То, что западные оппоненты России в рамках политической войны с ней ставили задачу делегитимизации выборов в Госдуму, было известно задолго до выборов.
Правда, что такое делегитимизация парламентских выборов, не вполне понятно: легитимность определяется не честностью и законностью, а тем, согласны граждане подчиняться органу власти или не согласны. Можно быть вполне законным – а легитимностью не обладать, можно закону не соответствовать – но оказаться вполне легитимным.
И было вполне ясно, что к тем или иным выборам может быть множество вопросов, но их «легитимность» будет тем больше, чем больше ее будут оспаривать те, кто это делает обычно: внешние игроки и их российская клиентела.
С точки зрения российского общества, если последние что-то в России атакуют и оспаривают, значит, это «что-то» уже хорошее. Просто по факту того, что Западу и западной клиентеле не нравится.
Только есть еще один момент. Как говорил когда-то Ленин, «никто не может дискредитировать коммунистов, если сами коммунисты себя не дискредитируют». Иначе: никто и никогда не сможет дискредитировать российские выборы, если партия власти и сама власть их не дискредитируют. А их поведенческие навыки таковы, что они постоянно этим занимаются.
Уже сама установка на трехдневные выборы с обоснованием «так удобнее» и введение дистанционных выборов лишало выборы уважения. Потому что выборы власти, реализация «народного суверенитета» — в принципе не меряются категорией «удобства». Удобство становится значимо тогда, когда некое действие представляется настолько незначимым, что осуществляется только в случае, если его осуществить «удобно».
Это даже если оставить в стороне вопрос достоверности голосования в таких условиях. Разумеется, инициаторы такого формата заявляют, что сохранность поданных голосов они гарантируют. Но реализация такой гарантии со стороны власти оказывается противоречащей ее интересам. И уверения, что она будет действовать против собственных интересов – доверия не вызывают: перечислять примеры ее лжи и неисполнения своих обещаний – слишком долго.
А уверения, что данные компьютерного голосования вообще невозможно исказить, «потому что блокчейн» — тоже впечатления производят не больше, чем уверения «потому что собаки низко пролетели», потому, что 90% граждан страны не знают толком, что именно слово «блокчейн» означает. И, похоже, что те из должностных лиц, которые это слово произносят, тоже сами его смысл не понимают.
Если же вспоминать, что для обеспечения явки на выборы был объявлен розыгрыш призов за голосование, то есть сам акт голосования оказался оплачен, то уровень почитания и сакральности снижается критически. Причем и с помощью покупки явки – обеспечить ее выше 50% к вечеру последнего дня голосования, похоже, не удалось.
Правда, это без учета данных электронного голосования, которые, оказалось, странным образом пришлось подводить дольше, чем считать бумажные бюллетени. Хотя электронных было порядка двух миллионов, а бумажных – в десятки раз больше.
Вопрос в любом случае — порядка половины страны голосовать не пошло: ни в первый день, ни в третий, ни на участки, ни через компьютерные сети. Явка оказалась примерно такой же, какой была пять лет назад, в 2016 году. И тогда
— либо ни удлинение срока голосования, ни интернет-технологии эффекта не дали: кто хотел, тот и голосовал, кто не хотел, тот так и не проголосовал, то есть так и не захотел и был относительно сознателен в этом решении;
— либо электоральный абсцентизм вырос настолько, что без этих нововведений явка оказалась бы уже совсем неприличной.
Да, встает вопрос, что означает отказ половины страны участвовать в голосовании. Первая версия утверждает, что это протест, что полстраны против как существующей власти, так и против той, которая может быть избрана, а значит – все это уже нелегитимно. Вторая, альтернативная версия, которую в воскресенье предложила Маргарита Симоньян, заключается в том, что те, кто не пришел на выборы, настолько всем довольны, что ничего менять и не хотят: им и так хорошо. Изящно, конечно. Как сама Маргарита Симоньян.
