, заинтересованная в смене социально-экономического строя, в превращении власти в собственность — но не в разрушении СССР.

Ни эти советские «короеды» или, как назвал их А.А. Проханов, личинки, притаившиеся в теле погибающего кита, ни западные антикоммунистические «ковбои» не понимали, что, руша СССР, они открывают «ящик Пандоры», что, решая одни свои проблемы, они создают ещё более серьёзные, ускоряя в мировом масштабе деградационно-деструктивную динамику, которая на рубеже 1980–1990-х годов разрушила СССР, а в начале 2000-х подорвала Запад, превратив его в постЗапад, а ныне безжалостно крушит «пост-остатки» изнутри. Но вот всё ли мы знаем об этих внутренних механизмах? Поделюсь некоторыми своими размышлениями и информацией. В 1945 г. Сталин прекрасно понимал, что он нанёс поражение агенту, но не хозяевам. Хозяева смастырили так, что, толкнув Гитлера на СССР, оказались по одну сторону исторических баррикад с социалистическим государством против Третьего рейха, а когда стало ясно, что СССР сам способен разгромить врага и русский солдат вот-вот омоет сапоги в Атлантике, открыли «второй фронт» — непосредственно против Рейха, косвенно — против СССР.

Сталин прекрасно понимал, что, победив Гитлера, СССР оказывается один на один с единым Западом, возглавляемым мощным военно-экономическим гегемоном — США, и не исключено, что в этом противостоянии Союзу не устоять. Согласно информации, которой поделился со мной очень знающий человек (сегодня его, увы, нет с нами), Сталин в самом конце 1940-х годов надиктовал некие заметки о том, как в случае разрушения СССР Западом сделать так, чтобы со временем всё равно подорвать Запад изнутри, заложив под него социально-политическую и идейную бомбу замедленного действия. Я бы назвал это «Завещанием Сталина».

Заметки не были программой, но из «кусочков» разбросанной информации следует, что тему разрабатывал Коминформ, а затем команда А.Н. Шелепина в бытность его секретарём ЦК КПСС по безопасности. На Западе, куда просочилась информация, это назвали «Планом Шелепина». Суть заключалась в автоматическом выдвижении на высокие властные позиции на Западе таких деятелей, которые независимо от своих взглядов и целей ввергнут Запад в смертельный кризис. Обеспечить это должна была сложная система интерлокеров, доверенных лиц, агентов влияния, просто агентов, слепых агентов и «полезных идиотов». О чём-то подобном странным и не вызвавшим доверия американцев образом предупреждал их советский перебежчик А.М. Голицын (перебежчик или…?). В 1984 г., аккурат под перестройку, он опубликовал книгу «Новая ложь вместо старой» (New Lies for Old: The Communist Strategy of Deception and Disinformation. New York, 1984), но ему не поверили. Мы не знаем, сработал «план Шелепина» или нет, но разрушение Запада налицо. Правда, как заметил Л.В. Шебаршин, не стоит объяснять злым умыслом то, что является результатом глупости. Это верно, но, добавлю я, лучший способ спрятать злой умысел — это «укутать» его в глупость по-швейковски: «Осмелюсь доложить: идиот». Достаточно, например, посадить в руководящие кресла людей типа Горбачёва, Шеварднадзе, Ельцина, Гайдара и многих других, и злой умысел будет реализован под видом глупости, некомпетентности и т.д. Как знать, не использовал ли Запад «план Шелепина», если он действительно существовал, против СССР? Впрочем, Западу, который превратился в постЗапад, это уже не помогло: у него свои горбачёвы и гайдары: «хренки» вроде Обамы, Саркози, Блэра, Джонсона, Макрона и прочего околовластного токсичного мусора.

…Возвращаясь к силам деградации и деструкции, выпущенным общими усилиями советско-западного гибридного субъекта, необходимо отметить: по злой иронии коварной Истории их первой жертвой стали советские «открывальщики» ящика и «подпиливатели» цепи, на которой на дубе висел «сундук» с кощеевой смертью, плохиши, которые не на то ставку сделали. Ну а потом и буржуинский дуб закачался, на данный момент — почти упал, породив безумный страх буржуинов — коронабесие, климатобесие и другие возможные «бесия» — это страх смерти, страх, порождённый пониманием неминуемого конца системы и неуверенностью, что удастся перезапустить Историю так, как хочется, и создать мир своей «новой нормальности».

В начале 1980-х годов на встречных курсах пересеклись два субъекта, решавших одну и ту же задачу — изменение социально-экономического строя СССР. Цели же у них были разные: если западный субъект делал это для максимального ослабления СССР и его экономического поглощения, то советский хотел «войти в Запад на равных». Допустить это Запад не мог и не собирался — не для того планировалось изменить социальный строй СССР, чтобы страна и её экономика окрепли, — напротив. Таким образом, стратегически стороны расходились, а тактически они оказывались союзниками, и противник у них был один — советский строй, системный антикапитализм. На слом этой системы в СССР кроме «реконструкторов», многие представители которых были многолетними — от работы на Брежнева до Горбачёва — «советниками вождей», работала агентура — влияния и прямая. Когда Эймс возглавил советский отдел ЦРУ, он был поражён высотой уровня, широтой и глубиной проникновения американской агентуры во все сферы советского общества: партийную, государственную, хозяйственную, спецслужбистскую и другие. Советский социум, как заметил он сам, показался ему похожим на кусок сыра, в котором дыр больше самого сыра. А ведь «дырявили» СССР не только ЦРУ, но и Ми6, БНД, разведки натовских стран, МОССАД, китайцы, японцы; в Средней Азии и Закавказье шустрили турецкая, иранская и пакистанская разведки. Таким образом, 1980-е годы — это не только работа части андроповского и постандроповского (по кадрам — всё равно андроповского) ГБ на смену строя, но и провал этой институции в целом по защите системы, по выполнению функции компенсаторного звена, роль которого резко усиливается в ситуациях кризиса, нарастания хаотических колебательных движений в слабо сбалансированной системе. Верно заметил один из героев романа О. Маркеева «Угроза вторжения»: «Любая система имеет пороки, как ни странно, сконцентрированные в системе защиты».

В 1970-е годы сформировались два Советских Союза. Первый был могущественным государством-системой, вселявшим в своих граждан уверенность в завтрашнем дне (многим это казалось скукой, ну что же, в 1990-е годы они получили веселуху по полной программе). Однако у СССР-1 была тень — СССР-2, которая постепенно переставала знать своё место. Те, кто скрывался в этой тени, цинично относились к системе, которой формально служили и от которой получали максимум благ, презирали и народ, и страну. И хотели жить как на Западе. Их любимой пошлой шуткой было: «Капитализм гниёт, но как пахнет…» Они делали всё, что было в их силах, чтобы максимально подтолкнуть СССР к Западу, интегрироваться в него.

Значительную роль в формировании этой группы сыграл приток в СССР в 1974-1975 годах больших нефтяных денег, порядка 170–180 млрд рублей (в нынешних ценах — более 1 трлн). Арабо-израильская война Судного дня вызвала эмбарго ОПЕК на поставки нефти, отсюда резкий рост цен на нефть (они выросли в конце 1973 г., но ещё в феврале Киссинджер прогнозировал рост цен в 4–6 раз; пророк? отнюдь нет — планировщик) и — voilà — доллары потекли в американские банки и в СССР. Ну и, конечно же, возник нефтедоллар: вместо золота доллар прикрепился к нефти. План Рокфеллеров сработал, СССР помог им в этом, одержав тактическую победу, но для страны и системы эта победа, как выяснится позднее, станет не просто пирровой, а тяжёлым ранением.

Незапланированно пришедшие в страну миллиарды были лишь отчасти вложены в «законную экономику» СССР, что-то пошло в «надзаконную» (управлявшиеся Партией активы за рубежом, оформленные на «партнёров» или просто на подставные структуры и лица), огромная часть — в «подзаконную» — теневую, курировавшуюся КГБ и в меньшей степени — МВД (отсюда одна из линий конфликта между этими ведомствами). Надзаконная экономика была одним из средств проникновения СССР на Запад, встраивания в его экономику. Ещё одним средством такого встраивания, но уже не только в экономику, но и в политику Запада, была так называемая «Фирма» под руководством Е. Питовранова. «Фирму» не совсем точно называют личной разведкой Андропова — не точно, поскольку, во-первых, по-видимому, он лишь формально руководил ею; во-вторых, «Фирма» была чем-то более крупным и серьёзным, чем разведка.

Вместе с результатами так называемых «косыгинских реформ» (на Западе их называли «либерманизацией» — по имени харьковского экономиста Е. Либермана, предложившего идею, а позднее эмигрировавшего в США) пришедшие миллиарды, точнее процесс их распаковки, упаковки и размещения, сформировал внутреннего субъекта и среду заинтересованных в «редактировании» социалистического строя на западный (как им представлялось) лад. Это был трёхглавый «советский Змей Горыныч»: часть номенклатуры (прежде всего, связанная с международными делами и внешней торговлей, в частности, Международный отдел ЦК КПСС — сам по себе, разведка и распределитель фондов; Внешторг и др.); часть КГБ; теневой «капитал». Это и есть внутренние «три источника, три составные части» разрушения системы и СССР.

У каждой из «частей» была своя финансовая база: размещаемые в банках средства «номенклатурной линейки», деньги теневиков. По-видимому, определённые проблемы в этом плане испытывал КГБ, формально являвшийся инструментом КПСС и не способный на равных конкурировать с её структурами — например, с тем же Международным отделом ЦК. Не стремлением ли создать перед демонтажом системы собственную финансовую базу, эдакий суперобщак был продиктован инициированный формально Андроповым (по сути — стоявшими за ним и, скорее всего, манипулировавшими несведущим в разведделах шефом генералами КГБ — чекистской «бригадой», сложившейся в 1940–1950-е годы) ввод советских войск в Афганистан? Эта страна — кладовая: рубины, изумруды, бериллы, кунциты, гиддениты, редкоземельные металлы бериллий и торий, лазурит и многое другое, чего не счесть в «каменных пещерах». И всё это под боком — «всё как будто под рукой, и всё как будто на века». Только век афганской кампании оказался коротким — закончился в один год с фактической сдачей Горбачёвым СССР и соцлагеря в Ватикане и на Мальте.

Впрочем, Афганистан не был единственным потенциальным источником суперобщака для определённых ведомственно-клановых групп. На рубеже 1970–1980-х годов СССР вдруг резко активизировался в Африке (бывшие португальские колонии), Центральной Америке (прежде всего, в Никарагуа). Впрочем, это была не столько игра СССР как государства-монолита, сколько более или (скорее) менее скоординированные действия ведомств-конкурентов, которые с разной степенью интенсивности грызлись между собой — КГБ, ГРУ (чьей вотчиной совместно со «Штази» и полученным ею наследством стала Латинская Америка) и, конечно же, Международный отдел ЦК КПСС.

Этот «растопыренный» тип экспансии отличался от тайной и явной государственной поступи 1960-х — начала 1970-х годов. Двумя другими отличиями были время (точнее, несвоевременность) и пространство (зона экспансии). Правильно выбранным временем для давления на капсистему и её гегемона был рубеж 1960–1970-х годов, когда СССР инерционно продолжал подъём, а США находились в жесточайшем кризисе и их можно было «ронять», насколько низко и глубоко — это уже второй вопрос. К рубежу 1970–1980-х годов СССР не только стал слабее, но и утратил историческую инициативу, а Запад не только окреп, но и консолидировался. При этом если в СССР идеология уже окостенела и не имела практического значения не только для низов, но и для верхов, то в англосаксонском ядре набирала силу мотивирующая часть элиты, причём весьма активную, новая идеологическая мутация — неоконсерватизм. Наконец, если на рубеже 1960–1970-х годов удары в той или иной форме можно было наносить «по штабам» буржуинов, то на рубеже 1970–1980-х годов это были локальные укусы на периферии, особого стратегического перевеса они не приносили, а главного противника лишь раззадоривали, т.е., в конечном счёте, были контрпродуктивными. О трате ресурсов страны и подогревании межведомственного противостояния, ослабляющего Центроверх, я уже не говорю.

Если говорить о теневой экономике, то основные деньги — по наводке грузинских воров в законе («лаврушников») — вкладывались в таковую Грузии и Армении, тесно связанную с прибалтийскими республиками и через них — с Западом. Особое значение имела Армения, но не столько из-за запредельных уровней коррупции и развитой теневой экономики (эка невидаль в советских Закавказье и Средней Азии), сколько из-за наличия влиятельных армянских диаспор во Франции и США. Связь с ними была установлена давно — по линии, курируемой А. Микояном, сначала почти что его личной разведки «Спюрк», именно в этом была одна из причин его политического долгожительства: «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Показателен и символичен факт большого числа армянских фамилий вокруг Горбачёва — готовый канал связи.

«Закопанная» в теневую экономику часть нефтедолларов дала всходы уже через 10 лет, даже «крекс, фекс, пекс» говорить не понадобилось: в 1984 г. объёмы теневой экономики уже можно было сопоставлять с бюджетом страны. Один умный человек, дважды срывавший в 1990-е годы аферы Чубайса, в 1984 г. сказал: владельцы теневых денег вскоре потребуют их легализации, а себе — власти. И уж точно власти должны были потребовать кураторы этих владельцев, реальные властелины «теневых колец». Собственно, базовой операцией перестройки, акцией прикрытия которой были бла-бла-бла про демократию, гласность, права человека и прочую хрень, и была легализация теневых «капиталов» как один из путей смены строя, превращения власти в собственность, а тени — в хозяина. Но как Запад не мог в одиночку разрушить соцсистему и Советский Союз, так и в самом СССР заинтересованные в смене строя группы не могли сделать это сами, без участия Запада, нужен был выход на мировой рынок, причём не такой, как раньше, а более, так сказать, мощный. И если закон «О кооперации» легализовал теневые капиталы, то закон «О государственном предприятии» позволил двум сотням предприятий выходить на мировой рынок, зарабатывать доллары, а в СССР обменивать их на рубли — первоначальное накопление капитала à la soviètique. Только процесс этот, выйдя из-под контроля и сломав равновесие между налом, безналом и товарной массой, на котором держалась советская экономика, подорвал и её, и сделочную позицию «реконструкторов» строя по отношению к западным подельникам («партнёрам»).

 

VIII

При этом необходимо отметить следующее. Во-первых, все перечисленные явления развивались на фоне и в контексте нарастания на рубеже 1970–1980-х годов кризисных явлений в обществе системного антикапитализма. Это касается практически всех сфер. Экономика, несмотря на внушительные количественные показатели, переживала структурный кризис; темпы экономического роста падали, снижалась эффективность использования производственных фондов. Налицо был кризис планового хозяйства — оно почти прекратило своё существование, превратившись в ширму для «толкачества», «подработки плана», неформальных связей, «административного рынка» и, конечно же, теневой экономики. Последняя играла всё большую роль. С одной стороны, это была конкретная форма обмена чиновниками части власти на блага, не положенные им в соответствии с их местом в иерархически ранжированной системе номенклатурного потребления. С другой стороны, именно теневая экономика позволяла удовлетворять те материальные потребности граждан, которые Система удовлетворить не могла.

На XXII съезде (1961 г.) КПСС одной из главных задач провозгласила удовлетворение растущих материальных потребностей граждан, по сути, толкая советский социум в направлении социалистического варианта общества потребления. Трудно сказать, что нанесло больший вред Советскому Союзу — внешнеполитический «Брест-2» Хрущёва с Западом в 1955–1956 гг.; доклад о «культе личности», из-под которого торчат «уши Куусинена», начало нефтяной авантюры или доктрина «удовлетворения постоянно растущих материальных потребностей». В случае с последней дело здесь не столько в идеологии, сколько в том, что советская экономика не могла удовлетворить эти растущие потребности, особенно на фоне демонстрационного эффекта со стороны Запада. Претензии населения к верхам, и чем дальше, тем больше, были просты: 1) Обещали, но не можете; 2) Наши материальные потребности удовлетворить не можете, а свои — можете, уже при коммунизме живёте. Отсюда — морально-идейная эрозия как низов, так и верхов, значительная часть которых всё больше разворачивалась в сторону Запада.

При всём значении экономики ни одна система в истории не погибала в результате исключительно экономических причин — так же, как сугубо внешний фактор, если он не интериоризирован внутрь системы и не обрёл двойное («двойной массы») бытие, не может сокрушить социум. Социум гибнет в результате системного, т.е. целостного, а не просто суммарного кризиса. Ядром, воплощением, образующим элементом любой системы является господствующий слой, прежде всего, его верхушка (в исторической России с её персонализованной властью это вдвойне так) в её социальной, управленческой и психофизической ипостасях.

В закатном СССР, так же, как и в предреволюционной Российской империи, экономика при всех проблемах так или иначе развивалась (соответственно 3-я и 5-я экономики мира, причём СССР, в отличие от дореволюционной России, от иностранного капитала не зависел), а вот система управления в обоих случаях сыпалась, отражая гнилость правящего слоя, его фрагментацию. В позднем СССР ведомственные интересы начали брать верх над государственными, клановые — над ведомственными, узкогрупповые и даже личные — над клановыми. По сути — это онкологическое заболевание системы, прежде всего — властно-управленческой. Как заметил Г. Смирнов, рак «возникает, когда собственные цели специализированных систем становятся выше целей всего целого, самовыживание органа становится важнее нормального функционирования организма. Можно говорить не только о раке человека или животного, но и о раке… отрасли производства, государства». Разбалансировка шла не только по планово-экономической, но и по ведомственной линии. Усиливающееся противостояние между теми, кого в постсоветское время назовут «силовиками», выплеснулось даже во внешнюю политику. КГБ (ПГУ) и связанная с ними часть Внешторга начинали играть одну игру, ГРУ — другую, Международный отдел ЦК КПСС — третью. Эти игры «подогревались» стремлением получить свою (и, желательно, побольше) долю от пришедших в страну «нефтяных миллиардов», которыми на внешнем контуре распоряжался, прежде всего, Международный отдел.

Можно с большой долей уверенности сказать, что ввод войск в Афганистан помимо решения ведомственных задач «внутреннего КГБ» как самостоятельной силы решал не менее, а возможно, и более важную задачу: военные действия, пусть и на окраине великой империи, не только увеличивали зону контроля со стороны КГБ и армии над ресурсами (включая средства от теневого экспорта от нефти, драгметаллов, алмазов), над не учтенной в госбюджете партийной «чёрной кассой», но и усиливали их властно-сделочную позицию по отношению к КПСС, меняя соотношение сил в «треугольнике» «партия–армия–госбезопасность». В известном смысле ГБ и армия ситуационно брали реванш у КПСС, и это при том, что далеко не все в руководстве ГБ и армии были сторонниками ввода войск в Афганистан, и не все в руководстве ЦК — противниками этого. Речь скорее должна идти о субъектах, формировавшихся пусть и на основе существующих ведомств и преимущественно их интересов, но всё же и «поверх барьеров». И наилучшие позиции в межведомственном противостоянии получали те структуры, кланы и группы, которые были в наибольшей степени подключены к формирующемуся на Западе глобальному миру финансистов и корпоратократов.

И последнее по счёту, но не по значению: на всю эту управленческую фрагментацию, усобицу, организационное дряхление накладывался психофизический или даже биологический фактор: дряхление и немощь советской верхушки — Политбюро ЦК КПСС. Мало того что эти люди сформировались в условиях мировых политических и экономических реалий 1940-х — начала 1970-х годов и были ментально адекватны миру именно той, послевоенной эпохи, завершившейся в начале 1970-х, и неадекватны новому, стартовавшему с самого начала 1970-х времени, они вдобавок и физически были «некондиционны», приближаясь к своему биологическому финалу и впадая не только в маразм, но и в избыточный пацифизм и «недеяние». Таким образом, социальный кризис системы и, прежде всего, управления приобретал ещё и личностно-биологическое измерение. Для персонализованной автосубъектной власти это была катастрофа.

В какой-то момент отношения части членов Политбюро приобрели характер маразматийно-старческого междусобойчика, эдакое «собрались и погуторили» деды-щукари от власти. Это не только компрометировало власть, но и подрывало её. Показательную историю, произошедшую в самом конце 1970-х годов, рассказал Г. Смирнову работник ЦК КПСС А. Воробьёв. По линии ЦК он побывал в Архангельской области и в Крыму, увидел и там, и там кучу непорядков, проверка всё подтвердила. Вопросы обсуждались на Политбюро: архангельского обкомыча сняли, крымскому начальнику влепили выговор. Всё хорошо, да что-то нехорошо: Воробьёва пригласил для разговора Воронцов, помощник М.А. Суслова. «Принимает его за накрытым столиком, с кофе, бутербродами, печеньем. Разговор ведёт незначащий: когда родился, кто мама, где учился, чем интересуешься и т.д. Потом извинился, куда-то ушёл и долго не возвращался. Александр Иванович и бутербродов поел, и кофею попил. Потом пришёл Воронцов, говорит, что с Воробьёвым хочет побеседовать сам Суслов.

Суслов тоже усаживает гостя, но уже без бутербродов. После незначащих фраз Суслов говорит: “Вот мы тут по твоей записке приняли на Политбюро решение о снятии секретаря обкома. Ну, всё ты правильно написал. Безобразия там имели место. Секретарь виноват, нарушения серьёзные, решение по нему правильное. Но, ты понимаешь, этот секретарь дружит домами с Устиновым. И Устинов на Политбюро вынужден голосовать за выговор своему другу. Вот как им после этого жить и дружить дальше? Невозможно. И разрушил эту дружбу ты. Или по Крыму — всё то же самое: правильно, были там безобразия. Но крымский секретарь — друг Брежнева. И Леонид Ильич голосовал за объявление выговора своему другу. А как ему теперь в глаза друга смотреть?

Поэтому ты, когда едешь в командировку, всегда думай, что целесообразно писать и замечать, а что — нет”.

— И я, — говорит Александр Иванович, — с тех пор уже всегда думал, что целесообразно, а что нет…»^[1].

Sic transit Gloria mundi: вот так заканчивали «сталинские соколы» и другие, не столь яркие и благородные «птицы». Поколение сходило без адекватных преемников: антиестественный отбор определялся логикой развёртывания базовых противоречий системы, её регулярностями.