Только, будь она права, тогда они пришли бы голосовать за ту партию, которая олицетворяет статус-кво и обещает сохранить эту «хорошую жизнь», и пришли бы просто для того, чтобы на выборах не победили партии, которым эта жизнь не нравится и которые предлагают ее поменять.
Более правдоподобна третья версия: те, кто не идет голосовать, просто не верят, что жизнь может стать лучше. Те, кто голосует за партию власти, либо довольны настолько, что менять ничего не хотят, либо просто надеются, что с ней хотя бы особо хуже не станет. Те, кто голосует за других, хотят тех или иных изменений либо просто потому, что образы этих партий им нравятся.
Но тут и еще один момент: если жизнь людям не нравится, а за иные партии, кроме партии власти, они не голосуют, то почему… Партия власти проводит экономическую политику, при которой народ нищает несколько лет подряд. Партия власти украла по несколько лет у будущих пенсионеров, при этом пообещав тем, кто пенсионерами оказался, пенсии существенно повысить – и солгала, она обещает повышать зарплаты – и обещания не выполняет, а за ее оппонентов голосов подают больше, чем за нее.
Это все правда – просто потому, что если с ней все примерно ожидаемо, то надежды на то, что кто-то из ее оппонентов жизнь народа улучшит, нет ни на грош. Не создают образа надежды. Когда-то такой образ создавала КПРФ – только раз за разом сама же его разрушала. Если побеждала – от победы отрекалась.
Но и с голосованием за «Единую Россию» картина доверия не вызывает. Не будем вспоминать о том, что даже провластный ВЦИОМ незадолго до выборов предсказывал рост голосования за КПРФ до 40% и падение за «Единую Россию» до 40%. Допустим, просто ошибся. Квалификацию утратил.
Но вот опубликованные после завершения голосования экзит-полы, которые считаются с некоторых пор примерно точной оценкой итогов голосования, дали «Единой России» 45%, а КПРФ – 21%.
Первые итоги голосования восточных регионов после подсчета около 10% голосов дали «Единой России» 38%, а КПРФ – 25%: это выглядело сенсационно. Политтехнологи сопровождения ЕР на телешоу в студии РТК явно были смущены и сходу стали утверждать, какая это большая победа их ведомых, хотя 38% при подсчете каждого десятого бюллетеня – это уже тревожный показатель в такой ситуации, если учесть, что на прошлых выборах им довелось обеспечить ЕР в итоге 54%.
Если бы показатель в 38%, тем более при 25% для КПРФ сохранился, это было бы их профессиональным фиаско. Возникла версия, что с 2016 годом сравнивать вообще нельзя, потому что тогда был «Крымский консенсус» и общий подъем, а теперь власть вышла на выборы на фоне «пенсионной реформы» и пандемии. Только лукавство явно бросалось в глаза: во-первых, «Крымский подъем» в первую очередь связывался с решениями Путина, а не той или иной партии, собственно, заслуги в воссоединении Крыма не было ни у какой партии. Хотя в той степени, в которой на партии это распространялось, распространялось на все партии, все они были за воссоединение.
Только в 2016 году этот подъем, как подъем настроения, уже закончился: с момента воссоединения прошло минимум две девальвации – и зимой 2014-2015 года, и в начале 2016 уровень жизни заметно упал, финансовый блок правительства был притчей во языцех, министр финансов вкупе с министром образования – самыми одиозными фигурами в политикуме, настолько, что ЕР в канун выборов вывела их из своего руководства. Экономическая политика «Единой России» уже тогда вела к обнищанию страны. Потом был подъем настроения, связанный с президентскими выборами – и новый спад после повышения пенсионного возраста. Другое дело, что на фоне и пандемии, и относительно энергичных действий по защите от нее уже и про пенсионную реформу стали забывать.