В то же время на Западе (за редким исключением Рейгана) в 1970-е годы на роли высокопоставленных клерков мировая верхушка выдвинула новое поколение политических лидеров — относительно молодых, агрессивных и начинавших смотреть на слабеющий СССР не столько как на партнёра или даже противника, сколько как на потенциальную добычу. В те же 1970-е годы на Западе как грибы после дождя выросло огромное количество новых «фабрик мысли», заточенных на контрнаступление на СССР. Их возглавляли и в них работали мотивированные люди — патриоты своих стран и защитники своих ценностей. Среди них было немало интеллектуалов нового поколения — бывших троцкистов или просто левых, которые ненавидели и СССР, и «старое левое движение» на Западе, и его социальную основу — рабочий класс. Как тут не вспомнить Сталина: пойдёшь направо — придёшь налево, пойдёшь налево — придёшь направо; диалектика.

Советские Институт США и Канады или, например, ИМЭМО, притом что там был не только околонаучный балласт, но и замечательные исследователи, назвать «фабриками мысли» язык не повернётся. С одной стороны, они были жёстко ограничены идеологией, с другой — в неформальном плане — большая часть сотрудников была повёрнута в сторону Запада и вовсе не была идейно и ценностно мотивированной в плане советского, социалистического патриотизма. Последнее в ещё большей степени характеризовало устойчивую не то бригаду, не то компашку из двух десятков представителей интеллектуальной обслуги «советских вождей» в двадцатилетие между (условно) 1965 и 1985 гг., всех этих бовиных-арбатовых-черняевых-шишлиных и пр. Им тягаться с западными «фабриками мысли» было «как школьнику драться с отборной шпаной» (В. Высоцкий). Да и не хотели, не собирались они драться, они хотели дружить. И додружились, сыграв, кстати, свою роль в воспитании молодого поколения номенклатурщиков, добравшихся до высот власти на рубеже 1970–1980-х годов.

В СССР в конце 1970-х, т.е. с запозданием на десятилетие по сравнению с Западом, к власти пришло тоже новое, более молодое поколение. Но лучше бы не приходило: то были беспринципные карьеристы с узким провинциальным кругозором («Коротенькие у тебя мысли, Буратино»). Если «старики», сошедшие в первой половине 1980-х, были в массе своей фронтовиками, ощущали себя победителями, не испытывали комплекса неполноценности по отношению к Западу и ощущали себя на равных с западными лидерами, то все эти горбачёво-шеварднадзе и пр. смотрели на западных лидеров снизу вверх. Да и карьеру партийную при соблюдении всех ритуалов и «ку» по отношению к партии, её мудрому руководству, «лично товарищу Леониду Ильичу Брежневу», марксистско-ленинской идеологии и советскому народу эта публика делала с поворотом головы на Запад. Они привыкли заверять кремлёвское начальство в верности, а когда их «Кремль» переехал в Вашингтон, стали холуйски заверять тамошнее начальство, что коммунизм в России не возродится.

В сухом остатке: ситуация, сложившаяся в СССР как социуме системного антикапитализма, была логическим и закономерным результатом того, что во второй половине 1960-х годов советская верхушка отказалась от рывка в посткапитализм. Это стало началом постепенного превращения структурного кризиса советского общества в системный. Курс США на внутреннее изменение социально-экономического строя СССР вместо его внешнего сдерживания резко ускорил интеграцию определённых сегментов партноменклатуры и ГБ в капсистему, в превращение их в операторов теневого мирового рынка, а следовательно — деградацию системы. Структурный кризис усилиями извне и изнутри, соединившимися синергетически, стремительно превратили структурный кризис в системный, быстро переведя последний в терминальную стадию. Эта быстрота в определённой степени была обусловлена тем, что в условиях рушащейся системы на поверхность всплыли реликты досоветского прошлого. Для них советская «партократия», её система, а также — внимание! — советский народ были таким же врагом, как для антисоветских элементов самой системы, националистов её окраин и Запада.

Сын убитого власовца и внук расстрелянного колчаковского офицера, делавшие карьеру «на крючке» ГБ (на этот «крючок» они этот ГБ потом и подвесили), правнук царского камергера, банкир из Нью-Йорка и спецслужбист из Ми6 дружно объединили свои усилия в борьбе против загибающегося по собственной логике и по причинам внутреннего и общемирового (поскольку антикапитализм был и мировой системой) характера. Как говорил один из героев романа В. Галактионовой «5/4», «Самое опасное — это недобитки. Потому что выживут, окрепнут, растворятся среди победивших и взорвут всё изнутри […] эти мины взорвут и принесут в будущем потрясения стране — смерти, голод, перевороты, мор […] Они плодятся. Их гены уже во внуках скоро дадут себя знать самым роковым образом. Их становится во власти всё больше — в верхах, в самом сердце партии […] Материк всплывает […] Целый материк!»

Но вернёмся в 1988–1989 гг. Благодаря обрушению советской экономики Запад перехватил процесс демонтажа системы, и логика событий повела его к разрушению не только её, но и СССР, хотя планы разрушения были подготовлены намного раньше. Неслучайно М. Олбрайт главной заслугой Дж. Буша-старшего называет именно руководство распадом Советской империи. Впрочем, даже в 1991 г. Запад в СССР мог далеко не всё. Мог, например, частично порулить «путчем», используя неадекватность, простоту (которая порой действительно хуже воровства) и несоответствие обстоятельствам тех, кто сварганил ГКЧП, став объектом манипуляции, прежде всего, британцев. Но вышло как вышло, и с 1992 г. руками ельцинской своры, всех этих гайдаро-чубайсов, началось разграбление Западом, западным капиталом бывшего соцлагеря, бывшего СССР, а прежде всего — РФ, оказавшейся в ельцинские времена под внешним управлением и начавшей превращаться в то, что выше я назвал коКсом. Помимо разграбления в Россию хлынул поток третьесортных товаров, не находивших спроса в ядре капсистемы. Вот что написал по этому поводу в октябре 1991 года Г. Смирнов: «Открыв огромный сток промышленному сбросу капиталистического мира, распавшаяся Россия даёт сейчас капитализму надежду продлить его агонию!» Грабёж отодвинул терминум капсистемы на 15 лет. Это полуторадесятилетие в мире характеризовалось следующим:

1) С окончанием холодной войны мировой рынок был наводнён дешёвым природным сырьём — газ, нефть, металлы; это был результат экспроприации российской промышленности под видом приватизации;

2) Одновременно произошёл беспрецедентный (со времён советской индустриализации) рост иностранных вложений. Их объектом стал Китай. Эти инвестиции в значительной степени были обусловлены притоком средств, полученных в результате разграбления России, или, как ещё писали на Западе, «изнасилования России» (rape of Russia). Вложения в китайскую экономику реально продвинули реформы, начатые Дэн Сяопином при американо-британской поддержке, и на рубеже ХХ–XXI вв. мир оказался завален дешёвым китайским барахлом;

3) Страны НАТО снизили (как оказалось, на время) военные расходы и смогли перебросить часть освободившихся средств на социальные программы.

Всё это вместе взятое — шальные деньги от грабежа соцлагеря/России, деньги от частичного сокращения военных расходов, возможность сэкономить, покупая дешёвую китайскую продукцию, — создало впечатление небывалых прогресса и изобилия, возникших после разрушения СССР. Ф. Фукуяма провозгласил это временем «конца истории». И вдруг — облом: страшный, небывалый со времён 1929–1932 гг. экономический кризис 2008 г. А ведь умные люди за год до кризиса предупреждали: «шаги командора» уже слышны. Но их не слышали. ПостЗапад (и не только он) продолжал дёргаться в конвульсиях потреблятства, люди набирали немыслимые кредиты, и — бах! Эта ситуация очень похожа на совокупление и оргазм некоторых видов богомола: самка в ходе коитуса (который иногда длится 5–6 часов) почти в самом начале откусывает голову самцу, семенная жидкость продолжает перетекать в самку, а самец уже мёртв — он ещё дёргается, но это оргазм, переходящий в агонию. Самка откладывает яйца, а затем возвращается и доедает самца — ей и потомству нужен белок.

 

IX

Многие люди и, как мы видим на примере Фукуямы, значительная часть обслуги мировой верхушки решили, что после 1991 г. наступило вечное либеральное блаженство, вечный либер-кайф. Помыслить такое, не поняв очевидное — то, что это отсрочка, обеспеченная грабежом соцлагеря (30% валового мирового продукта на конец 1980-х годов), можно было, только не имея головы — её «откусила» пропаганда. Однако в 2008 г. «блаженные конвульсии» закончились, надкушенная голова отвалилась окончательно, «оргазм богомола» завершился, и наступили суровые кризисные будни. Более того, судя по коронабесию и начинающемуся климатобесию, «самка богомола» отложила яйца и начинает поедать ещё тёплый труп самца в виде малого и среднего бизнеса: нужен «социальный белок», люди — «живая нефть».

Сегодня стало ясно: пиршество гиен на трупе СССР было прощальным поклоном «эпохи изобилия»; главная часть «пира стервятников» подходит к концу, и начинаются «танцы с драконами». Кризис залили деньгами, но это уже не может скрыть того, что системный кризис капитализма перешёл в терминальную стадию, а внешних зон поглощения и/или сброса туда противоречий не осталось. Экстенсив окончен, остаётся интенсив. Задачи интенсива обычно решала мировая война как крайняя форма социальной катастрофы, но затевать мировую войну в нынешних условиях едва ли кто рискнёт. Меж тем «бомба времени» тикала, а знаки на стене проступали всё отчётливее.

В августе 2018 г. в Институте сложности Санта-Фе прошла знаковая и интересная закрытая конференция. Готовилась она довольно долго; у её истоков — Г. Макмастер, Р. Тиллерсон (в бытность госсекретарём) и М. Помпео. Провели её под эгидой АНБ. Хотя официального названия у конференции не было, по одному из ударных докладов её можно назвать «Риски уязвимого мира». Обсуждались проблемы экономики, финансов, промышленности (кстати, была разгромлена теория «четвёртой промышленной революции» К. Шваба), опасности искусственного интеллекта, демографии, климата. Разбирались возможные варианты (теории) выхода из кризиса. Были предложены: 1) Теория оптимизации (человечество успешно блокирует угрозы и движется вперёд); 2) Революционная теория (человечество совершает технический прорыв и выходит на новый уровень развития); 3) Теория катастрофы; 4) Теория антропологического перехода (разделение человечества на две группы — верхнюю и нижнюю — с таким уровнем неравенства и различий, который напоминает различия между биологическими видами).

Первые две теории участники отвергли как малореальные по причине большой вероятности геоклиматической катастрофы, с одной стороны, и снижения интеллектуального и творческого потенциала мировых элит — с другой. С последним тезисом не могу не согласиться: деградация политического поколения обам, байденов, меркель, макронов и других очевидна не только в сравнении с поколением Черчиллей, де Голлей, Кеннеди и других, но и со сменившим их поколением Миттерана, Рейгана, Тэтчер, Коля, Ширака, Буша-старшего. Впрочем, дело не только в элитах. Участники конференции, сославшись на исследования швейцарских и израильских учёных, отметили, что за последние сто лет благодаря пропаганде деятельности СМИ (а точнее — СМРАД, т.е.средства массовой рекламы, агитации и дезинформации) и жёсткому социальному контролю (то, что М. Фуко называл системой surveiller et punir — «надзирать и карать»), поведение людей, по крайней мере на Западе, сознательно стандартизировалось. В результате человеческое разнообразие личности на Западе было подавлено, вытеснено и заменено автоматическим и инстинктивным поведением человеческой массы. Иными словами, ни элиты, ни массы Запада не способны не только к революционному преобразованию, но даже к оптимизации (в обычном, а не неолиберальном смысле слова). Поэтому 55% участников конференции пришли к выводу о наибольшей вероятности реализации «катастрофической теории». Если же катастрофы удастся избежать или её результаты будут не столь фатальны, 25% участников высказались за желательность реализации схемы — внимание! — «антропологический переход», т.е. формирования общества, состоящего из двух социобиологических каст-слоёв типа элоев и морлоков из «Машины времени» Г. Уэллса. С одной стороны, сверхлюди, живущие в своих анклавах до 120–140 лет, с другой — обслуживающие их «служебные люди» с совсем другими умственными и физическими способностями и более низкой продолжительностью жизни.

Но как создать такой новый мировой порядок, что может послужить его триггером? Что может стать тем, что Доналд Рамсфелд в бытность министром обороны назвал «трансформирующим событием» (transforming event)? «Трансформирующее событие, — поучал он, — необходимо делать так. Будем говорить, что Китай нанесёт биологический удар по нам и что мы в связи с этим меняем человечество (подч. мной. — А. Ф.), потому что нужно спасаться». По указанию Рамсфелда был подготовлен соответствующий документ под названием «Красный рассвет». В 2020 г. так оно всё и вышло — по Рамсфелду: в «пандемии» обвинили Китай, всё свалили на уханьскую лабораторию, но при этом почему-то обходят стороной серьёзную утечку из лаборатории «Форт Детрик» ещё в июне 2019 г. В начале августе 2019 г. Центр по контролю и профилактике заболеваний (CDC) Министерства здравоохранения США прекратил на полгода «по соображениям безопасности» работу USAMRIID — Военно-медицинского института инфекционных болезней в Форт-Детрикс (Мэриленд), при этом сотрудников на этот срок лишили зарплаты. Сразу после закрытия института появилась информация о странных инфекционных пневмониях, в том числе со смертельными случаями, у пожилых людей в окрестностях «Форт Детрикс».

Ясно, что в нынешних условиях трансформирующим событием не может быть война: мир — это не большое Конго, где Вторая конголезская война (1998–2002 гг.) срезала «демографический горб» почти в 5 млн человек, и даже не большой Ближний Восток. Однако война — не единственная форма социальной катастрофы, есть и другие, например, пандемия. В 2010 г. идеолог мондиализма Жак Аттали назвал пандемию одним из лучших средств создания нового мирового порядка (НМП). В том же году аналогичная мысль прозвучала в известном докладе Фонда Рокфеллеров. Путь был указан, однако первый «блин» — эпидемия свиного гриппа в 2013 г. — вышел комом. К следующему трансформирующему событию подготовились лучше.

В октябре 2019 г. Фонд Билла и Мелинды Гейтс (того самого, который в 2011 г., как сообщала газета Sovereign Independence, говорил о сокращении населения, депопуляции планеты посредством обязательной, т.е. насильственной вакцинации) провёл «учения» «Событие 201» (Event 201), в котором отрабатывались действия «мирового сообщества» по борьбе с пандемией коронавируса. Как по заказу, в последний день 2019 г. в Китае был зафиксирован первый случай заболевания коронавирусной инфекцией, в марте 2020 г. без достаточных на то оснований ВОЗ объявила пандемию. Правительства всех стран, за исключением Беларуси и Швеции, взяли под козырёк — и понеслось, «расплясались, разгулялись бесы»: локдауны, социальная дистанция, маски, короче говоря, всё по докладу Фонда Рокфеллеров 2010 г. и учениям 2019 г. Наступило то, что очень быстро окрестили «новой нормальностью», поторопившись при этом заявить, что к старой нормальности возврата не будет. «Новая нормальность», она же НМП, необходимость которого провозгласил Дж. Буш-старший ещё в 1991 г., это, по сути, и есть скрытое обозначение посткапиталистического строя.

То, каким будет, точнее, должен быть этот строй и как он будет создаваться, изложил уже летом 2020 г. организатор и директор Давосского экономического форума К. Шваб в соавторстве с неким Т. Маллере в книге «Ковид-19. Великое обнуление» («обнуление», «сброс» — именно так, а не как «перезагрузка» нужно переводить слово reset). В ней сформулирована целая программа создания нового мирового порядка (НМП), который должен быть сконструирован по неомальтузианским лекалам и под видом и посредством стейкхолдерского (в ещё одной версии — «инклюзивного», т.е. всеохватывающего) капитализма на самом деле похоронить капитализм и создать на его руинах новый строй. Таким образом, книга — не только программа строительства нового, но и план уничтожения старого, по сути — это хроника объявленной смерти старого капиталистического мира. Книга Шваба — не самое интересное чтение, как и всё, подписанное фамилией этого персонажа. Нас, однако, этот текст должен интересовать как «план игры» и схема системы, которую мировая верхушка будет навязывать человечеству. Выше мы говорили о капитализме и антикапитализме, их жизни и смерти. Швабское писание даёт нам возможность более предметно поговорить о посткапитализме, каким его хотят видеть те, кого Б. Дизраэли называл «хозяевами Истории». Важная информация о том, каким будет постковидный мир, содержится в книге ещё одного высокопоставленного клерка на службе ультраглобалистов — Фарида Закариа, книга называется «Уроки для постпандемического мира» (2020).

Если учесть, что последние работы Шваба написаны им, как правило, в соавторстве, то можно предположить, что реальный автор — именно Маллере, а Шваб как «большой начальник» и фронтмен определённой группы ультраглобалистов «помечает» своё участие и таким образом фиксирует позицию и программу данной группы. Программа эта изложена в книге предельно откровенно, можно сказать, цинично, поэтому имеет смысл внимательно взглянуть и на неё, и на похожую программу проталкивателей так называемого «инклюзивного капитализма», и на структуры, которые навязывают миру «обнуление» и «инклюзивный капитализм». А уже после этого можно проанализировать, какие мотивы и интересы и каких конкретно групп и структур мировой верхушки скрываются за этими планами. И, конечно же, о противоречиях внутри мировой верхушки по вопросу о том, кто кого отсечёт от будущего, поскольку объектом развёртывающегося обнуления, сброса, сноса являются не только средние слои и национальные государства, но и значительная часть мирового правящего слоя, ультраглобалистские «буратины» изгоняют их, как Буратино изгонял Сверчка из каморки папы Карло: «каморка» НМП, оказывается, недостаточно велика, и глобальному «Боливару» не снести двоих. Противоречия, о которых идёт речь, как отражены в книге К. Шваба и Т. Маллере, так и проступают в реальных событиях 2020 г. в США, например, в государственном перевороте, отстранившем от власти Трампа и усадившем в Белый дом Байдена.

Грубая, беспардонная форма, в которой был организован переворот, свидетельствует о том, что время работает против ультраглобалистов. Именно поэтому они подстегнули социальную катастрофу в форме «пандемии»; эта катастрофа есть не что иное, как социальная война верхов против низов, перешедшее в решительную, острую стадию, начавшееся в 1980-е годы «восстание элит». Этот переход, как и ускорение катастрофы, связаны с наступлением терминальной фазы системного кризиса капитализма. «Время не ждёт» — рефрен книги Шваба и программы ультраглобалистов. Тем более что жизнь преподносит сюрпризы, причём где — в самом логове.

В 2008 г., в разгар мирового финансового кризиса, ультраглобалисты и так называемая «глубинная власть» разработали первый из среднесрочных планов кризисного изменения США. Он был рассчитан на 16 лет: 8 лет президентства Обамы (клан Обамы и стоящие за ним силы), а затем 8 лет президентства Хиллари Клинтон (клан Клинтонов и стоящие за ним силы). На сегодняшний день эти два клана плюс чёрное масонство — ударная сила Демократической партии как главного орудия ультраглобалистов в США. Однако с реализацией второй части плана произошёл облом: в 2016 г. силы, противостоящие ультраглобалистам, бросили в игру «джокера» — Трампа, который, пусть на время, но поломал план игры ультра. Более того, при всей непоследовательности своей политики он нанёс несколько мощных ударов и по «глубинникам», и по ультра. В свою очередь, они с самого начала стали блокировать внутреннюю и внешнюю политику Трампа и разрабатывать план его свержения, что и произошло в 2020 г. Однако темп в реализации 16-летнего плана был потерян, и нужно было спешно навёрстывать время как в американском, так и в мировом масштабе. Программа Шваба — это, по сути, программа ультраглобалистского блицкрига и одновременно «чертёж» «дивного» постковидного мира. Посмотрим, какое «меню» нам предлагают.

 

Х

Шваб с ходу заявляет: к миру, каким он был до объявления пандемии, т.е. в первые месяцы 2020 г., возврата нет — не надейтесь, мы вступаем в мир «новой нормальности». COVID, который Шваб не считает экзистенциальной угрозой человечеству, даёт, однако, шанс обнуления (reset) старого мира, перезапуска Истории и построения лучшего мира: с большим равенством, с большим уважением к природе. Использование кризиса, независимо от его силы и масштаба, как предлога для кардинального изменения мира — это вообще постоянный «мотив» всех «новонормалов», и не важно, от чего они отталкиваются — от пандемии или, например, от «климатической угрозы». Так, Басинда Сье (почти Бастинда, злая неухоженная волшебница Фиолетовой страны из «Волшебника Изумрудного города»), известная мексикано-чилийская «климатическая активистка» на службе ультраглобалистов (американская версия Греты Тунберг, только без биполярного расстройства), утверждает: «Климатический кризис — не только самый большой вызов, но и самый большой шанс изменить мир».

По мнению «обнулёнщиков», новонормальный мир должен формироваться по следующим направлениям: 1) Борьба с вызванными человеком климатическими изменениями (читай: подавление промышленности и связанных с ней социальных слоёв и государства); 2) Зелёная экономика (читай: деиндустриализация и сокращение населения планеты); 3) Гендерное равенство (читай: стремление: а) расколоть общество, внедрив в него конфликт на межполовой основе; б) заставить женщин поголовно работать); 4) Борьба за права ЛГБТ-сообщества (здесь всё ясно).

Одно из главных препятствий на пути слома старого и строительства нового мира — государство. В принципе, в постковидном мире места ему нет: «всё будут решать никому неподотчётные группы экспертов, причём не только по части медицины. А за ними должны стоять глобальные корпорации с социальной ответственностью». Здесь необходимо сделать три замечания. Первое: как заметил в ставшей инфобомбой для американского истеблишмента книге «Новая классовая война» Майкл Линд, всё больше людей воспринимает экспертов как придаток господствующего класса и не верит им.

Второе: история с COVID’ом продемонстрировала отсутствие реального профессионального сообщества экспертов в той же медицине; большая часть так называемых экспертов, которых видят на экранах ТВ люди постЗапада и РФ, — это за редкими исключениями ангажированные властью манипуляторы.

Третье: лукавит Шваб, не бывает корпораций с социальной ответственностью, только с прибыльной. Речь, таким образом, идёт о мире мегакорпораций, жёстко контролирующих планету с помощью так называемых экспертов. Но это — среднесрочная перспектива, для краткосрочной Шваб вынужден неохотно признать роль как репрессивного органа (например, принуждение к неким непопулярным мерам). Понятно, хозяевам глобализации от государства на переходный к посткапиталистическому строю период нужно только одно: репрессивная мощь, поставленная на службу корпораций. Как заметил Зигмунт Бауман, «в “кабаре глобализации” государство начинает заниматься стриптизом, и в конце представления на нём остаётся только то, что является крайней необходимостью — репрессивная мощь».

Особая роль в переходе к миру новой нормальности принадлежит трём крупным государствам — США, РФ и КНР. Если хоть одно из них, пишет Шваб, выйдет из «проекта», то он, скорее всего, не будет реализован.

Ещё одно ограничение — время: у «неонормальников» всего 5–7 лет в запасе, иначе создать новую нормальность не удастся. Эта мысль Шваба понятна: обнуление — это социальный блицкриг, чем дольше затягивается процесс, тем больше он теряет темп, тем больше сопротивление, которого, кстати, как признаёт сам Шваб, он очень опасается.

При всём славословии в адрес «дивного нового» постковидного мира картина, которую рисует Шваб, вовсе не радужная. По сути, это деградирующий мир, скрыть этого Шваб не может и вынужден лишь смягчать свои выводы малообоснованными и ничего не значащими оговорками типа: «я надеюсь, этот вопрос как-то решится», «я надеюсь на благоразумие элит», «возможно, такого варианта всё же удастся избежать» и т.п. Начать с того, что Шваб убеждён: в новонормальном мире сохранятся «антиковидные» меры и нормы ужесточённого контроля над людьми, по сути, нарушающие их права. В качестве аналогии он приводит тот факт, что после событий 11 сентября 2001 г. введённые в качестве чрезвычайных и временных меры контроля сохранились до сих пор, внеся свой вклад, добавлю я, в формирование «государства национальной безопасности» как внешнего контура глубинной власти. Шваб вынужден признать: ужесточение мер социального контроля, связанных с COVID, создаёт серьёзный риск возникновения антиутопического иерархического мира, похожего на тот, что изображён в сериалах «Рассказ служанки» (Handmaid’s Tale) по роману Маргарет Этвуд и «Чёрное зеркало» и проанализирован Шошаной Зубоф в работе «Эпоха капитализм контроля» (The Age of Surveillance capitalism, 2019). Речь идёт о строе тотальной депривации, уничтожающем неприкосновенность частной жизни до такой степени, что по сравнению с ним мир оруэлловского «1984» может показаться если не демократией, то чем-то «в её сторону».

Шваб признаёт: неолиберализм себя исчерпал, — и делает вывод: поэтому мир, который идёт ему на смену, будет более справедливым, в нём произойдёт перераспределение богатств от верхов к низам. И тут же сам этот тезис опровергает: «Неверно, — пишет он, — считать COVID великим уравнителем, напротив, он усилит существующие формы неравенства: социальные, медицинские, психологические. В постпандемическом мире в ущерб бедным слоям в наилучшем положении окажутся, прежде всего, производители лекарств и владельцы больниц. Главным бенифициаром Большого сброса, — пишет Шваб, — станет БигТек: структуры, которые мониторят и обеспечивают здоровье (БигФарма); страховые компании; автоматизированная/роботизированная промышленность; компании, связанные с компьютерами, плюс информационные платформы («экосистемы») — крупные и сверхкрупные корпорации, которые должны поглотить правительства или превратить их в свою внешнюю скорлупу, на которую будут сыпаться все шишки. На самом деле COVID — великий усилитель неравенства, антиуравнитель (unequalizer)».

Впрочем, куда уж дальше? В Америке неравенство нарастает стремительно (хотя не так стремительно, как в РФ). С 1967 по 2020 год, пишет Закариа, индекс Джини в США вырос на 22%, а если брать верхний 1%, то ещё больше; впрочем, это общемировая тенденция. Если в 1970 г. верхний 1% контролировал 10% национального дохода, а в 2020 г. — 20%, то нижние 20% соответственно 22% и 15%. В США верхние 10% владеют почти 70% национального богатства, а нижние 50% — 1,5%. В этом плане США ближе к Бразилии, Индии и РФ, чем к Дании или Германии. COVID это неравенство ещё более усилит. При этом речь должна идти о неравенстве не только между социальными и возрастными группами, но также между государствами, слоями, корпорациями, компаниями. Закариа особо подчёркивает ускоренное COVID’ом расслоение именно между компаниями. Это вообще одна из тенденций XXI в.: с 2001 по 2013 г. в странах Севера 5% наиболее производительных предприятий увеличили производительность на 33%, 5% топ-компаний в сфере услуг — на 44%, остальные — соответственно на 7% и 5%. В современном мире, пишет Закариа, не small is beautiful, a big is beautiful. ИКЕА и «Фольксваген» имеют больше шансов зайти на рынки Китая и Индонезии, чем небольшие фирмы, к тому же к услугам мегакорпораций — лоббисты и дорогие юридические фирмы.

Сегодня лидирующая компания в любом секторе контролирует 50% рынка, а доля Google вообще 90%. COVID монополию гигантов в ущерб малому и среднему бизнесу (МСБ) лишь усилил. Крупные цифровые компании во время пандемии и локдаунов испытали настоящий бум. Под ударом оказались сектора, для которых характерен высокий уровень МСБ, владельцы которого, если говорить о США, очень часто негры и латино. Получается «эффект Матфея»: тому, у кого есть богатство, будет дано больше и у него будет достаток; у тех же, кто имеет мало, будет взято (Мф. 6:21); иными словами, социализм для богатых, капитализм для бедных.

Ещё более усиливает «эффект Матфея» в ковидном и будет усиливать в постковидном мире такой фактор, как неравенство в образовании. Оно, в свою очередь, определяет занятость, которую может обеспечить. В начале XXI в., подчёркивает Ф. Закариа, представители верхнего 1% имеют в 77 раз больше возможностей отправить сына или дочь в Университет Лиги Плюща или другие элитарные вузы, чем те, кто относится к нижним 20%. Образование — это вид вложений, а как показал Тома Пикети, доход от вложений (investment income) растёт быстрее, чем зарплаты, — именно на эту форму дохода обречены те, кто малообразован. Если учесть, что всё большую часть работы, которую традиционно выполняли «синие воротнички» и часть «белых воротничков», будут выполнять роботы, а более квалифицированную работу этот сегмент рабочей силы получить не сможет из-за недостаточного уровня образования, то становится ясно: всё более растущее неравенство — реальность постковидной фазы посткапиталистического мира. Достаточно взглянуть на цифры: в США в мае 2020 г. уровень безработицы достиг 14,7%, работы лишились 20 млн американцев. В США уже сейчас доходы лиц с высшим образованием в 3,7 раза выше тех, у кого за плечами лишь школа. Кстати, за Трампа в США и за «Брексит» в Великобритании голосовали вторые, а за Клинтон и против «Брексит» — первые; «жёлтые жилеты» во Франции — это тоже в основном «вторые».

Рабочим в постиндустриальном мире Закариа шансов не оставляет: они утрачивают все плюсы (premium), которые имели раньше. Против них работают и налоговые системы Запада, которые неизмеримо больше благоприятствуют капиталу и богатству, чем труду и бедности. Джекоб Хекер и Пол Пирсон называют это «плутократическим популизмом». Во время COVID’а, вынужден признать Закариа, беднота ясно увидела, как система — рыночное общество, а не просто рыночная экономика — работает против неё.

Шваб тоже не может отрицать, что степень риска, которой подвержены различные классы, различна: бедняки во время пандемии не могут позволить себе сидеть дома, обеспечивая детям дистанционное образование. В сфере услуг 75% работников могут работать удалённо, тогда как в сфере промышленности — на порядки меньше, например, в пищевой промышленности это 3%. Поэтому финальный вывод давосца неутешителен: социальное неравенство в постпандемическом мире, скорее всего, усилится, но, возможно, ситуация изменится, поскольку недовольных будет много и, возможно, власти пойдут им навстречу. Впрочем, как признаёт сам Шваб, история учит, что такой «оптимистический сценарий маловероятен без предшествующих этому широкомасштабных социальных беспорядков».

Из всего этого ясно: 1) С учётом картины, которую рисует Шваб, неравенство при посткапитализме усилится навсегда; 2) Ситуация может измениться только в результате широкомасштабной борьбы нижних и средних групп общества. И действительно, им ничего другого не остаётся. Как обращался к работягам один ныне непопулярный деятель: рабочий, тебя пять тысяч лет обманывают те, у кого в руках власть и знания; что можешь противопоставить им ты, бедный и необразованный? Бей их в морду. И действительно, гнев обездоленных — мощная сила. Как писал Б. Мур, революции возникают не из победного крика восходящих классов, а из предсмертного рёва тех классов, над которыми вот-вот сомкнётся волна прогресса — буржуазного. Постбуржуазный «прогресс» à la Шваб — из серии ежилецевского вопроса: «если людоеды начинают пользоваться вилками и ножами — это прогресс? — штука потяжелее, чем буржуазный. Там была хоть какая-то, пусть и раздутая пропагандой, социальная, классовая мобильность. В случае пандемии и мира, который создаётся с её помощью, даже Шваб вынужден признать: здесь мечта о классовой мобильности уничтожается как между странами, так и внутри отдельных стран, и если у богатых есть накопленный «социальный жирок», то бедных пандемия и локдаун подводят к последней черте — по Высоцкому: «если хилый — сразу в гроб».

Одна из черт нового мира — разуплотнение (dedensification). Это самые разные явления — от сокращения авиаперелётов и возможностей туризма до поддержания социальной дистанции. Цель всего этого — под видом борьбы с пандемией сократить контакты между людьми, т.е. атомизировать общество. При этом для Шваба всё это важно не с точки зрения здоровья людей, а потому что, во-первых, это полезно для природы; во-вторых, поскольку эти меры в той или иной степени сохранятся и в постковидном мире они станут для многих компаний оправданием ускорения и усиления автоматизации/роботизации: «когда физическое дистанцирование станет обязанностью (sic! — А. Ф.), роботы начнут выполнять такие работы, для которых ранее был обязателен физический контакт». Вот что является одним из «скрытых шифров» комплекса «социального дистанцирования» — расчистка площадки для роботизации и цифровизации. При этом Шваб прекрасно понимает социальную и психологическую цену «разуплотнения/дистанцирования». Он сам пишет, что отсутствие общения плохо влияет на здоровье, вызывая стрессы, депрессию, тем более что в мире и так огромное количество людей страдает от депрессии — 350 млн (по данным Шваба, это около 5% мирового населения; в США — 26%). Ясно, что властями нагнетание страха перед эпидемией, обещание сотен тысяч смертей, новых волн COVID’а, новых пандемий — всё это не только подрывает иммунитет, но и ведёт к психическим расстройствам (по некоторым данным, их число за время «пандемии» увеличилось на 20%).

При всей радужности картины «мира после сброса» как лучшего, более справедливого и т.п. реальная экономическая картина, которую рисует Шваб, — это мир прогрессирующей деградации. «Послесбросовый мир» — это, по сути, мир бросовый. Макроэкономическое и макросоциальное выздоровление экономики и рынка рабочей силы в глобальном масштабе займёт около 40 лет, т.е. время жизни двух поколений. Роботизация/автоматизация ещё более ухудшит положение работника, отсюда — рост структурной безработицы и кризис занятости молодёжи, т.е. той силы, которой Шваб отводит главную роль в строительстве нового мира. Что с этим делать, Шваб не знает и по принципу Шляпника из «Алисы в Стране чудес» («Не будем об этом говорить») скороговоркой высказывает надежду на развитие микроиндустрии и крафтовой экономики.

Сам экономический рост в глобальную постковидную эпоху будет намного более медленным, чем в доковидную, это будет мир экономической асимптоты, в отличие от экспоненты 1800–1960-х годов. COVID обрушил даже затухающий рост 1960–2000-х годов: если в 1930-е годы и годы после кризиса 2008 г. ВВП снизился на 10% в течение нескольких лет, то в 2020 г. это произошло в течение нескольких недель. И это понятно: во-первых, удар пришёлся по секторам услуг, который в США обеспечивает 80% занятости и 70% ВВП (поэтому — à propos — термин «промышленно развитые страны» применительно к постЗападу совершенно бессмыслен). Во-вторых, удар пришёлся по малому и среднему бизнесу (МСБ), в котором занята большая часть населения. Да, платформы типа «Амазон» доминируют, но они продают продукцию МСБ; что касается крупных корпораций, то они действительно приносят прибыль, но их эффективность снижается из-за коррупции и забюрократизированности управления.

Итак, производство в большей части экономических секторов постЗапада вообще и США в частности в новом мире будет снижаться. Чтобы примирить эту очевидную тенденцию с насущной необходимостью возникновения/создания этого мира, Шваб прибегает к иезуитской логике, смысл которой прост: давайте меньше потреблять. «COVID-пауза, — пишет Шваб, — предоставила людям возможность задуматься о том, что является настоящей ценностью, что может служить компасом в определении движения к прогрессу и двигателем (driver) этого процесса. Доступное здравоохранение и прочные социальные связи значительно больше определяют счастье, чем материальное потребление». Вроде бы правильные слова говорит нам идеолог обнуления, но надо помнить, что это слова человека, купающегося в материальном достатке, человека из давосской тусовки, о которой один британский журнал написал: эти представления глобальной элиты, которые подчёркивают важность борьбы с изменением климата, летая на частных самолётах, разглагольствуют о борьбе с голодом, поедая бутерброды с икрой и запивая их шампанским «Вдова Клико»; говорят о необходимости борьбы с бедностью и неравенством, будучи со всех сторон окружены огромным количеством прислуги.

Заявляя своё отношение к «настоящим ценностям», Шваб призывает, полностью пересмотрев западную культуру потребления, покончить с консьюмеризмом вообще, потреблять меньше, перейдя — внимание! — от роста (growth) к «неросту» («росту вспять» — degrowth). В самом начале 1970-х годов околонаучные жулики — неомальтузианцы из Римского клуба попытались в «Первом докладе Римскому клубу» продвинуть теорию (и стратегию) так называемого «нулевого роста». Эта теория обосновывалась необходимостью всех стран тратить половину ВВП на экологические нужды, иначе миру грозит экологическая катастрофа. Такой подход обрекал бедные страны («развивающиеся» — так лицемерно называли слаборазвитые страны третьего мира) на безнадёжное, навсегдашнее отставание от первого мира, сокращение производства и потребления и депопуляцию. Тогда, в 1970-е годы, с «нулевым ростом» не получилось — ситуация не созрела, да и сам факт существования СССР мешал. И схему на время отложили, а через полвека вытащили из сундука, смахнули пыль и — voila.

Шваб оказался не первым реаниматором «нулевого роста», от которого — прямая линия прочерчивается до «обнуления», правда, теперь это касается не только бывшего третьего мира (нынешнего Юга), а всего мира в целом. Первыми оказались 1100 экспертов, подписавших в мае 2020 г. в Великобритании некий манифест, призывающий к «стратегии нероста» (degrowth strategy). Эксперты заявили о необходимости принять «демократически спланированное» и в то же время «ориентированное на устойчивый рост» (глобалистский эвфемизм для приведения в соответствие населения планеты с ресурсами, т.е. сокращения мирового населения до 2 млрд — минимум) и — внимание! — на «равенство в снижении качества экономики». Задача, согласно манифесту, — создать «экономику сниженного качества» (downscaling economy), которая — это уже добавляет Шваб, восторженно приветствующий программу манифеста, — «приведёт нас к будущему, в котором мы можем жить лучше, довольствуясь меньшим» (where we can live better with less). И в качестве положительного примера такой счастливой жизни по «третьему разряду» Шваб приводит жизнь аргентинцев в Патагонии — довольно суровом краю. Вот, оказывается, к чему надо стремиться на пути преодоления консьюмеризма и строительства нового мира. Мне всё это напоминает то, как Лиса Алиса и Кот Базилио уговаривали Буратино зарыть свои золотые на Поле Чудес в Стране дураков, чтобы к утру выросло деревце, усеянное золотыми монетами, — чем не новый прекрасный мир? Напомню: Поле Чудес — это помойка, свалка Страны дураков. Вот к созданию такой свалки и призывают информационно затерроризированных людей эксперты на службе ультраглобалистов.

«Патагонизация» — это рецепт Шваба для всего Юга (за исключением анклавов «Север-на-Юге» типа Сингапура или плавучих городов для сверхбогатых), а также для некоторых частей Северной Америки, Западной и Восточной Европы и, конечно же, для РФ. Как может выглядеть «патагонизация» РФ, хорошо показано в романах Олега Маркеева «Неучтённый фактор» и Беркем аль-Атоми «Мародёр» и «Каратель». Северу, богатому миру, предлагается другой рецепт — японификация. Модель — Япония в том виде, в каком она существует сегодня, т.е. после получения страшного удара 1990-х годов по своей экономике от США. Этот вид определяется следующими характеристиками: 1) Структурно слабый спрос, т.е. пониженный уровень потребления; 2) Очень низкий уровень инфляции; 3) Сверхнизкая процентная ставка. Шваб уверен, что в будущем — ближайшем и не очень — наиболее развитым странам придётся пережить японификацию, и это вовсе неплохо.

И японификация, и патагонизация в показателях ВВП означают регресс, деградацию, что делает картину ещё более мрачной и бесперспективной. Но и здесь Шваб находит решение: чтобы картина новонормального мира не выглядела кошмарной сквозь призму ВВП, этот показатель нужно изменить, подогнав под реальность или вообще от него отказаться. Шваб пишет об этом открыто: «По мере того, как растёт неравенство, а технический прогресс всё более увеличивает дальнейшую поляризацию, ВВП (и ВВП на душу населения) становится всё менее полезным (подч. мной. — А. Ф.) показателем уровня жизни». Логика здесь проста: если ВВП и ВВП на душу населения наглядно демонстрируют деградацию, от них как от показателей необходимо отказаться и заказать «новое платье короля». Какое — Шваб ещё не придумал, но некоторые идеи у него есть. Он считает, что новые показатели должны учитывать инфраструктуру, человеческий капитал, вклад в сохранение окружающей среды, инновационные экосистемы (в РФ это типа грефовского Сбера — спасибо, не надо); обновлённое (я бы сказал: обнулённое) понятие ВВП обязательно должно отражать ценности, создаваемые цифровизацией и неоплачиваемой работой.

Замечу: строго говоря, цифровая экономика никаких ценностей не создаёт, поэтому выходит, что «обновлённое» понятие ВВП, чтобы скрыть деградацию и неравенство в качестве доминирующих системных тенденций, должно отражать фикции. Ну а неоплачиваемая работа — труд волонтёров, например, предоставляет широкое поле для манипуляций фикциями. Кстати, волонтёры — реальная модель воспитания, если не дрессировки так называемых «служебных людей», т.е. низшей касты «дивного новонормального мира».

Панацеей экономического развития нового (посткапиталистического — хотя Шваб этим термином не пользуется) мира обердавосец считает провозглашённую им «четвёртую промышленную революцию». Он посвятил ей целую книгу, которую перевели на несколько языков, включая русский, и многие слабые умы уже начали некритически пользоваться термином «четвёртая промышленная революция» так же часто и так же попугайски бездумно, как, например, термином «устойчивое развитие».

В то же время серьёзные специалисты и практики схему «четвёртой промышленной революции» всерьёз не приняли, на пальцах объяснив, что, во-первых, никакая это не революция; во-вторых, то, что скрывается за этим термином, никакого отношения к промышленности не имеет. Перед нами очередная ложь Шваба, очередное «новое платье короля». На закрытой конференции в Санта-Фе, о которой речь шла выше, концепция «четвёртой промышленной революции» была подвергнута острой критике. Основные докладчики по теме «Промышленность и экономика» — М. Карр (директор по исследованиям компании Lloyd) и М. Кекер (директор по исследованиям юридической компании Perkins and C°), т.е. люди практические, определили выводы этой схемы и книги Шваба «Четвёртая промышленная революция» не просто как некорректные, а как миф. Любая производственная/промышленная революция, говорится в их докладе, предполагает ускорение темпов роста производительности труда. Среднегодовые темпы этого роста в 2009–2017 гг. были ниже, чем в 2000–2008 гг., а в нулевых они были ниже средних показателей за последние 20 лет ХХ века. Таких низких темпов роста производительности труда, как в 2010-е, не было с начала ХХ века; нынешняя интернет-экономика, с которой пытаются увязать «четвёртую промышленную революцию», задействована не на производство, не на реальную экономику, а на сферу обращения — финансы, маркетинг, рекламу.

Первая промышленная революция (уголь, завод, телеграф) длилась около 50–60 лет, достигнув пика в 1868–1892 гг., обеспечив прирост ежегодной производительности труда в 2%. Вторая промышленная революция (двигатель внутреннего сгорания, нефть, конвейер) длилась примерно 35 лет, средний рост производительности труда — 2,3%. Третья промышленная революция, конец которой в вялотекущем режиме переживает ядро капсистемы, — самая короткая и слабая, быстро исчерпавшая прирост производительности (менее 2%) за 25 лет — к концу ХХ века. Затем, в начале XXI века, производительность труда постоянно снижалась, составляя в настоящее время в расчёте на ВВП за вычетом сферы обращения и государственных услуг лишь немногим более 0,4%. О какой новой («четвёртой») промышленной революции может идти речь в такой ситуации? Налицо не революция, а в лучшем случае инволюция, которую пропагандистски пытаются представить: а) Как сдвиг в сфере именно промышленности; б) Как революционный сдвиг. Я уже не говорю о том, что, помня об экономике будущего — по Швабу — как «экономике сниженного качества», о прокламируемых им «патагонизации» и «японификации», получается, что «четвёртая промышленная революция» — это такая, которая прямиком ведёт в экономически упадочный, деградирующий мир. Хороша революция — ничего не скажешь.