Так что сравнивать итоги выборов 2021 с итогами 2016 было вполне корректно. И для власти и ее политтехнологов – неприятно. И пошло вымещение раздражения на представителях КПРФ. Хотя, как отмечали те эксперты, которые в панику не впали, неудачный результат ЛДПР показал банкротство антикоммунистической риторики, а восстановление позиций перевоссоединившейся «Справедливой России» подтверждало расширение левой ориентации электората. В итоге к концу понедельника последняя неожиданно почти нагнала ЛДПР.
Но подсчет 10% — это подсчет 10 %. И чуть ли не главное, что он дает – это ориентиры для власти, как и куда надо корректировать итоги голосования. Дальше пошло то, что происходит на каждых выборах: результаты власти стали улучшаться, результаты КПРФ – снижаться.
В принципе, при движении с Востока на Запад подобное может происходить: разные группы и разное голосование. В прежние времена на Востоке вообще лидировал Жириновский.
Верить в естественность процесса мешало только то, что результаты партии власти росли ровно в унисон с падением результатов ее оппонентов. Хотя в первые часы, пока процесс публично освещался на телевидении, все казалось правдоподобным и укладывалось в данные экзит-полов: ЕР повышала свои результаты по направлению к оглашенным 45%, КПРФ снижала к тем же экзит-польным 21%, ЛДПР падала, «Справедливая Россия» постепенно опережала кукольных «Новых людей», созданных для сбора голосов у тех, кому наскучило «думское меню» из четырех старожилов.
К середине ночи картина почти стабилизировалась и вышла на уровень экзит-полов: результаты ЕР превысили 46%, у КПРФ были чуть ниже 22%, ЛДПР спустилась до 8, СР до нее почти поднялась, «Новые люди» опускались до 5% с небольшим. В какой-то момент было объявлено, что ЕР лидирует в 131 одномандатном округе.
Картина сложилась и уже была вполне разумно приемлемой для власти: пять проходящих в парламент партий вместе набирали под 85% голосов, то есть при распределении голосов непрошедших они делили между собой еще 15%, около 8 из них доставались ЕР, что в сумме давало ей 53% из 225 списочных мест в Думе, то есть 130 мест, а при еще 131 мандате из мажоритарных округов это давало 261 место: большинство, хотя и не конституционное. Что не имело особого значения, поскольку с добавлением мест ЛДПР и других управляемых депутатов набрать 300 голосов проблемы уже не составляло.
Но, очевидно, и в «Единой России», и среди кураторов выборов перспектива оказаться с 38 начальными процентами при 25% КПРФ кого-то очень сильно испугала, и процесс решили продлить, заодно наказав и КПРФ за излишнюю радость и самодовольство. В середине ночи объявили, что если пару часов назад среди одномандатников лидировали 131 единорос, то теперь их стало под сто девяносто. Телетрансляцию прекратили, а к утру у «Единой России» показатели выросли почти до 50%.
Чтобы никто не злорадствовал (больше ей добавить было бы уж слишком неприлично), у КПРФ показатели снизились сначала ниже 20% — чтобы не вспоминали о временах 1995 года, когда собрали 22% и оказались самой крупной фракцией, а затем и ниже 19%, полученных на позапрошлых выборах в 2011 году, так перепугавших власть и страну.
Конечно, все это может быть просто набором чистых случайностей. Но странным образом укладывающихся в читаемый сценарий. На самом деле, ни для стабильности страны, ни для ее суверенитета, ни для власти, ни для самой ЕР политически не нужных.
Хотя, с другой стороны, нужные определенного рода исполнителям и политтехнологам, опасающимся оказаться в будущем невостребованными.
И вот эти читаемые сценарии, политически ни власти, ни элите не нужные, на самом деле и придают выборам характер карнавального спектакля, и смешат наблюдателей, и создают материал для того, чтобы оппоненты страны могли твердить о выборной пусть не фальсификации, но манипуляциях – и в припадках психоза объявлять российские выборы нелегитимными.
Которые если кто-то и может дискредитировать – то только российская власть, партия власти и обслуживающие их исполнители и технологи.