И ещё вопрос: как совместить «четвёртую промышленную революцию» с «патагонизацией» и «японификацией» жизни с созданием «экономики пониженного качества»? Революция, создающая бросовую экономику? Когнитивный диссонанс? Нет, просто ложь.

 

XI

Впрочем, все эти картинки из будущего — это, в большей степени, присказка, сказка — это программа создания капитализма нового типа. Речь идёт о так называемом «стейкхолдерском капитализме» (stakeholder capitalism), который на самом деле никакой не капитализм, а ширма и одновременно средство уничтожения капитализма (акционерного капитализма — shareholder capitalism). От акционера-дольщика (shareholder) стейкхолдер отличается тем, что если первый — это владелец акций, собственник, то второй — это лицо, не имеющее собственности, а просто заинтересованное в том, чтобы данный бизнес (или данная фирма) функционировал нормально и либо терпящее убытки, либо испытывающее ущерб в случае его (её) плохого функционирования. Стейкхолдером может быть директор-несобственник, подрядчик, субподрядчик, просто житель того района, где расположено то или иное предприятие, наносящее вред природной среде. Но в любом случае — и это крайне важно, доминанта — стейкхолдер не является собственником, он всего лишь участник.

Впервые Шваб употребил термин «стейкхолдер» в 1971 г. в книге «Управление современным предприятием в машиностроении» (Modern Enterprise Management in Mechanical Engineering). Он определил стейкхолдеров как «вторичных участников огромного коммерческого проекта», первичные участники — это собственники, причём, крупные — корпорации-монополисты, стремящиеся подавить конкуренцию и рынок. Ну а что происходит с «вторичными участниками коммерческого рынка» в случае установления на нём монополии или олигополии, объяснять не надо; стейкхолдер — это даже не игрок, а пешка на вылет, на жертву, расходный материал рынка. То, что рынок — временное состояние при капитализме, характеризующее его относительно неразвитую стадию, ясно. Недаром в своё время Фернан Бродель заметил: капитализм — враг рынка с его конкуренцией, совершенно ненужной стремящемуся к монополии капиталу. Словно развивая эту мысль, Питер Тиль из Pay Pal откровенно говорит, что конкуренция — это удел неудачников (losers). Цель любой компании — монополия.

В течение почти полувека о стейкхолдерах почти не вспоминали. И вдруг в 2019 и 2020 гг. раздался залп. В 2019 г. газета Financial Times, рупор крупного, прежде всего финансового, британо-американского капитала призвала к замене «акционерного капитализма» «капитализмом вторичного участия», стейкхолдерским капитализмом, в котором доля — это не акция и не собственность, а, например, гарантированный (государством) базовый доход, у которого жёсткие планки — и нижняя, и верхняя. Ультраглобалисты и те, кто, как Шваб, обслуживают и озвучивают их интересы, активно поддерживают и развивают эту идею и пытаются представить стейкхолдерский капитализм как такой, который в создании долгосрочной прибыли стремится учитывать потребности всех заинтересованных лиц — общества и человечества в целом. Согласно Швабу, как минимум три причины диктуют необходимость замены акционерного капитализма, т.е. капитализма собственников «капитализмом участия»: 1) Мир стал значительно более взаимосвязанным, чем раньше; в условиях глобализации люди становятся глобальными гражданами; 2) Значительно большую роль, чем раньше, играет проблема защиты природной среды, особенно в связи с необходимостью борьбы с вызванными человеком климатическими изменениями (у всех ультраглобалистов — это важнейший пункт переустройства мира); 3) При наличии интернета люди знают, как живут другие, и стремятся к большему равенству; стейкхолдерский капитализм, считает Шваб, даёт оптимальное решение проблем в новой ситуации, связанной с COVID’ом.

Эти тезисы несостоятельны. Во-первых, новая ситуация, о которой говорит Шваб, возникла не сама по себе, она также не есть месть природы человеку, как утверждает Закариа, а представляет собой результат социально-политических и экономических мер властей, мер намеренно избыточных по сравнению с масштабом эпидемии, которую объявили пандемией. Как показали в своих исследованиях З. Бауман, М. Кастельс и многие другие неангажированные исследователи, «глобалами» становятся лишь 20% мирового населения, 80% навечно вталкиваются в разряд «локалов». Глобализация — это селективный процесс отсечения от глобального уровня и связанного с ним богатства или просто достатка огромной массы населения. То, что житель Индии, Боливии, Конго или РФ может в смартфоне наблюдать жизнь мира богатых, всякие «Санта-Барбары», не делает его богатым и не позволяет ни на миллиметр изменить свою ситуацию. В-третьих, что касается защиты природной среды, то именно корпорации, которые, согласно Швабу, должны вытеснить государство, загрязняют атмосферу, производят ГМО-продукты, вырубают леса на Амазонке.

Вообще, экологизм (не путать с природоохранной деятельностью) как квазиидеология защиты природы от человека (как фактора давления на неё и лишнего едока) и добавившийся к нему императив борьбы с климатическими изменениями (обоснование — весьма спорный тезис о глобальном потеплении) занимает одно из центральных мест в повестке дня демонтажников-высотников капитализма. Именно всем этим обосновывается необходимость «зелёной экономики», представляющей собой беспощадно ориентированную на уничтожение промышленности и примитивизацию/архаизацию экономики в интересах определённых сегментов мировой верхушки.

Пандемия, пишет он, пришла в тот момент, когда многие проблемы — от активных действий по поводу климатических изменений до гендерных различий и скандалов Me Too (обратим внимание, что для ультраглобалистов на одной доске оказываются борьба с климатическими изменениями и борьба за гендерные права вплоть до пошло-подлой психоэпидемической компании Me Too) становились всё более заметными, усиливая — так хочется Швабу — значение перехода, во-первых, от акционерного капитализма к стейкхолдерскому; во-вторых, к принципиально новому подходу к миру — ЭСУ-подходу: экология (окружающая среда), социальная сфера, управление (ESG — environmental, social, governance).

Нынешняя ситуация — климат, экология, пандемия — диктует, по Швабу, следующее: целью компаний не может быть только прибыль, они должны быть не только владельцами (держателями) акций (shareholders), но и заинтересованными участниками (stakeholders). Соображения (подход) ЭСУ должны занять центральное место в экономической стратегии. Ультраглобалисты, например аналитики из Black Rock, пытаются доказывать, что ЭСУ-ориентированные компании лучше пережили COVID. И тут же опять противоречие: если эти компании имеют явное преимущество, то зачем же вводить жёсткую систему наблюдения силами социальных активистов за тем, соблюдают ли компании принципы ЭСУ и если нет, то наказывать ли их? Вроде бы жизнь их и так уже наказала или накажет. Весь бизнес, согласно Швабу, должен быть перестроен в соответствии с требованиями борьбы с климатическими изменениями и за защиту окружающей среды, а у тех, кто не захочет перестроиться, бизнес нужно отбирать. Это чёткое указание: демонтаж акционерного капитализма, т.е. капитализма как такового, предполагает активную экспроприаторскую практику — «мягкую» (налоги) или жёсткую (изъятие бизнеса в случае несоответствия ЭСУ-подходу).

Одним из средств этого процесса должны стать изменения в правовой системе, ориентированные на экологию и резко ограничивающие, а по сути, отменяющие частную собственность. Идеи подобного рода активно проталкиваются на постЗападе в последние годы. В частности, ещё в 2015 г. появилась книга Ф. Капра и У. Маттеи «Экология права. На пути к правовой системе в гармонии с природой и обществом»^[2]. Именем экологии Матери-Природы авторы атакуют нынешнюю правовую систему, государственный суверенитет и частную собственность. В основе всего этого, считают авторы, лежит «экстрактивность», которую следует заменить «генеративностью». Последняя исходит из того, что человечество не обладает исключительностью по сравнению с другими экосистемами планеты, и это нужно зафиксировать юридически.

Прежде всего, частный собственник должен перестать занимать место в центре правовой системы, на его место нужно поместить «общедоступные блага», т.е. коллективную собственность. Субъектом этой собственности должны быть независимые от государства и его власти «экологические сообщества» (общины), объединённые в сеть. Таким образом, закон отбирает у государственной власти законотворческую функцию и право реализовывать её с помощью силы, т.е. обнуляется государственный суверенитет, поскольку сетевые сообщества трансграничны. Сеть генеративных (так и вертится на языке: дегенеративных) правовых порядков, по сути, отменяет частную собственность и государство как субъект. При этом Капра и Маттеи не упоминают, более того, старательно обходят корпорации и финансовый капитал — так, будто их в современном мире не существует, а все беды — от государств и промышленности, точнее от промышленного капитала.

Мы прекрасно знаем, что в современном мире так называемые сетевые сообщества, сети, контролируются гигантскими фирмами — социальными платформами в союзе с крупнейшими банками и наднациональными корпорациями. Предложение лишить государство монополии на законотворчество, контроль над правовой системой и собственностью означает следующее: 1) Передачу собственности от государства корпорациям-платформам; 2) Уничтожение частной собственности и превращение её в коллективно-корпоративную, в результате чего вся планета (природа, биосфера) под видом «общедоступных благ» становится коллективной собственностью корпораций, которые к тому же контролируют социальные сети, т.е. социальные контакты и социальное поведение. При этом собственность растворяется в общепланетарной власти, тем более что деятельность «экологических сообществ» не выходит за рамки весьма ограниченной территории и не может контролировать ничего за её пределами. В отсутствие государства контроль в таком вне- и надлокальном масштабе могут осуществлять лишь наднациональные мегакорпорации; будучи способны подмять государства — «экологические общины» они просто раздавят.

«Экоправовая революция», к которой призывают авторы, требует — и они этого не скрывают — деиндустриализации, ограничения потребления (они называют это «эффективным контролем за экономическим поведением отдельных людей в целях обеспечения сохранности экологии и социальной справедливости»). Упоминают Капра и Маттеи, доклад «Пределы роста» Римскому клубу, стейкхолдеров — и становится понятно, откуда растут неомальтузианские «уши»: депопуляция, дерационализация (сознания), деиндустриализация (посредством «зелёной экономики»).

Показательно, что центральный пункт своей программы — переход к стейкхолдерскому капитализму, «капитализму участия», «капитализму без собственности» (такая же химера, как «хлопок одной ладонью»), т.е. в действительности к посткапитализму в интересах нынешней мировой верхушки жёстко привязан к «зелёной экономике», к антипромышленному курсу, а следовательно, к целенаправленному подавлению тех слоёв, которые связаны с промышленностью и её обслуживанием — от промышленных капиталистов до рабочего класса плюс часть МСБ, т.е. против большой части бенефициаров великой индустриальной Америки 1930–1980-х годов и вообще индустриального мира ХХ в., его институтов и социальных завоеваний.

«Зелёная экономика» и есть средство этого подавления — с помощью действий активистов, жёсткого экоклиматического законодательства, которое ударит прежде всего по МСБ, поскольку никому в голову на постЗападе (да и в РФ) не придёт покуситься на крупные корпорации, да и «налог на природу» для большого бизнеса — это не проблема: там, где «толстый» похудеет, «тощий» загнётся, а вместо прибыли («доллара») «тощему» вручат базовый доход («цент»), провозгласят стейкхолдером:— и «ни в чём себе не отказывай!»

 

XII

Итак, в 2010-е годы глобальная элита оказалась в положении той части верхов США, которые выдвинули в 1930-е годы Ф.Д. Рузвельта: их единственным средством в борьбе с финансовым капиталом, с одной стороны, и с Британской империей, с другой, были кризис и мировая война, т.е. организованная социальная катастрофа. В нынешних условиях кризис, причём реализуемый в ускоренном режиме, тоже оказывается единственным средством во всё более сгущающемся для глобалистов цугцванге; но кризис сегодня не может быть «военной войной», только социальной. Первым ходом в ней стала «пандемия» — либо её спецзапуск, либо просто использование возникшей ситуации с объявлением её пандемией. Цель одна — демонтаж капитализма.

О том, что именно демонтаж капитализма путём ускорения глобальной социальной катастрофы является направлением главного удара ультраглобалистов, свидетельствует не только швабовская программа, но и программа так называемого «инклюзивного капитализма». Под инклюзивным, т.е. «включающим», капитализмом имеется в виду социально-экономическая система, которая работает якобы не на капитал, а на всё население планеты: все в мире становятся «включёнными капиталистами» — за счёт и путём, как и в случае со «стейкхолдерским капитализмом», фактического лишения собственности, причём не только частной, но и личной. Разумеется, это не распространяется на мировую верхушку, которая сохранит власть, привилегии и собственность на социальные и духовные факторы производства, которая совпадает с властью. Мне это напоминает один персидский анекдот. Бедняк приходит к богачу и спрашивает его: «Все люди — братья?» «Да», — отвечает тот. «Тогда ты должен поделиться со мной половиной твоего богатства». В ответ богач бросает бедняку несколько медяков, а на удивлённый возглас того говорит: «Бери это и уходи, а то, если об этом узнают другие наши братья, тебе и этого не достанется».

Все сомнения в истинных целях «инклюзивных капиталистов» исчезают, как только мы знакомимся со структурой, продвигающей этот проект, и конкретными лицами, возглавляющими её: как говорится, пробу ставить негде. Главная структура «всёключенцев» — «Совет по инклюзивному капитализму с Ватиканом» (Council for inclusive capitalism with Vatican), который был создан 8 декабря 2020 г. Формально руководителем, духовным главой считается папа римский Франциск I; координатором и фронтменом — Линн Форестер де Ротшильд. Созданию Совета предшествовал подготовительный период, начавшийся в 2014 г. конференцией по инклюзивному капитализму. Открыли её Билл Клинтон и принц Чарлз — не то православный христианин, не то криптомусульманин, короче говоря, хрисламист с «зелёной ориентацией». Затем была создана компания Inclusive capital partners, а в 2020 г. — Совет. Возглавляют Совет 27 Стражей (Guardians). Почему 27? Ответ, на мой взгляд, лежит на поверхности — как похищенное письмо в рассказе Эдгара По. В 2007 г. учёные из Швейцарского государственного технологического университета (Цюрих) под руководством Джеймса Глаттфелдерса ввели данные о 37 млн корпораций, их «дочках» и частных инвесторах в суперкомпьютер Orbis 2007. Было быстро выявлено ядро — 43 060 корпораций, работающих во всём мире. У этого ядра было своё — 1318 компаний, контролирующих 20% мирового дохода плюс владеющих и контролирующих акции большинства крупных корпораций (ещё 60% дохода). Внутри этого ядра — суперъядро — 147 корпораций, щупальца которых охватывают все 1318. Эти 147 (75% из них — это банки) тесно связаны друг с другом, по сути, составляя единое целое и контролируя 40% мирового дохода и все основные мировые СМРАД. Наконец, у этих 147 есть своеобразная голова, мозг — 27 банков и корпораций, суперхозяева. Их представители и присутствуют в Совете.

Официальная цель Совета — «строительство справедливого и инклюзивного общества и экономики, устойчивой экономической системы, которая работает в интересах всего человечества»; все жители планеты (бизнесмены, чиновники, потребители, местные сообщества и т.д.) становятся стейкхолдерами; прибыль не отменяется, а ставится на службу всем землянам, работает в их интересах. Лозунг: People, Planet, Principles of Government, Prosperity. Всего структуры, стоящие за Советом (сайт: inclusive capitalism.com), имеют капитализацию 2,1 трлн долл., совокупный доход — 10,5 трлн долл.; в 163 странах на них работают 200 млн рабочих. При переводе на шкалу мировой экономики это ниже Франции, но выше Великобритании — между ними.

Объявляя союз с Ватиканом, Форестер де Ротшильд подчеркнула, что Совет будет прислушиваться к требованию Франциска слышать плач (cry) Земли, Матери-Природы, плач бедных и отвечать на их чаяния. Читаешь слова этих людей, и в памяти начинают звучать слова Гамлета о Розенкранце и Гильденстерне: «Которым я, как двум гадюкам, верю». Дела и биографии самой Линн Форестер де Ротшильд и большинства из 27 стражей смотрятся не очень благовидно, особенно если учесть, что все эти люди подчёркивают: они — стражи морали; в высшей степени достойные и порядочные люди. Начнём с мадам. Ныне она владелица состояния своего покойного мужа Эвелина де Ротшильда, а также журнала The Economist, она же — член Совета по международным отношениям (США), Ассоциации внешней политики (США), Института международных отношений (Великобритания), Института стратегических исследований (Великобритания) и Международного консультативного совета Asia House.

В 1998 г. на встрече Бильдербергского клуба в Шотландии человек Рокфеллеров Киссинджер познакомил свою протеже Линн Форестер (кстати, Шваб тоже протеже Киссинджера) с Эвелином Робертом де Ротшильдом (похоже на классическую подводку), и вскоре они поженились — вышедшая из среды рабочего класса и сделавшая карьеру Линн и миллиардер Ротшильд. Часть медового месяца молодожёны провели по приглашению четы Клинтон в Белом доме. Линн, ярая сторонница Демпартии, в 2008 и 2016 гг. была главным фандрайзером своей подруги, любительницы женщин — от несовершеннолетних «лолиток» до более зрелых дам — Хиллари Клинтон и её советником по экономике.

Самое ранее упоминание о Линн — 1991 г. (она ещё не была замужем за Ротшильдом), тогда она великодушно предоставила в полное пользование своей британской подруге один из своих апартаментов на Манхэттене. Подругу звали Жислейн Максвелл, она была дочерью Роберта Максвелла — медийного магната и агента МОССАД (а вообще-то двойного, а возможно, и тройного агента). А приехала Жислейн в Нью-Йорк сразу после того, как её отца убили (предположительно британцы и/или израильтяне). Сегодня Жислейн Максвелл ожидает суда по обвинению в child sex trafficking — траффике детских сексуслуг. В этом бизнесе она была партнёром Джефри Эпстайна, поставлявшего детей для сексуслуг политической и шоу-бизнес-верхушке США и постЗапада в целом. Эпстайн тоже работал на МОССАД. На своём самолёте с красноречивым названием Lolita Express (привет Набокову) он возил развлекаться с детьми международную педофильскую верхушку обоих полов, за что был арестован и якобы повесился в камере, причём «сделал» это уже со сломанным позвоночником (напоминает историю с бывшим управделами ЦК КПСС Н.Е. Кручиной, выбросившимся осенью 1991 г. из окна со связанными скотчем руками). Во время следствия имя Линн Форестер де Ротшильд всплыло в списке лиц, которые летали на этом самолёте — правда, только один раз. А вот имя Билла Клинтона упоминается 25 раз. С Эпстайном Линн связывали дружеские и деловые отношения: вместе они даже создали в 2012 г. структуру Terra Mar, чьей официальной целью было спасение океанов. Сразу после ареста Эпстайна Линн структуру ликвидировала. Одним из доноров Terra Mar был фонд Клинтонов. Ну как можно сомневаться в чистых намерениях подруги столь достойных людей и спасительницы водной среды?

Теперь о 27 стражах. Среди них — главные исполнительные директора (СЕО). Среди них СЕО двух фондов, которые, как заметил Ф. Энгдаль, в значительно большей степени определяют внешнюю политику США, чем Госдепартамент — фондов Рокфеллеров и Форда. Это, соответственно, Раджив Шах и Даррен Уокер. Оба фонда активно продвигали распространение ГМО-культур и продуктов. Не менее активны представители ГМО-гиганта Дюпон и компаний Merck и Johnson and Johnson, они тоже среди двадцати семи. Эти три компании известны скандалами, связанными с некачественной, смертельно опасной продукцией. Так, руководство «Мерк» лгало, отрицая риск, который несёт их лекарство от артрита Vioxx, и только когда у 55 тыс. принимавших его произошли сердечные приступы, вынуждены были сознаться. Среди стражей руководители Visa, Mastercard, Bank of America, Allianz Insurance, British Petroleum (в 2016 г. именно Visa и USAID стояли за катастрофическим экспериментом Моди по созданию безденежной экономики Индии); бывший руководитель Банка Англии, засветившийся в отмывании денег мексиканскими наркокартелями и русской мафией; Марси Фрост — мутный глава CalPERS, замешанный во многих историях с мошенничеством пенсионного фонда штата Калифорния, и ряд других сильно запятнанных, но весьма влиятельных глобалистов; глава State Street Corporation, которая крайне агрессивно проводит политику поощрения развития «зелёной экономики».

По сути, перед нами некий прообраз, черновик полумафиозного мирового правительства, чья заявленная задача — переформатирование мировой системы и создание НМП, за которым вовсе не случайно торчат «уши» семейства Ротшильдов. Ну а фактический глава этого правительства, «духовный лидер» — папа римский иезуит Франциск I. Прежде чем говорить об этом специфическом плане, зададимся вопросом: как папа и иезуиты связаны с ультраглобалистской повесткой и Ротшильдами? Это только личные отношения Франциска I, которого Энгдаль назвал самым интервенционистским и самым глобалистским папой со времён крестовых походов, или не только? Не только. Мало кто знает (хотя информация об этом содержится в одном из томов 22-томной Энциклопедии иудаики 1971 г. издания), что один из неафишируемых титулов Ротшильдов — Guardians of the Vatican Treasure, т.е. Стражи казны Ватикана. В своё время именно задолжавший Ротшильдам папа римский Лев XIII (известный энцикликой Rerum Novarum) по наущению Ротшильдов в самом конце XIX в. убедил французское правительство пойти на столь необходимый Великобритании антигерманский союз России и Франции. Сегодня цели союза Ватикана и Ротшильдов намного более амбициозны. Речь идёт ни много ни мало о создании мировой власти под эгидой единой мировой религии во главе с папой римским, и Франциск I наилучшим образом подходит для решения этой задачи.

Франциск (в миру — Хорхе Бергольо, имя навевает воспоминания о главном злодее из романа У. Эко «Имя розы») родился в 1936 г. в Аргентине. С ранних лет — иезуитская школа, затем — карьера в иезуитских структурах. С 2013 г. — папа римский. В 2011–2013 гг., уже будучи кардиналом, Бергольо был священником очень важной и символичной для иезуитов церкви Сан-Беллармино. Роберт Беллармин (1542–1621), кардинал-иезуит, идеолог высшей власти иезуитов в мире вообще и десакрализации монархической власти в частности: Бог даёт власть не монархам, а народу, и если государь недостоин божественного доверия (а определяют это, конечно же, иезуиты), то народ имеет право его свергнуть. Эта идея, сформулированная задолго до масонов и иллюминатов, позднее легла в основу католической теологии освобождения в Южной Америке. Франциск её активный приверженец. К тому же он поддерживает все инициативы ультраглобалистов — от «зелёной экономики» до обязательной вакцинации от COVID. В ноябре 2020 г. Франциск заявил буквально следующее: «Теперь каждый, прежде чем войти в жемчужные врата Рая, должен получить вакцину от COVID, точнее — две: одну за себя, другую — за умерших родственников, чтобы Господь вызволил их из Чистилища». Мне это напоминает жульничество героев фильма «Праздник св. Иоргена». Это — не единственное мошенничество, к которому имеет отношение Франциск I. Он замешан в скандалах, мошенничестве и растратах, связанных с кардиналом Джованни Анджело Беччу (Giovanni Angelo Becciu). До 2018 г. Беччу был начальником папской канцелярии. Беччу замешан в нецелевых тратах, т.е. расхищении финансовых средств. Речь идёт о покупке роскошного особняка в Лондоне, частичном спонсировании фильма Rocketman — о жизни «гомика» Элтона Джона. Кстати, папа более чем терпимо относится к гомосексуализму.

Ещё один ватиканский персонаж, связанный с инклюзивистами, — Питер Тарксон (р. 1948 г.), чернокожий кардинал из Ганы. Франциск назначил его главой Ведомства по содействию целостному человеческому развитию (это вопросы окружающей среды, экологии, бедности, экономики). Тарксон — не иезуит, но активно контактирует с ними: в 2019 г. на собрании, посвящённом роли иезуитских мучеников в борьбе за экологию, социальную справедливость, Тарксон сидел в президиуме по левую руку от генерала ордена иезуитов Артуро Соса (напомню: генералов ордена иезуитов называют «чёрными папами»). Именно Франциск и Тарксон обеспечивают со стороны Ватикана союз с Ротшильдами, а через них — с банковской системой Ватикана и крупнейшими банками и корпорациями, в интересах которых под видом инклюзивного капитализма планируется ликвидация частной собственности и частного предпринимательства. Франциск неоднократно высказывался в том плане, что не считает частную собственность неприкосновенной.

Франциск — сторонник экуменизма, создания чего-то вроде мировой церкви под главенством папы римского. Обоснование этому давно готово: ещё папа Григорий в своей энциклике сформулировал теорию «мирового папского правительства» — власть и религия сливаются. Ясно, что в этом случае в глобальной католической церкви мало что останется от христианства, тем более что именно христианство стоит на пути создания и мировой церкви, и нового мирового порядка, идейно замешанного на оккультизме и сатанизме. В мировой церкви папа автоматически перестаёт быть христианским пастырем и превращается в мирового верховного жреца некоего культа — христианского (или не очень) по форме, но антихристианского, восточного, языческого, как заметил ещё в 1853 г. преподобный Александр Хислоп. Уже тогда папский Рим (думаю, реально намного раньше) превратился в языческий апокалиптический Вавилон, в нечто похожее на поклонение ближневосточному богу Нимроду. За последние 170 лет, особенно после Второго Ватиканского собора, ситуация лишь ухудшилась.

Кто-то удивится: да разве может глава католической церкви разрушать церковь? Во-первых, уж если Париж стоил мессы, то в XIX в. мировая власть — тем более. Как заметил И. Валлерстайн, ценности становятся весьма эластичными, когда дело доходит до власти и прибыли (values are very elastic when it concerns power and profit). Во-вторых, а разве во второй половине 1980-х годов не генеральный секретарь ЦК КПСС М. Горбачёв и оберидеолог этой партии А. Яковлев работали над её уничтожением ради своей власти в посткоммунистическом и постсоветском вариантах? Другое дело — не вышло, рухнули вместе с тем, что рушили. Ничего личного: политика как властный бизнес. Разрушение, изменение изнутри с использованием ресурса системы против неё же — весьма эффективный способ действия.

«Совет по инклюзивному капитализму с Ватиканом» — это заявка на новонормальную мировую власть, в которой религия и политика сливаются, ну а геополитическим фундаментом этой власти в самой Европе, особенно с учётом кризиса и фактического провала ЕС, может стать создание новой версии Священной Римской империи, где «наместниками» папы станут Габсбурги и гвельфские аристократические семьи Южной Германии, Северной Италии, а также герцоги Лихтенштейнские.

И, наконец, последняя по счёту, но не по значению структура, активно продвигающая реализацию НМП, — Фонд Люциса, спонсируемый Биллом Гейтсом. О том, что последний вместе с Black Rock спонсирует ВОЗ (10% и 12% соответственно), известно. Менее известен Фонд Люциса. В его документах говорится, что он объединяет лидеров, за которыми стоят, — запомним это название, — Стражи Плана (Guardians of Plan). План — это воплощение Царства Божьего на Земле, но не христианского, а Нового Мирового Порядка. Писатель Дин Арнольд указывает, что Люцис — это сокращённое имя Люцифера. Корни Фонда Люциса уходят к оккультистке Алисе Бэйли, последовательнице Елены Блаватской. Бэйли считала Люцифера творцом и духовным отцом человечества. У неё было своё издательство — Lucifer Publishing Company, которое с 1925 г. стало называться Lucis Publishing Company. То есть мы имеем дело с сатанистами.

 

XIII

«Инклюзивисты» активно поддерживают идею мирового правительства. Пандемия для сторонников институциализации и формализации «закулисы» стала дополнительным аргументом. Весной 2021 г. эстафету подхватила обслуга глобалистов из высокопоставленных клерков. Б. Джонсон, А. Меркель, Э. Макрон и несколько руководителей стран из разряда «мелких разменных монет» (Фиджи, Тринидад и Тобаго, Албания и, конечно же, Украина), а также ВОЗ (куда же без этой одной из самых коррумпированных структур ультраглобалистов; пожалуй, только МОК может составить ей конкуренцию) в лице её нынешнего гендиректора, экс-троцкиста ультраглобалиста на содержании Гейтса Тедроса Аданома Гебреисуса (он, как и первый гендиректор Брок Чисхольм, — фанат мирового правительства) опубликовали совместное заявление, точнее, требование передачи власти мировому правительству.

Аргументация следующая: правительства национальных государств не справились с пандемией, значит, нужна надгосударственная власть. Подписанты объявили пандемию «величайшим вызовом мировому сообществу с 1940-х годов». Таким образом, они де-факто приравняли её ко Второй мировой войне. Это, конечно же: а) фантастическая ложь; б) проговорка по Фрейду: «антипандемические меры» на постЗападе есть не что иное, как широкомасштабная социальная война верхов против низов. Требование создания мирового правительства «именем пандемии» свидетельствует: блицкриг ультраглобалистам не удался, нужны новые ходы и более сильные структуры, чем, например, ВОЗ. Джонсон и К° предлагают заключить «всемирный договор о противодействии пандемии», а обеспечение его реализации возложить на новый надгосударственный орган. Это, что называется, «два шара в лузу». Во-первых, новый надгосударственный орган должен подменить и обнулить ООН, где есть Совет безопасности, каждый член которого (в том числе РФ) имеет право вето. Во-вторых, прямо приравняв новый договор к Ялтинскому, они окончательно обнуляют и этот договор (де-факто он уже давно не действует, но теперь заход на де-юре), и результаты Второй мировой войны.

Аргументация высокопоставленной обслуги ультраглобалистов основана на тройной лжи. Во-первых, казус ВОЗ — надгосударственной (мировой) структуры — продемонстрировал полную неэффективность такого рода структур. Во-вторых, две страны — Швеция и Беларусь — не поддались психозу и давлению, продемонстрировав результаты не хуже, чем те страны, которые вводили карантин, домашние аресты под видом «самоизоляции» и локдауны. Необходимо особо подчеркнуть принципиальную позицию Александра Григорьевича Лукашенко. В конце апреля 2020 г. высокопоставленный представитель ЕС по иностранным делам и безопасности Жозеп Борель предложил Лукашенко 60 млн евро для финансирования карантина, который настоятельно советовал ввести. Борель просил: ввести в стране самоизоляцию граждан, внедрить дистанционное образование студентов и школьников; отменить все массовые мероприятия, включая Парад Победы. Лукашенко отказался. Попытка подкупом вовлечь Беларусь в аферу коронапсихоза была предпринята после того, как провалилась кампания в СМРАД (средства массовой рекламы, агитации и дезинформации) постЗапада, согласно которой в Беларуси якобы катастрофическая ситуация с COVID. Беларусь, как и Швеция, не позволили глобалистам топтать их суверенитет. В-третьих, даже ещё один высокопоставленный клерк ультраглобалистов К. Шваб в своей книге «Ковид-19» был вынужден признать: в борьбе с пандемией больше всех провалились те государства, которые наиболее преуспели в «оптимизации» медицины (по сути — в «оптимизации» населения), прежде всего — англосаксонские: США, Великобритания; за ними следуют Германия и Франция. Добавлю: меры борьбы с «пандемией», принятые на постЗападе, ещё более усугубили ситуацию, став очередным шагом в оптимизации уже не медицины, а населения и наступлении на его конституционные права. И вот сегодня эти горе-оптимизаторы говорят: мы хотим полномочий, власти в надгосударственном мировом масштабе. Что они могут предложить? Глобальный локдаун и глобальный психоз? Ковид-паспорта, фиксирующие наличие ежегодных бессмысленных (штамм меняется постоянно), а то и просто опасных (вмешательство в РНК, вероятность изменений генома) вакцинаций? Эти ультраглобалистские аусвайсы должны будут заменить национальные государственные документы, став чем-то вроде цифрового номера узника глобального электронного концлагеря.

С заявлением Джонсона, Меркель, Макрона и К° перекликаются рекомендации Комиссии (якобы — добавлю я) независимых экспертов, созданной по инициативе ВОЗ для анализа ситуации с COVID-19. Комиссия — чисто чиновничья, хотя клерки в ней рангом пониже, чем Джонсон и К° и к тому же — бывшие: например, бывший президент Либерии Эллен Джонсон, бывший премьер-министр Новой Зеландии Хелен Кларк. Эпидемию Комиссия охарактеризовала ни много ни мало «Чернобылем XXI века», т.е. подыграла ВОЗ. Но и покритиковала её, а главное — правительства всех стран: по мнению Комиссии, ВОЗ должна была объявить тревогу в глобальном масштабе на месяц раньше; помешали якобы правила ВОЗ, согласно которым ограничения на передвижение должны вводиться в крайнем случае. Комиссия бездоказательно считает, что вирус попал к нам из животного мира, отсюда важность проблем экологии — глобалистская «старая песня о главном».

Рекомендации — вполне глобалистского характера — следующие:

1. Создание нового совета по глобальным угрозам, обладающего правом призывать государства к ответу (т.е. уже знакомое нам ограничение государственного суверенитета).
2. Создание системы отслеживания инфекций, которая публиковала бы соответствующую информацию без обязательного одобрения стран, о которых идёт речь (ещё один шаг по ограничению государственного суверенитета).
3. Классификация вакцин как товара первой необходимости и создание института финансирования на случай пандемии (работа на фармакологические корпорации: если нефтяные корпорации в 2010 г. получили чистой прибыли 70 млрд долл., то фармакологические — 65 млрд — Д. Уилкок «Финансовая тирания. Провал величайшего сокрытия всех времён»).
4. Срочное требование к странам «Большой семёрки» выделить ВОЗ 1,9 млрд долл. на программу COVAX, предназначенную для помощи вакциной странам с низким доходом на душу населения (т.е. финансовое укрепление насквозь коррумпированной структуры ВОЗ). Короче говоря, превратившись посредством «психопандемии» в одного из глобальных субъектов, ВОЗ не собирается сдавать эти позиции. Она кровно заинтересована в том, чтобы эпидемий в мире было больше и происходили они чаще, и это по замыслу планировщиков должно стать повседневной реальностью мира, возводимого на руинах капитализма.

Все эти ужимки и гримасы марионеток из кукольного театра ультраглобалистских карабасов-барабасов, как и заявления их хозяев, свидетельствуют: первая попытка создания глобального БЭТ-фашизма не достигла всех целей, блицкриг не удался, впереди — следующие удары.

 

XIV

Конкретные планы построения посткапитализма понятны. Теперь бросим на них азимовский «взгляд с высоты» и зафиксируем основные цели и направления главных ударов — именно по ним будут формироваться фронты в битве за будущее. Будучи мировой системой, капитализм впервые в истории создал мировой господствующий класс, способный реализовывать в мировом масштабе проектно-конструкторский подход к социальной реальности. Однако на рубеже ХХ–XXI вв. возникла противоречивая ситуация. С одной стороны, разрыв между верхами и низами за последние 30–40 лет стал непреодолимым, как в конце Средневековья, в конце существования Старого порядка (конец XVIII в.), в канун эпохи революций, с которой началось наступление низов и средних слоёв во главе с контрэлитами. Социальная непреодолимость, закупоренность социальных сосудов, как показывает история, подводит системы к взрыву; возникла ситуация «двух наций», как во времена Дизраэли, но только не в британском, а в мировом масштабе. С другой стороны, капитал в условиях финансиализма — это уже даже не деньги, а антиденьги, поскольку основные пять функций, выполняемых деньгами, утрачены. Мир завален антиденьгами, производство прибыли в виде антиденег идёт безостановочно, но эта эфемерная субстанция во всё меньшей степени гарантирует верхушке сохранение власти и привилегий, тогда как отсутствие социальных лифтов и память о прошлой, сытой жизни значительной части общества во второй половине ХХ в. сохраняется. Ясно: пока что на нынешнем постЗападе революционной силы, способной опрокинуть верхи, нет. В эпоху «оргазма богомола» оформилось «гнилое болото денационализированного нижесреднего класса» (Ю. Козлов). Он отпал и от христианства, и от триады «свобода, равенство, братство»; живя на подачки, утратил навыки борьбы за свои права. Это болото не способно противостоять реализуемой мировой верхушкой тотальной ликвидации прав, которые европейские, а позднее североамериканские низы завоевали в классовых битвах конца XVIII — середины ХХ вв.

Всё для поздних буржуинов и постбуржуинов вроде бы хорошо, да что-то нехорошо. Дальнейшее ухудшение ситуации, растущая дороговизна продовольствия, тепла, перемещения в пространстве, т.е. неспособность обеспечить минимальный уровень достатка может привести к созреванию таких гроздьев гнева, что мало не покажется. Курс на создание ситуации нового, призванного заменить классовый, управляемого конфликта между небелыми низами, активно создаваемыми ультраглобалистами в Европе посредством миграции, и квазинацистскими группами (ответная реакция на миграцию, поощряемая определённой частью правящего слоя) может оказаться контрпродуктивным и полностью разбалансировать систему. Иными словами, «куда ни кинь, всюду клин», и странового решения этого узла противоречий для поздних буржуинов и их тонущего от столкновения с айсбергом Истории «Титаника» нет, теоретически решение может быть только мировым: создание глобальной системы, основанной на присвоении духовных и социальных факторов производства. К ней ведёт социальная катастрофа/война, и на этом мировая верхушка должна решить несколько задач, которые при всей их противоречивости взаимодополняющие и к тому же соотносятся друг с другом по «принципу матрёшки».

1. Создать на мировом уровне такую систему, такой НМП, которые сделают необратимыми процессы последних 30–40 лет и результаты, обеспеченные «восстанием элит»; закрепит навечно социальный разрыв.

2. Превратить капитал, вещественные («материальные») активы во власть в мировом масштабе — глобальную власть; поскольку капитализм и его производные — индустриализм (зрелая форма) и финансиализм (поздняя форма) переживают терминальное состояние, новая система должна быть посткапиталистической (главный объект присвоения — социальные факторы производства/социального поведения и духовные/информационные потоки, образование, ценности и т.д.), постиндустриальной и постфинансовой («постденежной»). Демонтаж капитализма проводится: а) стремительно посредством рукотворной социальной катастрофы; б) под видом создания справедливого «капитализма для всех».

3. Провести экспроприацию среднего слоя (уничтожить малый и средний бизнес), превратив его в часть новых посткапиталистических низов, полностью лишённых собственности на вещественные факторы производства, а в идеале — и личной собственности вообще, что делает их объектом депривации тех, кто контролирует социальное поведение и информационные потоки; поскольку новые системы всегда возникают за чей-то счёт (игра с нулевой суммой) — за счёт тех, кого отсекают от будущего, создание посткапитализма НМП предполагает кардинальный передел активов между зонами мировой системы, странами и слоями («классами»). Передел выполняет две функции: во-первых, обеспечивает рывок в будущее сильных; во-вторых, не позволяет влиться в их ряды наиболее сильным из слабых, способных воспользоваться кризисной ситуацией, «туманом социальной войны». Ясно, что в ситуации, переживающей терминус капсистемы, это страны полупериферии и той части периферии, у которой можно что-то взять; с другой — средние и верхне-нижние слои ядра («метрополии») и полупериферии.

Поскольку с конца ХХ в. решающими факторами самого материального производства становятся нематериальные (невещественные) социальные (сети) и духовные (информация), часть мировой верхушки обеспечила себе посредством социальных и информационных платформ монополию на эти факторы, которые по сути капиталом не являются, это процессы социального и информационного взаимодействия. Новым посткапиталистическим (пока, на данном этапе, — гиперкапиталистическим) господствующим группам капитал как овеществлённый труд не особенно нужен — он не конституирует ведущий уклад. А вот крупный промышленный капитал и мелкий и средний капиталы индустриального и аграрного секторов, а также сектора услуг (бары, рестораны и т.п.) — это проблема. Казалось бы, не проблема — капитал МСБ, однако это так только на первый взгляд. Конечно, у каждого среднего и тем более мелкого бизнесмена-собственника-буржуа капитал сравнительно незначительный, однако в мировом масштабе или даже в масштабе отдельной страны ядра капсистемы — США, Великобритания, Франция, Германия — это значительные активы. И дело не только в том, что здесь есть чем поживиться в условиях передела. Сам экономический передел в значительной степени преследует внеэкономические цели: до тех пор, пока в руках мелкого и среднего бизнеса собственность и небольшой капитал, они имеют, пусть не мощный, но некий фундамент, некую, пусть слабую, гарантию социальной автономии от системы и не могут полностью превратиться в объект отчуждения социальных и духовных производительных сил, на котором будет строиться посткапитализм. Отсюда задача «новонормалов»: подавление промышленного капитала и уничтожение, разорение МСБ. Ниже мы ещё вернёмся к этому важному вопросу.

Проблема, однако, в том, что за последние 200 лет существования буржуазного общества в ядре капитализма на страже интересов значительной части населения худо-бедно (причём по мере эволюции капитализма и особенно после разрушения СССР всё хуже и беднее) стояли такие инструменты, как государство, политика, гражданское общество, идеология (либеральная) — мощные институты эпохи Модерна, представляющие собой результат классовых завоеваний «мидлов» и работяг. Отсюда задача: демонтаж и разрушение институтов эпохи Модерна, а также демократических и конституционных прав, гарантирующих их существование. В равной степени наряду с раздемократизацией необходима деидеологизация общества.

За последние 200 лет люди на Западе привыкли к существованию названных выше институтов. Более того, многие десятилетия Homo Occidentalis’у внушали, что это — высшие ценности, суть, соль земли западной. Разрушение этих форм предполагает обоснование этого процесса. Задача трудная, однако к её решению можно подойти нелинейно: не изобретать сложные рациональные схемы, а пойти по пути оглупления, дерационализации человека, снижения его уровня образования и психологического упрощения вплоть до оскотинивания посредством низкопробных развлечений, нагнетания социальных страхов, обрушения на него мусорной информации, запутывания с помощью постправды. Упрощение образования и примитивизация психологии, т.е. намеренная деградация духовной сферы, связана ещё и с тем, что именно духовные факторы производства (образование, наука, психологическая сложность) становятся главными, а потому установление монополии на них господствующим меньшинством и лишение их большинства является одним из способов/процессов формирования НМП. Разрушение образования и науки в современном мире и концентрация развитых научно-образовательных форм в закрытых и полузакрытых структурах — это тоже глобальный передел активов, только нематериальных.

4. Сократить население планеты (экономия ресурсов, облегчение социального контроля); сконцентрировать основную массу населения в огромных агломерациях — мегаполисах (упрощение контроля); сократить потребление основной части оставшегося населения (иерархически ранжированный доступ к продовольствию, воде, теплу, бытовой технике, транспортным средствам и т.д.). Речь, таким образом, идёт об избавлении от тех, кто, не работая, потребляет. Например, от пожилых, или, как их называют в англосаксонских странах, senior citizens. Первые пробросы уже сделаны. В начале 2021 г. агентство Moody’s предсказало замедление глобального роста из-за старения людей и увеличения численности пожилых в мире^[3]. В 2021–2025 гг. глобальный экономический рост снизится из-за этого на 0,9% в год. Всё это происходит на фоне сокращения темпов роста производительности и увеличения уровня задолженности из-за пандемии. Трудоспособное население из-за старения сокращается, и это станет проблемой для долгосрочных программ в области здравоохранения, социального обеспечения и социальных льгот. «Старение ещё больше увеличит фискальное бремя по мере роста расходов на здравоохранение и социальное обеспечение». Кстати, первая ковидная волна косила в основном пожилых.

5. Поставить низы под полный контроль (биомедицинский, электронный, информационный), превратив их, по сути, в особый социобиологический тип (вид) «служебных людей».

6. Существенно снизить, затормозить экономическое и научно-техническое развитие, усилить тенденции к упрощению, архаизации жизни, быта, культуры основной массы населения (средства — дебилизирующая «субкультура» развлечений, обезволивающего расслабления, виртореальности; Ст. Лем в «Сумме технологии» называл это фантоматикой). Цель — переформатирование человека, превращение его в нечто синтетическое — без пола, культуры, истории; главная помеха на этом пути — христианство с его культурой совести, которую глобалисты стремятся подменить культурой стыда — это в этике; в эстетике — навязывание уродства в качестве нормы (body positive и т.п.). Переформатированию человека и общества должно предшествовать — в качестве conditio sine qua non — его оглупление, упрощение. И это в тем большей степени, чем больше деградирует правящий слой. Поясню.

Согласно закону Эшби–Шеннона–Винера, управляющая (под)система должна быть сложнее и мощнее управляемой (под)системы, иначе она не сохранит свои позиции. Поскольку за последние полвека управляющая система (доминат) Запада, превратившегося в постЗапад, деградировала, и само это превращение есть процесс и результат деградации, а также поскольку по системным и субъектным причинам она не может обеспечить превосходство в сложности, единственным способом сохранения власти для неё является насильственное упрощение мировой системы на большинстве уровней и во всех основных сферах — властной, социальной, экономической, духовной (культура, социальная психология), интеллектуальной (наука и образование). Такой способ и путь восстановления управляемости требует от мировой верхушки столкнуть в упадок, в деградацию около 75–80% населения, а само население сократить до управляемых величин (т.е. тоже примерно на 75–80%). Сложная же часть должна ужаться количественно и качественно.

Перечислив названные выше шесть задач, возвращаемся к планам обнуления Старого мира, инклюзивизации и новой нормальности, с одной стороны, и тем мерам борьбы с «пандемией», которые по отмашке ультраглобалистов обрушили на головы людей правительства практически всех стран. Локдауны и карантины нанесли удар и по определённым отраслям промышленности, и по промышленному капиталу, и по МСБ, и по среднему слою как несущей конструкции капсистемы. Карантин, домашние аресты под видом самоизоляции, ограничения перемещения в пространстве, введение QR-кодов, видеонаблюдения, сбор цифровой информации о личной жизни и здоровье граждан и другие меры выполняют несколько функций, жизненно необходимых для становления посткапиталистического мира: 1) Они под видом временных и чрезвычайных мер вводят новые, жёсткие формы социального контроля — кстати, любая новая социальная система возникает на основе такого ужесточения социального контроля, которая не снилась прежней (капитализм по сравнению с феодализмом, петербургское самодержавие по сравнению с московским, советская система по сравнению с самодержавной — примеры можно множить); 2) Они демонтируют конституционные права граждан и демократические завоевания трудящихся последних двух столетий; 3) Они способствуют репрессивному упрощению власти, тогда как запугивание, информационно-психологический террор должны подавить волю к сопротивлению; как заметил Шерлок Холмс, «страх — самое мощное оружие из всех». Дистант как резко ухудшенная и обеднённая форма образования, задуманный и ориентированный на упрощение и отупление низов до «пандемии», её именем продавливается в качестве доминирующей.

Но не духом единым озабочены обнулёвщики. Как они признают сами, одна из этих задач — существенное сокращение потребления 70–80% населения. Необходимость сокращения потребления (например, мяса) уже сейчас обосновывается необходимостью борьбы с якобы имеющим место глобальным потеплением, которое является якобы результатом человеческой деятельности, загрязняющей атмосферу углекислым газом. Причём речь идёт не только о промышленности, но и о мясном скотоводстве. Так Ф. Закариа вполне серьёзно пишет (по сути, повторяя Г. Тунберг) следующее: каждый год забивают 80 млн животных; животные продукты — это 18% калорий мирового питания, однако для получения этих 18% требуется 80% сельхозугодий планеты; 74% мяса в мире и 99% в США производится промышленным способом, это производство — рассадник вирусов, а следовательно — угроза эпидемий. Экологисты, «зелёные» — опять же вполне серьёзно — обязательно добавят сюда тот факт, что коровы естественным образом выделяют углекислый газ и загрязняют атмосферу, а потому эту отрасль надо закрыть, а белок получать от червей, насекомых и т.д. Ну и плюс разговоры о необходимости понизить калорийность питания «ради сохранения Матери-Природы».

Вообще, снижение калорийности питания всегда характеризует системные кризисы. Так, во второй половине XVI в. при переходе от феодализма к капитализму калорийность питания жителей Западной Европы существенно снизилась, они стали потреблять намного меньше мяса и, как пишет Ф. Бродель, своим внукам дедушки и бабушки той эпохи рассказывали, как их дедушки и бабушки, жившие на рубеже XV–XVI вв., хорошо питались, ели достаточно мяса. Сегодня швабы, тунберги и прочая нечисть ратуют за то, чтобы потреблять как можно меньше мяса, а недостаток белка восполнять за счёт 3D-мяса, различных червей и насекомых. Мясная диета и калорийность питания позднего Средневековья (а в зрелом Средневековье она была ещё выше) восстановились для западноевропейского простонародья только на рубеже XIX–XX вв., а значительно превзошли её лишь после Второй мировой войны. Но прошло всего 70 лет, и всё, похоже, заканчивается. Кстати, «счастливый Запад» — социализированный квазисоциалистический капиталистический Запад — просуществовал столько же, сколько СССР — 70 лет. Люди на капиталистическом Западе в течение жизни трёх поколений могли легче дышать, поскольку существовал антикапиталистический Восток — СССР; их счастливая (относительно) жизнь закончилась практически одновременно с ним. Доля кончилась, и началась недоля, которая сопровождается изощрённой, по сути издевательской, социальной дрессировкой.

И здесь, наконец, мы подходим к седьмой задаче строителей посткапитализма.

7. Установить контроль над эволюцией общества как социального организма, над психосферой и человеком как биосоциальным видом.

Зная как часто за последние полвека ситуация выходила из-под контроля правящих элит, как восстания низов и возглавляемые контрэлитами революции ставили положение верхушки под угрозу, сегодняшний императив новонормалов — исключить саму возможность неконтролируемых процессов. Отсюда их отношение к либерализму, точнее, к такой его мутации, как либерал-фашизм, который пышным цветом расцвёл в последние 30 лет. Он отвратителен, однако для биоэкотехно-фашизма (БЭТ-фашизма) и с его точки зрения либерал-фашизм обременён, пусть слабо и в риторике, но ненужными для «бэтменов» качествами. БЭТ-фашизм — это освобождение либерал-фашизма от фантомных проявлений и «болей» либерализма для установления полного контроля над человеком и обществом.

Термин «фашизм» употребляется здесь не строго (в строгом смысле слова фашизм полностью осуществился лишь в муссолиниевской Италии), а как метафора. По сути же, речь идёт о квазикастовом строе, где верхи и низы отличаются друг от друга почти как биологические виды (схема так называемого «антропологического перехода», речь о которой шла выше), социальный контроль и эксплуатация осуществляются здесь посредством цифрового (электронного) контроля над низами, их поведением (посредством насильственной медикализации — «корректирующие» вакцинации, диспансеризации и т.п.), их потреблением (снижение уровня потребления именем борьбы с климатическими изменениями, якобы вызванными человеком).

 

XV

Все три составные части БЭТ-фашизма связаны с контролем над человеком. Во-первых, с помощью медицины — биологический контроль («био»); во-вторых, с помощью объявления борьбы с климатической угрозой, якобы вызванной деятельностью человека («эко»); в-третьих, с помощью цифровизации («техно»). Биомедицинский контроль — это ограничение прав и свобод путём объявления пандемий по команде мировой верхушки; уничтожающие ненужные этой верхушке целые сектора экономики локдауны; и, конечно же, — реализация мечты фондов Рокфеллеров, Гейтсов и прочих социопатов — обязательные, т.е. насильственные вакцинации, о чём необходимо сказать отдельно.

Гейтс и ему подобные рассчитывают с помощью вакцинаций сократить население планеты на 10–15%. Кстати, Верховный суд США летом 2020 г. юридическим решением запретил Гейтсу проведение тотальной вакцинации в стране. Что же такого в гейтсовской вакцине? Стерилизаторы? Спермициды, типа тех, что американцы распыляли над Сербией в 1999 г.? Впрочем, Гейтс продолжил свои «опыты» в Африке.

Вакцинация в том виде, в котором руками ВОЗ продавливают ультраглобалисты, решает и другие необходимые для установления НМП задачи. Начать с того, что это одно из средств потенциального разделения людей на касты двух сортов — высшего и низшего; средств создания мира, в котором людям второго сорта, новым унтерменшам, их семьям ограничивается доступ к образованию, медицине и другим благам цивилизации. Тотальная насильственная вакцинация, рушащая Нюрнбергский кодекс (и это тоже пересмотр результатов Второй мировой войны — вполне конкретный), одно из направлений тоталитарной медикализации общества. Речь идёт не об отрицании вакцинирования как такового, а о его обязательной добровольности; решение должен принимать сам человек, это вопрос его выбора, его свободной воли. В противном случае человека низводят до положения либо барана, над которым «колдует» ветеринар, либо до объекта экспериментов новоявленных «докторов Менгеле». Именно этим помимо прочего занимались медики-нацисты в своих концлагерях, именно это было квалифицировано как преступление против человечества и осуждено Нюрнбергским трибуналом и запрещено Нюрнбергским кодексом. Сегодня нацистские практики протаскиваются ультраглобалистами и их обслугой на местах под иезуитской отмазкой борьбы за здоровье людей — Оруэлл отдыхает.

Далее. Продавливаемая насильно через ВОЗ вакцинация нацелена на подрыв суверенитета, национальной государственности сразу по двум линиям. Во-первых, главные медицинские решения принимаются по команде надгосударственной структуры ВОЗ через головы государств и правительств, которые обязаны эти решения выполнять, — что это, если не десуверенизация? Во-вторых, недовольство, массовый социальный гнев, вызванный насильственной медикализацией общественной жизни, направлен не на ВОЗ — она далеко, а на свои национальные правительства, подрывая их легитимность и «сделочную позицию» по отношению к глобалистским структурам. Таким образом, сила и легитимность государств подрывается одновременно сверху и снизу.

За «био» следует «эко». Борьба за экологию. Экологию, по мнению идеологов БЭТ-фашизма, уничтожает человек. Во-первых, тем, что его много, слишком много едоков потребляют слишком много ресурсов. Во-вторых, своей промышленностью: выбросы углекислого газа «грязной» (т.е. промышленной) экономики ведут к рукотворному изменению климата, что якобы уже сейчас приобрело катастрофический масштаб, ещё чуть-чуть, и если ситуацию не изменить, то между 2050 и 2060 гг. будет достигнута «точка невозврата». В-третьих, своим сельским хозяйством, особенно животноводством, поскольку коровы выделяют углекислый газ. Отсюда — рекомендуемые меры: сокращение населения (т.е. депопуляция), «зелёная экономика» (т.е. деиндустриализация значительной части мировой экономики); демонтаж целого ряда сельхозотраслей, прежде всего животноводства, — замена животных продуктов растительными; белком, получаемым за счёт насекомых, червеобразных и т.д.; синтетическими (т.е. искусственными) продуктами. Результатом всего этого должно стать: а) сильно сократившееся (а следовательно, потребляющее меньше ресурсов и легче контролируемое) население; б) популяция, живущая на основе деиндустриализированной или упрощённо индустриализированной футуроархаичной «зелёной экономики» (опять же экономия ресурсов); в) плохо питающееся (или питающееся низкокачественной, низкокалорийной) пищей население, подверженное болезням, эпидемиям и т.п.

Меры по сокращению населения и деиндустриализации очевидны — их практикуют уже почти полстолетия, прошедшего со времени жульнического неомальтузианского доклада Римскому клубу «Пределы роста». А вот как разделаться с животноводством и заставить людей перейти на растительно-червячно-синтетическую (РЧС) пищу? В принципе — несложно. Достаточно запустить пандемию смертоносного вируса, передающегося от животных (коровы, овцы, свиньи) человеку (опыт уже был — афёра с «коровьим бешенством»), массово забить большую часть мирового поголовья скота как смертельную угрозу человечеству («коровий коронавирус») и в качестве компенсации перейти к производству РЧС-пищи. Не желаете? Умирайте с голода. Сопротивляетесь? Значит, вы — враги человечества. Кстати, по логике «борьбы за климат», роскошью становится не только еда, но также тепло, а во многих регионах мира — вода.

Все меры, о которых идёт речь, автоматически подрывают государство и средний слой, которые ультраглобалисты стремятся сбросить в Тартар Истории. Тут прочерчивается ещё одна линия нового неравенства, неравенства «новой реальности», обусловленная доступом к качественной естественной пище, теплу и воде. Это очень напоминает кастовую систему в Индии. Несколько лет назад во время моей поездки с лекциями в Индию один видный индийский социолог объяснил мне следующее. В Индии существует жёсткая корреляция между социальным статусом и доступом к еде. 40% индийцев едят раз в три дня весьма некачественную пищу — отсюда крайне высокий уровень смертности и весьма низкая средняя продолжительность жизни, не более 25 лет — как в Древнем Риме. Следующие 40% — это те, кто три раза в день ест пищу низкого качества (просто высокий уровень смертности и низкая продолжительность жизни). Эти 80%, по сути, находятся вне реальной социальной жизни; их удел — выживание, биология; для верхних 20% их просто нет. Следующие 15% — это те, кто три раза в день ест высококачественную пищу; с этих 15%, по сути, и начинается социальная жизнь общества — доступ к образованию, политика, бизнес. Наконец, 5% — индийские богатые и супербогатые. Представители верхних 20% внешне отличаются от 80% нижних ростом (они выше), весом (они тяжелее), цветом кожи (они светлее), т.е. выглядят как другой (социо)биологический вид.

Соотношение процентов — 20:80 — точно соответствует концепциям ряда западных социологов, согласно которым посткапиталистическое общество — это общество «20:80»: богатые и бедные, никакого среднего класса. Поэтому, когда проходимцы, идеологи БЭТ-фашизма сулят большей части мира «патагонизацию», они лгут, речь должна идти об «индианизации» — а от Индии до Аргентины ох как далеко!

И, наконец, третий элемент БЭТ-фашизма — «техно». Здесь речь должна идти об установлении максимального контроля над обществом, человеком в единстве его потребностей, связей и мыслей посредством социальных сетей и рейтингов, рекламы, тупых развлечений, дебилизирующих зрелищ и музыки и т.д. Это и QR-коды, с помощью которых власть, причём не только российская, получает доступ к информации о гражданах, вплоть до их здоровья и личной жизни; это и так называемый «умный город», т.е. город тотальной слежки; это и технологии цифрового и спутникового слежения; многое другое, о чём не скрываясь говорит российская обслуга ультраглобалистов. Так, на прошедшем 9 июля 2021 г. международном онлайн-тренинге Cyber Polygon 2021 Г. Греф радостно заявил следующее: «…только у Сбербанка 110 млн пользователей по всей стране, в то время как у Apple — 1 млрд активных айфонов, не говоря уже об остальных продуктах — Apple Music, Apple TV. Это колоссальное количество данных, в результате чего компании знают о людях больше, чем люди о самих себе». Также Греф заметил, что «искусственный интеллект — это единственная технология, у которой есть возможность “взломать” человека».

Если это не технофашизм, то что это? При этом, как и в био-, и экослучаях, людей стращают угрозой киберпандемии, с помощью которой некие злоумышленники могут разрушить всю информационно-административную структуру.

Именно «техно», т.е. в данном случае цифровизация, особенно образования, играет большую роль в создании «новых бедных» как нижнего слоя посткапитализма, лишённого возможности движения вверх, адекватного осмысления сложившейся жизненной ситуации и т.п. После уничтожения среднего слоя (а это одна из стратегических задач ультраглобалистов), в том числе путём разрушения образовательных институтов Модерна, социальная структура общества упрощается практически во всех странах мира: остаются только низы и верхи, человеческое мясо и те, кто его «жарит». По сути — это реализация проекта орденской власти «Третий рейх». Именно Третий рейх с его сверхорганизацией для элиты — орденом СС — является предтечей БЭТ-фашизма, первым экспериментом в данном направлении. В рейхе были и кастово-орденские слои, и «медикализация» людей, и антихристианство, и экологизм, и многое другое. Однако на пути предтечи встал сталинский СССР как форма исторической России, которая в XIX в. мешала Наполеону и британцам, а в XXI в., даже в ослабленном виде, — изблёвывающему себя из собственной истории постЗападу. Сталин разгромил агента мировых верхушек, их орудие, но не сами эти верхушки — на это сил не было. Однако сталинский СССР, а затем заданная им инерция заставили западные верхушки потерять почти столетие в реализации создания их НМП: почти 30 сталинских лет, 30 послесталинских и ещё 30 лет буржуины с постсоветскими плохишами грабили базирующееся на сталинском фундаменте советское наследие — таким образом они отвлеклись от НМП.

Хочу подчеркнуть: именно СССР, системный антикапитализм как мировая версия исторической России, стоял на пути НМП Запада, будь то его гитлеровский или нынешний (условно — бушевский) вариант, и именно поэтому как только наследники Третьего рейха начали создавать новую версию НМП, СССР должен был быть уничтожен. В блестящем романе Юрия Козлова «Новый вор» есть такой персонаж — господин Герхард, бывший нацист, активно участвующий в ультраглобалистских проектах, поскольку они созвучны третьерейховским. Вот его слова: «…процесс замещения (белых небелыми мигрантами. — А. Ф.) в Европе резко ускорится. В мире будут две нации — мы и мясо, которое надо время от времени переворачивать». И тут же ещё откровение: «Чтобы мясо хорошо прожарилось, — между тем продолжал господин Герхард, — его надо переворачивать на сковородке. Под социализмом не хватило огонька, поэтому мясо пришлось перевернуть досрочно». Бывший нацист (впрочем, бывают ли нацисты бывшими?) чётко фиксирует две вещи: 1) Низы нужно жёстко контролировать и давить, потому что они — низы; 2) Социализм этим практически не занимался, а потому его пришлось ликвидировать — как заразительный пример. В сталинском СССР, который в плане жёсткости был совсем не сахар, власть не давила низы только за то, что они низы; более того, в отличие от эпохи «номенклатурного социализма», для народного социализма сталинской системы был характерен «расстрельный эгалитаризм».

 

XVI

Мы видим, что в реализации всех направлений НМП огромную роль играют запускаемые пандемии — кибер-, мед-, психо-. Они выступают как новый тип оружия — психооргоружие, а их осуществление должно рассматриваться как акты терроризма — био-, эко-, техно-. Эти акты направлены на разрушение старого мира, на то, чтобы прекратить существование огромной части человечества и обездолить другую часть в создаваемом новом мире.

При этом необходимо различать глобалистов и ультраглобалистов. Если первые укоренены в позднем капитализме с его индустриализмом и технотроникой, то вторые — это социально-информационные платформы и крупнейшие банки. Если глобалисты полагают, что государство и всё связанное с ним должно сохраниться, но под контролем таких структур, как МВФ, Всемирный банк, то в мире ультраглобалистов государству места нет. Их мир — это мир мегакорпораций, нового издания британской Ост-Индской компании или «венеций размером с Европу», как об этом мечтал Ялмар Шахт.

Трампа, например, ошибочно причисляют к изоляционистам. Изоляционизм для него средство, а не цель. Трамп — умеренный глобалист или просто глобалист. Группе, стоящей за ним, противостоят ультраглобалисты, выразителями интересов которых на поверхности политической жизни США являются политические кланы Обамы, Клинтонов, Байдена–Керри, Олбрайт–Коэна и др. Президентство Обамы планировалось как начало 16-летней (как минимум) перестройки США по ультраглобалистским лекалам: восемь лет Обамы плюс восемь лет Клинтон. Однако план сломал «джокер», а точнее, козырь (trump — по-английски «козырь») Трамп. За четыре года президентства, несмотря на неопытность, ошибки, непоследовательность, самоуверенность, нарциссизм и многое другое, он успел сделать немало, и это теперь придётся расхлёбывать стае под водительством Байденохаррис. На этом ультраглобалисты будут терять темп, а время работает против них.

В чём же классовое, политэкономическое различие между глобалистами и ультраглобалистами? Посмотрим, чем обусловлена нынешняя ситуация с планом «обнуления/сброса». Она обусловлена социально-экономическими процессами терминального кризиса капитализма и началом формирования того, из чего в ходе острой социальной/классовой борьбы будет складываться посткапиталистическая система, — её выигравшие и проигравшие, новые верхи и низы. Чтобы понять суть, рассмотрим структуру (пирамиду) нынешней экономики, которая наиболее ярко представлена в США.

Она представляет собой то, что замечательный советский экономист (но — увы — не пророк в своём отечестве) Юрий Васильевич Ярёменко называл «вертикальной экономикой». В ней, согласно Ярёменко, сектора, принадлежащие прошлому, настоящему и будущему, сосуществуют, обмениваясь товарами, услугами, информацией; при этом верхние «этажи», естественно, всегда в намного большем выигрыше, чем нижние. Ещё раньше, чем Ярёменко, другой замечательный советский учёный — и тоже не пророк в своём отечестве — Владимир Васильевич Крылов, отталкиваясь от идей Маркса, частично развитых Александром Парвусом и Розой Люксембург, разработал теорию многоукладной и, естественно, пирамидально организованной капиталистической системы, где наиболее развитый уклад (промышленный, научно-технический), сконцентрированный в ядре капсистемы, не просто получает больший доход, чем менее развитые (раннеиндустриальный, мелкотоварные, докапиталистические), но делает это, во-первых, эксплуатируя их; во-вторых, консервируя их в этом менее развитом состоянии, регулируя эту слаборазвитость в своих интересах. Сектора «вертикальной экономики» Ю.В. Ярёменко — это экономический аспект стадиальных социально-экономических укладов В.В. Крылова.

Через 30–40 лет после написания работ Крылова и Ярёменко эксплуататорская субординация вертикальной (многоукладной) экономики сохранилась, но её составные части и их расположение изменились, причём существенно. Это хорошо показала в своих статьях Елена Сергеевна Ларина. По её мнению, наверху вертикальной пирамиды укладов, но не технологических, а социально-экономических, находится зона «эксизма» (от англ. access — «доступ»). Речь идёт о структурах, в такой степени монопольно контролирующих наиболее передовые и важные на данном этапе факторы и сферы производства, что это позволяет им блокировать доступ не только к этим факторам, но и ко многим другим ресурсам. Приводя конкретные примеры, «этаж» эксизма — это социально-информационные платформы Google, Microsoft, Facebook, eBay и др. (контроль над потоками информации и социальным поведением посредством соцсетей — напрямую и посредством предоставляемых через них услуг); постуглеродная экономика (но не обязательно «зелёная экономика», напомню, именно её навязывают экоэкстремисты на службе ультраглобализма); автоматизированное производство на основе искусственного интеллекта; генная инженерия; синтетическая биология и др.

Названные выше платформы парадоксальным образом представляют собой возрождение на новом витке истории структур типа Ост-Индских компаний, прежде всего британской, а также — права Е.С. Ларина — итальянских и немецких банков второй половины XVII века, бирж Амстердама и Лондона. Добавлю: капитал(изм) в XXI веке словно возвращается в свою раннюю или даже генетическую стадию, чтобы стремительно перестать быть капиталом и превратиться в чистую власть: выход из системы всегда, порой до зеркальности, похож на вход — на генезис и на раннюю стадию. Естественно, что в XXI веке это генезис совсем другой системы, чем в «длинном XVI веке» (1453–1648 гг.).

С точки зрения разделения труда locus standi («место, где можно стать») и field of employment («сфера занятости») эксизма — локальное производство, глобально информационно связанное, т.е. система глобализированных локусов, глоболокусов, связанных друг с другом, а не с прилегающими территориями. Речь идёт о «селективной», т.е. исключающей, эксклюзивной глобализации. Кстати, мир, похожий на эксистский, в своё время описали в своих произведениях Г. Уэллс (элои и морлоки в «Машине времени»), С. Гансовский («Три шага к опасности» — мир элоев без морлоков, вместо морлоков — роботы), К. Саймак («Почти как люди»), Ф. Пол («Туннель под миром»).

Наиболее адекватной формой для эксизма и для контролируемой им полностью частью социальной пирамиды является БЭТ-фашизм. Разумеется, на какое-то время он возможен не только на основе эксизма, но только эксизм является адекватной ему производственно-технической основой, способной обеспечить исторически длительное существование. Без неё он, скорее всего, станет краткосрочно-позорным плевком на стекле Истории.

Второй уровень пирамиды — «этаж» финансиализма. Строго говоря, как и эксизм, это уже не совсем (а скорее всего, совсем не) капитализм. Прибыль создаётся здесь не в сфере производства (материально-вещественного, социального, духовного), а исключительно в сфере обращения. В основе — не производственные технологии, а финансовые: присвоение денежной эмиссии и спекуляции на инвестиционных рынках. Субъекты финансиализма — банки, страховые компании, фирмы по управлению активами (индексными фондами). Думаю, такие названия, как Black Rock, FMR, State Street Corporation, Vanguard Group, у всех на слуху и в представлении не нуждаются. При этом если платформы разрушают капитализм, то финансиалистские структуры надстраиваются над ним, взламывают его и питаются им, как паразит питается «хозяином», эдакий социальный вариант осы-наездника. В этом плане у них есть и сходство с платформами, и различия.

На сегодняшний день финансиализм — это взбесившийся пёс или, если угодно, совокупность взбесившихся раковых клеток. Триллионнодолларовая фиктивная «прибыль» заливает мир, банкротит его и сам финансиализм. С одной стороны, его нужно остановить, иначе инфляция разгонится до такого уровня, что в мировой экономике всё будет «сметено могучим ураганом», а последствия будут такими, как ещё в 2012 г. предупреждал Алан Гринспен. Однако, с другой стороны, остановка чревата для «властелинов финансовых колец» большими неприятностями. Подобно королеве из «Алисы в стране чудес», они должны постоянно бежать, чтобы оставаться на месте. Причём в нынешних обстоятельствах это бег по трупам или, если угодно, по головам. Война не может разрушить это противоречие, и это ещё более подстёгивает реализацию БЭТ-фашизма.

Третий «этаж» (если идти сверху вниз) Е.С. Ларина назвала «технотроникой», используя термин Зб. Бжезинского, который имел в виду корпорации ВПК, химической промышленности, энергетики, фармацевтики и др., тесно связанные с государством. Это корпоративный «бёрнхэмовский» капитализм, по сути, отрицающий рыночную систему. На мой взгляд, он наглядно демонстрирует тезис французского историка Фернана Броделя «капитализм — враг рынка». Уязвимое место корпоративного капитализма и корпоратократии — бюрократическая неповоротливость. Именно на корпоративном капитализме и с ним закончилась «великая Америка» 1930–1980-х годов. В 1989–1991 гг. колокол зазвонил не только по СССР, но и по великой индустриальной Америке. В 1989 году гэбэшно-горбачёвский СССР, активизировав в 1985–1988 гг. подготовку «эвакуации» определённых сегментов режима (надзаконная экономика как «глобализм до глобализации»), капитулировал перед Западом. Внутри самого Запада эта капитуляция, открывшая весь бывший соцлагерь и, прежде всего, РФ для разграбления Западом и сброса избыточной товарной массы, стала основой триумфа финансиализма над промышленным капиталом, старта эксизма и превращения, а точнее деградации Запада в постЗапад.

Эксизм и финансиализм находятся в сложных отношениях сотрудничества (у них общий враг — «великая Америка», промышленный, главным образом, корпоративно-государственный капитал, а следовательно — государство и ориентированные на него средний слой и часть рабочего класса) и конкуренции (место наверху пирамиды только одно). Как заметил в блестящей книге «Алмазы Аллаха» (2004) Сергей Александрович Горяинов, «в Истории существуют достаточно короткие периоды, когда будущие противники вынуждены работать сообща исключительно ради создания прочных долговременных основ глобального конфликта, который определит мировой баланс». У эксистов и финансиалистов общий враг — государство и связанные с ним сектора экономики и социума, однако рано или поздно союзники поневоле начнут «меряться отростками». Хотя при прочих равных рано или поздно будет достигнут компромисс, новые господствующие слои чаще всего побеждают не нокаутом, а по очкам, с последующим компромиссом. В данном случае сфера финансиализма (обращение) соединится со сферой эксистского производства и, если не произойдёт глобальной катастрофы, агенты компромисса сформируют новый господствующий, причём глобальный, слой (класс). Похоже, именно платформы позволят части «финансиалистов» установить контроль над всей мировой финансовой системой. Как тут не вспомнить, что Парвус реальной мировой революцией считал установление контроля над мировой финансовой системой. Но, сказав «а», нужно говорить и «б»: такой контроль означал бы по сути упразднение финансов, денег как таковых — они больше будут не нужны. И это действительно будет революция, знаменующая оформление нового — посткапиталистического — антагонистического строя.

Монополизировав «верхний этаж», глобальное пространство, новые хозяева никого туда не пустят, т.е. выступят в качестве ультраглобалистов и в то же время деглобализаторов. А дальше пойдёт подминание под себя «нижних этажей». У капитализма на подминание иных форм ушло как минимум два столетия, пока из ведущего уклада он не превратился в господствующий. Новые системы практически никогда не побеждают нокаутом, как правило, — по очкам, т.е. путём позиционной, социально и психологически изнуряющей борьбы, рывков вперёд и отступлений, компромиссов. Это и является главным содержанием эпох, получивших название Тёмных веков. Вот в такие Тёмные века — четвёртые в истории европейского человека — мы и вступаем через катастрофу. Катастрофа («конструктивный хаос» Лео Штрауса и «созидательное разрушение» Майкла Ледина) как социальная война («перманентная война» того же Лео Штрауса — версия «перманентной революции» Троцкого) и новые Тёмные (для большей части населения планеты) века — это, пожалуй, единственное средство мировой верхушки выкрутиться из той ситуации, в которую их загнала их же собственная система.

Главная битва за будущее развёртывается внутри постзападного мира, с одной стороны, и между этим миром и РФ и КНР — с другой. Разумеется, это некоторое упрощение, поскольку и в РФ, и в КНР присутствуют сети влияния, выражающие здесь интересы платформ, банкстеров и корпораций постЗапада. Более того, и КНР, и в ещё большей степени РФ во многом являются проекцией постЗапада на внешний мир. В верхушках обеих стран есть свои ультраглобалисты и глобалисты, а вот кого практически нет, так это неглобалистов. Об антиглобалистах я не говорю — это, как правило, около- или вневластные маргиналы. При этом «глобализм» не является идеологией, это праксеология. Не стоит впадать в типичную ошибку «свободно парящих» (по Маннгейму) интеллигенции и интеллектуалов, которые — бытие определяет сознание — резко преувеличивают значение и роль идей, идеологии в жизни вообще и в политической жизни в частности.

Когда-то Оруэлл заметил, что если для интеллектуала социализм — это вопрос теории, то для работяги это вопрос лишней бутылки молока для его ребёнка. Перефразируя Оруэлла, замечу: если для интеллектуала власть (а нередко и жизнь) — это вопрос идейности, то для политика и бизнесмена — это место в иерархии, лишние миллионы на счёте и яхта с длинноногими эскортницами (ну или хотя бы с мечтой пэтэушника типа Насти-Рыбки). Страшно далеки интеллигенция и интеллектуалы от народа — как нижнего, так и верхнего. Как в христианстве, с точки зрения Творца (но не с точки зрения реальной жизни), нет ни эллина, ни иудея, так и во власти «несть ни либерала, ни державника», а токмо шкурники или, мягче, прагматики.

Семьи, которые правят различными странами, формально даже конфронтирующими друг с другом на межгосударственном уровне — в одном случае это 200 семей, в другом 300, в третьем полсотни, — давным-давно включены в глобалистскую повестку. Власти, какой бы ни была их риторика, выражают именно их интересы, а не населения, с которым они (семьи и власти) связаны значительно в меньшей степени, чем со слоями и структурами мирового уровня: так сказать, пользуясь терминами Зигмунта Баумана, «глобалам — глобалово, локалам — локалово». Кроме того, противостояние и перепалки межгосударственного («международного») типа, к которому чаще всего отсылает пропаганда, — это конфликты на таком уровне, который не является ни решающим, ни даже главным в современном мире. Главные игроки в нём — наднациональные структуры закрытого типа, могучие транснациональные корпорации и союзы банков. Мировые отношения намного шире и сложнее межгосударственных, которые занимают всё меньшую часть мирового сектора. Разумеется, есть несколько мощных ядерных государств, но они сами скорее выступают в качестве суперкорпораций, корпораций-государств, государственно-страновое в них вторично. И это уже едва ли изменится, как и их отношение к основной массе населения. Можно конфликтовать с Великобританией или США как государствами, но прекрасно делать бизнес с «Эксон Мобил» или «Би Пи», иметь британцев или американцев в Совете директоров того же «Сбера». Впрочем, это не отменяет мирового сражения за то, кто кого отсечёт от будущего.

Со стороны атлантистов данное сражение — это наступление, агрессия. Со стороны РФ (несмотря на 300 тыс. — плюс-минус — семей, обосновавшихся на постЗападе) и КНР (несмотря на «комсомольцев»-добровольцев постЗапада) — это оборона. Эта ситуация может сохраниться, по крайней мере, в кратко-, а возможно, и в среднесрочной перспективе. В североатлантическом мире, прежде всего в США, скорее всего, будет достигнут компромисс между «будущим» и «настоящим», т.е. между эксистами, с одной стороны, и финансиалистами и частью корпоративной («технотронной») Америки — с другой. В компромисс не попадает значительная часть корпоративной и практически вся «великая индустриальная Америка» — её господствующие и не господствующие слои сбрасываются с «корабля Истории», а кого-то вообще сольют в её «унитаз». В посткапиталистическом мире эксизма и его анклавов для «великой Америки» места нет так же, как, кстати, и для нынешней России, — их существование как таковых в этом мире не предусмотрено. С точки зрения ультраглобалистов, и та и другая vixerunt — отжили.

Трамп — это бунт великой Америки прошлого против Америки финансиалистского настоящего и эксистского будущего. Это битва тех сил, которые стоят за Трампом, за то, чтобы их не отсекли от будущего и так или иначе включили в компромисс, открывающий в Futurum настоящую, а не нарисованную на холсте дверцу. Условный Байден (назовём его «харрисобайден») есть средство ультраглобального подавления этого бунта, но именем не «будущего», а компромисса между «настоящим» и «будущим»; если Трамп тормозил «будущее» в интересах «прошлого», то «харрисобайден» притормаживает уже «будущее» в интересах «настоящего». И если Трамп в этой борьбе в качестве массовки использовал средние, средне-нижние и нижние белые слои, то штурмовыми отрядами, «хунвейбинами» «харрисобайденов» стали чёрные и цветные низы, BLM (или, как их ещё называют, «негронацисты», «чёрные фашисты»), причём нередко под левыми или леволиберальными лозунгами.

Можно сказать, что трампизм — это ранняя рыхлая, неразвитая форма сопротивления посткапиталистическому (эксизм, финансиализм) прогрессу тех слоёв и сил, которые он должен утопить, обнулить или сбросить. Поскольку сбрасываемые — в основном белое население, то в перспективе трампизм или то, во что он превратится, может стать идейным оформлением («идеологией» и стратегией) значительной массы белого населения, противостоящей спайке эксистско-финансовых верхов и чёрных и цветных низов. Последние живут на подачки этих верхов и на средства, перераспределяемые ими за счёт «белой середины». Таким образом, перед нами расово-этническая форма классовой борьбы. Объективным союзником трампистов становятся правоконсервативные силы в Западной и Центральной Европе, защищающие традиционные ценности. Не случайно «Че Гевара» Трампа Стив Бэннон, сыгравший большую роль в создании успешного психоинженерного ресурса QAnon, совершает туры по Европе, налаживая контакты с правыми и консервативными группами.

 

XVII

На выходе из капитализма и входе в посткапитализм значение борьбы за традиционные ценности выходит далеко за рамки культурно-религиозной сферы. Эксизм как платформа, в которой совпадают производственные и классовые характеристики, — это превращение капитала в чистую власть, обеспечивающую отчуждение у человека социальных (контроль над общественным поведением групп и индивидов) и духовных (понятия, образы, представления, ценности, целеполагание) факторов производства. Главным объектом присвоения в посткапиталистическом мире, в том виде, в каком его планируют нынешние хозяева Мировой Игры, будут не вещественные факторы производства (капитал), а социальные и духовные, которые присваиваются, как правило, вместе.

В сегодняшнем мире духовная сфера всё ещё выступает в большей степени как непроизводственный фактор — ценности, культура, мораль (в том числе религиозная), идентичность. Превращение всего этого в отчуждаемый объект присвоения в новом посткапиталистическом обществе требует предварительной трансформации-модификации ценностей — как традиционных, так и Модерна, который за несколько столетий тоже уже стал Традицией. По сути это означает трансформацию-модификацию человека, обнуление старых ценностей и навязывание таких, которые могут превратить человека в объект присвоения, «заточенный», «обструганный» под это превращение. Существующие ныне ценности и идентичности не просто не годятся в объекты присвоения посткапиталистического БЭТ-фашистского строя, но противостоят ему, блокируя сам процесс превращения невещественного в объект производственных отношений. Поэтому нынешняя борьба за ценности, нормы и идентичности Традиции и Модерна есть не что иное, как формирующаяся социальная, классовая борьба по поводу таких объектов, которые не являются внешними для человека, а представляют самого человека как персонификатора воли, социальных связей и идентичностей.

Упор верхушек постЗапада на права различных, прежде всего сексуальных, меньшинств, на изменение половой, расово-этнической, национальной, культурно-религиозной, исторической идентичности, семейных норм (отношения «муж–жена», «родители–дети»), «флюидный гендер», внедрение толерантности (которая в точном значении слова есть не что иное, как патологическая неспособность системы противостоять вредоносному или даже смертоносному воздействию на неё) — всё это суть средства установления нового строя, нового типа производственных отношений, где человек отчуждается в его целостности. Это средства подготовки к строю, превращающему человека в человечину, в объект эксплуатации и депривации (последняя есть лишение человека возможности удовлетворять основные базовые социальные потребности или, если угодно, социальные инстинкты (не путать с биологическими)).

Одна из важнейших линий формирования НМП — контроль над информпотоками, что уже реализуется путём уничтожения журналистики как профессии, насаждения постправды, замусоривания информационного пространства и т.д. Информпространство сознательно забивается мусором:

— собственно информационным — противоречивые, антирациональные, пугающие, не просто бессмысленные, а убивающие смысл сведения; безобидные для системы идеи, ложные споры и конфликты;

— социальным — активное присутствие в СМРАД, прежде всего, на экранах ТВ различных полусумасшедших блогеров (но мимо кармана не ложат), фриков и фрикесс, педерастов и лесбиянок, унылых смехачей и убогих телетрепачей, короче говоря, телепохабного отребья всех цветов радуги и смешанных идентичностей. Перед нами цирк уродов, или, как сказал бы А.А. Зиновьев, балет безногих.

СМРАД внедряют в массы различные синдромы: ненависти к человечеству (экологизм, климатизм), ненависти к собственной культуре (мультикультурализм), ненависти к мужчинам (феминизм), «обезволивающего расслабления» (наркотизация, политкорректность) и др.

В связи с этим на роль одного из важнейших средств борьбы с этими процессами выходит самопроизвольное выращивание информации и её структурирование, поскольку СМРАД ультраглобалистов систематически разрушают именно структурированную целостную память отдельных людей, групп и целых обществ. Их цель, помимо прочего, хаотизировать, запутать, дерационализировать сознание, именно в этом — второе дно большинства ток-шоу (по сути, телепомоек), где аргументация подменяется криком и эмоциями, а эксперты — «спецами» «спрашивайте за всё», недоучками, изображающими (при активной помощи ТВ) всезнаек. В противостоянии этому императивом также является создание реальной картины мира, способной к саморазвитию, и модели мира, используя которую, можно работать с различным материалом. Одна из целей — выработка опережающего понимания действительности и способности противостоять информационной хаотизации.

НМП, планируемый нынешней мировой верхушкой и её страновой агентурой, требует расчеловечивания человека, которое подаётся как стимулирование человеческого разнообразия — diversity. Если капитализм опредмечивал, овеществлял человека, отчуждал от продукта труда, то посткапитализм, планируемый хозяевами эксизма и финансиализма, расчеловечивает человека как социально, этнически и культурно (идентичность, пол) определённого существа, отчуждает его от самого себя как социального и биологического существа; и это — суть именно производственных отношений планируемого нового строя. Поэтому сопротивление в сфере культуры, в духовной сфере созданию этого порядка есть новая форма социальной и биоантропологической борьбы, в которой не может быть компромисса.

Одновременно с созданием ситуации отчуждения у человека духовных факторов производства планировщики постковидного «нового дивного» (для них) мира планируют изъятие у основной массы населения остающихся у него материальных активов — от капитала до недвижимости, — здесь мы возвращаемся к очень важному вопросу глобального передела малых и средних активов (капиталов), поскольку это станет одной из главных линий разрушения капитализма и формирования нового строя. От того, насколько острым будет сопротивление тех, кого накрывает волна эксистского прогресса, будет зависеть степень жёсткости, людоедскости посткапиталистической системы, того, насколько железной будет пята её хозяев. Степень жёсткости Старого Порядка, а затем капитализма во Франции, Германии и Великобритании XVIII–XIX вв. была определена результатами борьбы в «треугольнике» «корона–сеньоры–крестьяне» в XVI–XVII вв. Так называемые «экосистемы» и платформы выступают как контролёры социальных сетей, т.е. поведения и потребностей людей как духовных, невещественных факторов производства, которые становятся главными. Однако в нижней половине социальной пирамиды постЗапада остаётся огромный слой бенефициаров старого, не до конца раскулаченного акционерного капитала (shareholder capital). В руках каждого из них не так много частной собственности, не так много капитала. Однако суммарно это огромная величина, и если её не обнулить, превратив её владельцев посредством «инклюзивного капитализма» в так называемых стейкхолдеров (stakeholders), т.е. вторичных агентов коммерческого рынка, несобственников, то эти люди сохранят материальную основу, препятствующую превращению их в объект присвоения новых, посткапиталистических верхов. Значит, надо их экспроприировать — большие рыбы пожирают малых, как на картине П. Брейгеля-старшего.

Локдаун разоряет, крушит малый и средний бизнесы. Власти постЗапада готовы выкупить долги населения по кредитам, т.е. де-факто лишить его собственности. Пропаганда убеждает людей: зачем вам собственное жильё? Лучше аренда. Зачем вам личное авто? Есть каршеринг. Зачем вам сбережения? Мы обеспечим вам базовый гарантированный доход, вы будете получать его на карточку — бумажные деньги не нужны. Лозунг 2030 года: «Я ничем не владею. Я счастлив». В результате человек лишается материальных основ своей самостоятельной жизни — личной жизни, личности. Как заметил в своё время писатель Иван Васильев, «свободные деньги на личных счетах несут в себе потенциальную опасность — их владелец может начальство куда подальше послать». Отсюда стремление ультраглобалистов отменить бумажные деньги, установить полный контроль над счетами. И тогда можно будет регулировать и потребление, снижая его, и поведение, аннулируя или замораживая cчета тех, кто говорит или думает не так.

 

XVIII

Куда же бедному постзападному человеку с его цивилизационной бесприютностью податься? Капиталисты, понимаешь, грабят. Посткапиталисты пришли — тоже грабят, да ещё рушат привычную жизнь. Что у Homo Postoccidentalis остаётся? Семья? Государство? Но ультраглобалисты его ломают. Что касается семьи, моногамного межполового союза мужчины и женщины, то на постЗападе его в течение нескольких десятилетий сознательно подрывают и практически, и пропагандистски: реклама гомосексуальных браков, трансгендеров, полигамии, полиамории; поощрение моды на отказ рожать собственных детей, вместо этого — усыновление/удочерение расово иных детей из слаборазвитых стран; изъятие детей из семей (причины заявляются самые различные: детей «давят» родители, дети гениальны, их нужно поместить в специнтернат, и т.д.); к тому же, как заметил Ю. Козлов, ювенальная юстиция решает ещё одну задачу — разрушает европейскую судебную систему.

Когда-то Фридрих Энгельс написал работу «Происхождение семьи, частной собственности и государства», связав саму цивилизацию человека с этими перечисленными им явлениями. Сегодня всё это хотят уничтожить, т.е. расцивилизовать человека, превратив в трансгуманистического голема. Символично, что Дж. Эпштейн, который поставил на поток секс-трафик детей для извращенцев из политической верхушки и тусовки шоу-бизнеса постЗапада и которого убили в камере как нежелательного свидетеля «порочных удовольствий джентльменов и леди», спонсировал трансгуманизм вместе со своей подругой Линн де Ротшильд, организатором «Совета по инклюзивному капитализму с Ватиканом» (и, не исключено, связующим звеном между двумя педофильскими сообществами — вульгарно-физиологическим и практикующим оккультизм и жертвы): abyssus abyssum invocat — «бездна бездну призывает». Ясно, что трансгуманизм хорошо коррелирует с БЭТ-фашизмом и идеями контролируемой и направляемой эволюции человека с помощью изменения эпигенома.

Подчеркну: изъятие собственности, экспроприация капиталов МСБ — это важное, но не главное стратегическое направление строительства НМП. Главное связано с присвоением не вещественных факторов производства, а духовных, установлением контроля над долгосрочным поведением огромных масс населения как средством контроля над эволюцией человека и общества. Инструменты — социальная дрессировка посредством нагнетаемого страха (перед «пандемией», новыми «пандемиями», включая «киберпандемию», перед климатической угрозой в духе россказней нобелевского проходимца А. Гора), обезличивание (QR-коды, поголовное ношение масок и т.п.), видеоконтроль. Все эти средства уже протестированы во время коронабесия, а в КНР — в виде социальных рейтингов и без него.

Кто-то усомнится: а как возможен контроль над эволюцией? Ещё как возможен, смотря о какой эволюции идёт речь. Как отмечает Сергей Владиславович Кугушев, можно говорить о трёх типах эволюции: традиционной генетической, филетической (эволюция социального поведения), эпигенетической. Изменение традиционной генетической эволюции требует контроля (направляющего воздействия) в течение жизни минимум 10–12 поколений (поколение — 25–30 лет). Открытая Н.В. Тимофеевым-Ресовским и обоснованная Ю.И. Новожёновым филетическая эволюция для своего поворота требует воздействия в течение жизни 6–8 поколений. Эпигенетическую эволюцию специалисты определяют как включение-выключение уже сформировавшихся генов и их настройку. Тем не менее в ходе этого типа эволюции не гены эволюционируют, а посредством внешнего воздействия, корректирующего поведение, усиливается или ослабляется интенсивность работы тех или иных участников генома. Этот тип эволюции требует контролирующего воздействия в течение жизни всего 2–3 поколений. В результате эпигенетически закрепляются устойчивые модели поведения, которые, будучи сформированы, транслируются старшими поколениями младшим, т.е. приобретают чисто социальную форму на уже достигнутом изменении эпигенома. Биологически вшиваемое поведение обретает социальную форму. Экспериментально эпигенетическая эволюция доказана опытами Д.К. Беляева и его коллег по одомашниванию лис.

Создаётся впечатление, что те процессы, которые запущены в ходе коронабесия, имеют целью втолкнуть человечество в период психических мутаций и дать старт быстротекущей, по сути, злокачественной эпигенетической эволюции — переходу от общества автоматического перемалывания людей к социуму управляемой эволюции. Последняя должна с помощью таких мер, как запугивание, контроль, стандартизация, создать «человека послушного», социальное мясо. Исходным пунктом такой направленной эволюции должен быть мощнейший психоудар — и он будет ощущаться тем сильнее, чем к большему комфорту привыкло население, чем более оно избаловано в плане реализации своих потребностей, особенно материальных.

Коронабесие показало: курс на установление в течение 2–3 поколений контроля над человечеством, его поведением и таким образом превращение его в объект целостного присвоения в рамках посткапиталистического строя — реальность. Поэтому, как говорил устами одного из героев «Приключений бравого солдата Швейка» Ярослав Гашек: «Помните, скоты, что вы люди». И как говорил другой чех, Юлиус Фучек: «Люди, будьте бдительны». Бдительность особенно нужна, поскольку создаётся впечатление, что в лице ультраглобалистов-трансгуманистов мы имеем дело не вполне с людьми, а скорее с сущностями, которых, как нечисть из Бхагавадгиты, привлекает грязная деятельность.

ПостЗапад — идеальная площадка для эпигенетически-эволюционных экспериментов. От экспериментов в нацистских концлагерях они отличаются сферой применения и широтой масштаба — глобальной. Ковидоистерия и стала таким психоударом, который должен был обеспечить перезапуск Истории в столь милом ультраглобалистам и их локальным пособникам бэтфашистском направлении.

Коронабесие непосредственно работает на БЭТ-фашизм. Одна из задач последнего — создание массового слоя неполноценных, а потому поражённых в правах, т.е. «социальных уродов», отверженных. Так, во время коронабесия появился термин «бессимптомный больной», т.е. тот, кого, несмотря на отсутствие симптомов, объявляют больным и — автоматически — лишённым многих прав. Можно предположить, что поражёнными в правах окажутся и те, кто отказывается от вакцинации или сомневается в наличии пандемии. И не дойдёт ли дело до гетто и особых знаков для «отверженных», не желающих жить в Матрице и принимать синюю таблетку?

Кто-то скажет: но ведь капитализм был прогрессивнее феодализма, скорее всего, эксизм-посткапитализм будет прогрессивнее капитализма. У меня три ответа на этот вопрос. Во-первых, более прогрессивным по сравнению с феодализмом был зрелый капитализм, но никак не ранний, который в XVI–XVIII вв. обрушил жизнь основной массы западноевропейцев в социальный ад. Для неё ранний капитализм стал регрессом.

Прогресс всегда осуществляется за счёт кого-то, за счёт чьего-то регресса. Прогресс — это понижение уровня энтропии. Понижение уровня энтропии в любой системе происходит за счёт повышения уровня энтропии других (соседних) систем или окружающей среды. Капитализм рушил не просто феодализм, а жизни огромных масс населения, их благосостояние.

Во-вторых, так называемые прогрессивные (читай: нередко — людоедские) экономические формы никогда не побеждают в чистом виде; конкретная форма нового общества зависит от того, насколько старое общество обломает зубы молодого людоеда. Так было с СССР, в котором русская жизнь в 1930-е годы адаптировала, приспособила к себе коммунизм (уничтожение ленинской гвардии, а также троцкистов и бухаринцев было составным элементом этого процесса). Так было с капитализмом, конкретные формы которого рождались в ходе борьбы в рамках треугольника «королевская власть — сеньоры — крестьяне», причём наиболее отсталым оказался немецкий вариант, где победили сеньоры.

Кто сказал, что технологически передовой эскизм — это светлое будущее? Повторю вопрос: если людоеды начинают пользоваться ножами и вилками — это прогресс? Как знать, может, историческое значение Трампа и заключается не в его личной неудаче, а в том, что он сбил темп, дыхание передовикам людоедского эксистского прогресса и заложил оргосновы будущего сопротивления. Как знать, может, так называемый трампизм — всего лишь расплывчатая форма будущего антиплатформенного и антицифрового движения тех слоёв, за чей счёт и на чьих костях эксисты собираются строить своё новонормальное будущее. Причём слои эти в основном белые, на которые коалиция настоящей и будущей Америки собирается бросить — Байден признал это открыто — негров, латино, азиатов и индейцев. И на основе конфликта — этнорасового по форме, но классового по содержанию — построить свой прогресс.

Наконец, в-третьих. Есть правда системы, которая определяется надличностным, надчеловеческим прогрессом, от которого, однако, с ходу выигрывает лишь определённое меньшинство, а есть правда субъекта — личностная, далеко не всегда принимающая системный прогресс, тем более в его ранней людоедской форме. А потому правды эти могут не совпадать, и ещё как! Системный прогресс и его правда — вне морали и нравственности, он, как правило, по другую сторону от них, — я не подпишусь под ленинским: морально всё то, что помогает строительству коммунизма. Субъектный же прогресс всегда морален. Системная и субъектная правда не совпадает, вопрос — в выборе человека.

Два примера: один из реальности, другой — из литературы. Первый пример. Гражданская война. С системной точки зрения ясно, что старое самодержавие было несправедливым, никчемным, умерло, его не оживить, у белых нет проекта будущего, у красных — есть, за ними — системная правда, но где-то далеко, лет через двадцать. Но значит ли это, что автоматически нужно быть с красными? Для кого как, но с точки зрения правды субъекта — вовсе не обязательно даже при осознании полной обречённости белого дела, его неадекватности эпохе.

Второй пример — ситуация из романа братьев Стругацких «Улитка на склоне». Главный герой, Кандид, оказывается в некоей местности, где власть проводит широкомасштабные социальные эксперименты, которые ведут к катастрофическим результатам, но пропаганда подаёт их как великие «одержания» и «победы» прогресса. В реальности же этот прогресс уничтожает целые деревни — они стираются с лица земли вместе с их жителями. В финале романа Кандид размышляет о людях некоей местности, куда его забросил случай: «Обречённые, несчастные обречённые. А вернее, счастливые обречённые, потому что они не знают, что обречены; что сильные их мира видят в них только грязное племя насильников; что сильные уже нацелились в них тучами управляемых вирусов (ах, как в точку, архисовременно для «дней ковида». — А. Ф.), колоннами роботов, стенами леса; что всё для них уже предопределено и — самое страшное — что историческая правда здесь, в лесу, не на их стороне, они — реликты, осуждённые на гибель объективными законами, и помогать им — значит идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке фронта. Но только меня это не интересует, подумал Кандид. Какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет другого подходящего слова… Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но я-то не вне морали! […] враги прогресса, зажравшиеся тупые бездельники… Идеалы… Великие цели… Естественные законы природы… И ради этого уничтожается половина населения? Нет, это не для меня. На любом языке это не для меня. Плевать мне на то, что Колченог — это камешек в жерновах ихнего прогресса. Я сделаю всё, чтобы на этом камешке жернова затормозили»^[4]. Со словами «это не мой прогресс» Кандид вытаскивает из-за пазухи скальпель и идёт к окраине леса. Он явно склоняется к «хирургическому, только хирургическому» решению «прогрессивного вопроса». Иногда оно бывает — увы! — единственно возможным и верным. Спрос, однако, не с «хирургов», а с тех, кто довёл до этого. Как писал о происхождении Первой мировой войны один из любимых авторов В.И. Ленина Г. Лебон, разумеется, важно, кто капнул последнюю каплю в чашу — и всё полилось, но самое главное — кто наполнил эту чашу до краёв.

По сравнению с постЗападом (подчёркиваю: только по сравнению) Россия, русские остаются в этом плане, по крайней мере на данный момент, более крепким орешком. 1990-е годы стали мощнейшим психоударом по населению России, прежде всего — по русским. Но, как поётся в песне, «выжившие — стали крепче стали». Хотя, как показал опыт, холуёв и подпевал ультраглобалистов и у нас хватает, коронабесие как психоудар в русских условиях оказался слабее, чем на постЗападе. Почему? Когда-то Бисмарк заметил, что Россия сильна, а потому страшна мизерностью своих потребностей. Разумеется, сегодня потребности жителей РФ намного выше, чем в умиравшей и убогой позднесамодержавной России. Тем не менее уровень комфортности жизни у нас в среднем ниже, чем на постЗападе, особенно за пределами Москвы, и это серьёзный фактор. Ну а так называемые «либеральные реформы», проводимые 30 лет властью, начиная с ваучерной приватизации и заканчивая пенсионной реформой, вряд ли поспособствовали воспитанию «человека послушного» — мечты ультраглобалистов. Или я ошибаюсь?

Объективно время работает против ультраглобалистов, и они продолжат раскручивать маховик информационно-психологического террора, запугивая людей новыми пандемиями (любимая «фишка» Гейтса), глобальным потеплением, вызванным якобы промышленной деятельностью человека, и многим другим. Думаю, на очереди — объявление угрозы вторжения инопланетян. Не случайно же НАСА вдруг начало «рассекречивать» данные, признав реальность и «тарелок», и инопланетян. 26 мая 2021 г. было официально объявлено, что Белый дом серьёзно относится к вторжению в воздушное пространство США НЛО. 25 июня 2021 г. в докладе «Предварительная оценка: неопознанные воздушные явления», подготовленном министерством обороны США и управлением национальной разведки, НЛО названы угрозой национальной безопасности — то ли ещё будет! Как тут не вспомнить предупреждения Вернера фон Брауна, высказанные им незадолго до смерти по поводу «пугалок», которые будет придумывать Запад для манипуляции общественным сознанием.

Фон Браун сказал своей помощнице, что после разрушения СССР (в том, что это произойдёт, он не сомневался) Запад постарается найти нового врага, и им станут мусульмане, исламский мир, но это, равно как и проблемы природного характера, будет слабой угрозой. И тогда настанет черёд угрозы инопланетного вторжения, для отражения которого, добавлю я, понадобится что? Конечно же, мировое правительство, живущее по законам военного времени. Всё тот же НМП БЭТ-фашизма. В «новой реальности» люди должны жить в атмосфере постоянного страха, в режиме наведённой психической эпидемии — запуганными, отключившими рациональное мышление легче управлять. Главным полем этих психоэпидемий (по сути — психоинформационного террора) будет, конечно же, постЗапад. У менее богатых и менее сбалансированных режимов за его пределами появится соблазн повторить это у себя. Причин может быть как минимум две: во-первых, продемонстрировать хозяевам мировой игры лояльность («мы такие же, как вы», «запишите нас в постбуржуинство» — «мы открыты для этого» и т.п.); во-вторых, компенсировать психоинформационными мерами социально-экономическую слабость. И то и другое самоубийственно, поскольку ведёт верхушки стран «второй зоны» (полупериферии) к уничтожению, прежде всего — социально-властному и экономическому. Именно психоинформационными ударами ультраглобалисты будут зачищать верхушки государств «второй зоны» и сами эти государства. Ну а в постбуржуинство никто их не собирается записывать — самим места мало. Удивительно, но казус Трампа ничему не научил «второзонников», угодливо табунящихся в прихожей постЗапада. Ну что же, прислуга она и есть прислуга, да только вот нужды в ней у хозяев новой реальности нет. Мобилизация для борьбы против «пандемии», «антропогенных климатических изменений» или инопланетного вторжения позволит ещё более продвинуть общество по пути упрощения — социально-экономического, культурного, психологического.

Однако регрессорам, по-видимому, неведомо, что упрощение бумерангом вернётся к ним — к их страте, к их детям: нельзя жить в обществе и быть свободным от него, даже если ты надеешься «забаррикадироваться» в своих анклавах. Если тэтчеризм и рейганомика внешне отбросили капитализм в его раннюю, рыночную эпоху, то ныне речь идёт об откате как минимум в «длинный XVI век» — тем, кому повезёт, неудачников же протащит ещё дальше, в глубь веков.

Кстати, даже с точки зрения геополитической мы видим возвращение «длинного XVI века» в Евразии, и это непосредственно касается России. В XVI — первой половине XVII вв. Россия постоянно испытывала давление Польши, которое остановила только в 1667 г., и Османской империи и их клиентов — крымцев. Самое позорное за всю свою историю военное поражение Россия потерпела именно от Османской империи — бездарный Прутский поход Петра I, правда, было это уже в XVIII в., в Русско-турецкой войне 1710–1713 гг. В то же время с воцарением в Китае маньчжурской династии Айсиньгёро (1644–1911 гг., больше известна под её девизом — Цин) начался китайский Drang nach Westen, который окончился присоединением к Китаю огромного массива земель на западе. С XVIII в. начинается экспансия России, которая с Австрией и Пруссией делит Польшу, поглощая её восточную часть, и с последней трети XVIII в. вплоть до последней трети XIX в. постоянно бьёт в войнах турок-осман, присоединяя целые куски Закавказья. Вторая половина XIX в. — экспансия России в Среднюю Азию (узда для британцев) и на Дальний Восток. Пик могущества — СССР.

Что мы видим сегодня? Россия потеряла Украину, и на западе наших границ реализуется активно поддерживаемый британцами проект Новая Речь Посполитая. Турция вернула себе свои геополитические позиции пусть не расцвета Османской империи, но, по крайней мере, начала XIX в., выдавливая Россию из Закавказья. Мало того, Турция укрепляется в бывшей советской Средней Азии. Новая Османская империя, так же как Большой Вазиристан, — это британский проект с прицелом на тюркоязычные зоны и население России. Большой Вазиристан — это не только перекройка Афганистана, но и создание этнического оружия (мигранты, бегущие от войны сначала в «станы» Центральной Азии, а затем — вместе с частью их жителей — в Россию. Из той же бывшей русской (сегодня — антирусской) Средней Азии Россию объективно выдавливает Китай. Геополитически на своих дальних западных, южных и восточных рубежах Россия отступает. В этом плане мы вновь переживаем наш «длинный XVI век», русское пространство сжимается — как и концептуальное управление этим пространством.

 

XIX

В ситуации упрощения упрощается и концептуальное управление — предельно. Сегодня оно сводится к набору мантр типа «устойчивое развитие», «разнообразие», «политическая корректность», «инклюзивный капитализм», «зелёная экономика», «технологический уклад», «информационное общество», «новый мировой порядок» (синоним — «новая нормальность») и т.п.

Мантры принято бездумно повторять, над ними не принято задумываться. Потому что если задуматься, то за каждой из мантр скрывается опасная, а порой смертоносная для человечества программа. «Устойчивое развитие» — это сокращение населения планеты максимум до 2 миллиардов, т.е. «бархатный» и не очень геноцид пяти с чем-то миллиардов людей. Термин этот не только вреден, но с учётом нынешней мировой ситуации бессмыслен и лжив. Мир находится в терминальной фазе системного кризиса, никакой устойчивости, никакого устойчивого развития здесь и в помине быть не может. Не думаю, что «хозяева Истории» настолько потеряли связь с реальностью. Дело скорее в другом: мифом об «устойчивом развитии» прикрывают некие цели и скрывают некую ситуацию, которая в мире (включая РФ) уже прошла точку невозврата. Словцо «устойчивость» — это в оруэлловском духе (мир — это война, война — это мир) эвфемизм для обозначения реального кризиса и кризисных, катастрофичных для большей части человечества средств его преодоления в интересах глобалистской верхушки.

«Разнообразие» — предоставление особых прав меньшинствам в ущерб большинству, причём в унизительно-оскорбительной для последнего форме. «Политическая корректность» — ликвидация свободы слова, тоталитарный контроль над словом и мыслью. «Инклюзивный капитализм» — экспроприация собственности малого и среднего бизнеса. «Зелёная экономика» — деиндустриализация, обнищание и разорение слоёв, связанных с промышленностью. «Технологический уклад» — сведение многомерной социальной целостности лишь к одной части, нарушение принципа системности с целью скрыть социальную характеристику общества, его классовую тайну. «Информационное общество» — общество тотальной пропаганды и дебилизирующих СМРАД; «Новый мировой порядок» — порядок, при котором триада «эксисты–банки–корпорации» железной пятой давит население планеты, загоняя его в «новую нормальность», т.е., по сути, в невыносимые условия жизни, что-то среднее между положением раба, крепостного и низкокастового. При этом новонормализированные низы будут жёстко идентифицированы QR-кодами и другими формами подключения к Сети, тогда как одной из привилегий верхов, показателем высшего статуса будет (как хорошо показано в романах Вадима Юрьевича Панова — цикл «Аркада») именно неидентифицируемость, прежде всего, их генетического кода (естественно, их не будут колоть вакциной, проникающей в РНК, в геном).

Даже просто произнося названные выше мантры, мы автоматически встраиваемся в чужой проект, подписываемся под него. Мало того, что в чужом проекте социум, группа, индивид работают на чужой интерес, в долгосрочной перспективе — нередко вредоносный или даже смертоносный для «подписанта». Главное в том, что в таком случае утрачиваются субъектность и самость. О том, что в чужой игре, т.е. по чужим правилам, нельзя выиграть, — я уже не говорю. Разумеется, не всегда есть свой готовый проект, значит, надо работать над ним, а пока идёт эта работа, либо не подписываться под чужое, либо, если постзападная орда припирает к стене и такой возможности нет, имитировать, саботировать и готовить партизанскую операцию в духе «Концерта» (сентябрь 1943 г.), только не физическую, а метафизическую, концептуальную.

Отсюда вывод: очень важно следить за языком, за понятиями и словами, которые нам навязываются: в начале было слово. Употребляя те или иные слова, термины, образы, понятия, мы подписываемся под определённой программой, которая реализуется не просто не в наших интересах, а в ущерб нам, с целью ничтоизации нас. Имя этой программе — Зверь, или НМП. Чтобы путём «великого обнуления» создать их посткапитализм, бесолюди должны превратить поздний агонизирующий капитализм в электронно-медицинский лагерь: «Великий эксперимент Троцкого переходит в новую, глобальную фазу, без прежних лживых догм» (В. Галактионова). Посткапиталистический социальный рай для 10% планируется обеспечить социальным адом для 90% остальных, для мировой обслуги.

Сумеют ли ультраглобалисты навязать миру НМП? Сомневаюсь. Мир слишком сложен, чтобы управлять им из одного центра, а История — слишком сложный и коварный процесс с массой непредсказуемых последствий, возникающих сразу же после того, как только сделан первый шаг в реализации проекта. Мир анклавов эксизма ограничен, за его пределами — бушующий мир «новых варваров», мигрантов и вообще людей, выброшенных верхушками на обочину Истории. Сможет ли НМП, если он будет создан, сдержать их? А что если произойдёт геоклиматическая катастрофа — настоящая, а не фейковая, которой пугают население ультраглобалисты? А что если искусственный интеллект сломается? Или подрывные силы, контрэлита внутри самого НМП решат поменять ситуацию? Не надо забывать историю Римской империи, средневековых городов-олигархий и арабских халифатов — Время имеет привычку свёртываться «листом Мёбиуса». Будем надеяться, что он совьётся в петлю на шее тех, кто планирует превратить человечество в скот, в мясо для жарки на сковороде Истории, в «терпил», биороботов, создать им социальный ад. Значит, именно туда дорога этим планировщикам. Будем гуманистами: поможем им, чем можем, попасть туда, как в «Коньке-Горбунке: «Бух в котёл — и там сварился!»

---

[1] Смирнов Г. Мысль — молния в ночи. М.: Onebook.ru, 2014. С. 111–112.

[2] Я благодарен Г. Власову, обратившему моё внимание на эту книгу и поделившемуся информацией о её содержании.

[3] По критериям ВОЗ, население страны считается старым, если доля людей старше 65 лет превышает 7% (в РФ — 15,5%).

[4] Стругацкий А., Стругацкий Б. Улитка на склоне. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 237–238.