Периодизация прохановского творчества – задача непростая. Выходит новый роман – и все былые филологические конструкции рассыпаются, тектонические плиты истории сдвигаются, водоразделы смещаются, творческие отрезки сжимаются или, наоборот, растягиваются. С каждым новым романом всё труднее укладывать литературу в годы и десятилетия, нужна иная мера: та, что не боится времени, его быстротечности. Нужна евангельская мера. Когда человечество ещё не дробило сутки на часы, всё мерилось стражами, сменой караула. От заката до восхода сменялось четыре стражи. Стража – мера бдения, мера неусыпно стоящих на посту, мера тех, кто не выпустил из рук оружия, сохраняя свои рубежи. Стража – прохановская мера времени.
Первая стража длилась три часа после заката. Пора красного солнца и первой звезды. Пора бодрящего дыхания вечера, первого вдохновения и прозрения грядущей жизни. Период первой книги «Иду в путь мой», техносферных и военных романов. Период, завершившийся романом «Око», о предчувствии неизбежной катастрофы советской империи.
Вторая стража продолжалась до полуночи. Время непроглядной тьмы, морока, когда пробудилась прежде таившаяся нечисть, норовила изничтожить всё живое, добить подраненное, разорвать на части омертвелое. Это так называемые босхианские романы об адском глумлении над телом великой державы: «Крейсерова соната», «Политолог», «Теплоход», «Виртуоз».
Третья стража: от полуночи до трёх часов ночи. Время, когда ещё далеко до рассвета, но тьма уже поколеблена, рождается надежда на новый день, новую жизнь. Здесь романы о «пятой империи», об Избраннике, русском чуде и русской мечте: «Алюминиевое лицо», «Русский», «Человек звезды», «Время золотое», «Крым», «Губернатор», «Убить колибри», «Цифра», «Леонид», «Таблица Агеева»…
Но вот грядёт время четвёртой стражи – время утра, восхода солнца. За горизонтом ещё не показалась его макушка, ещё не слышен жаворонок, ещё не ве́домо, что несёт этот новый день, но писатель уже прозревает золотые лучи. Недавно опубликованный роман «Тайник заветов» – роман четвёртой стражи, о тех смыслах, перед которыми человек теряется, о той, может быть, разрушительной, а может быть, преображающей силе, что надвигается на мир. Новый роман «Сыны Виссариона» продолжает наметившийся период.
Герой романа – Фёдор Степанович Свирский – занимается продажами квартир в Москве. Он свидетель людского кочевья XXI века. Кто-то расширяет свои пространства и из тесных однушек переезжает в загородные дома. Иные, напротив, уплотняются, селятся в душных коммуналках. Те, кому «негде главу преклонить», дерутся с ближними за наследство, но в итоге всем достаётся одинаковая жилплощадь, с одинаковым метражом в три аршина. Люди проживают жизни, но так и не успевают увидеть неба, заботясь о земном, возделывая земное, оказываются отданы земле.
Свирский – человек одинокий. Дорогие его сердцу женщины – бабушка, мама, жена – одна за другой покинули этот мир. Фёдор Степанович живёт в просторной московской квартире, которая помнит несколько поколений его рода, в которой каждый предмет, каждая мелочь дышит былым. Кто-то из его предков оставил на грубом зелёном сукне письменного стола чернильное пятно. Свирский часто всматривается в него, будто это особая точка мироздания, откуда расходятся прошлое и настоящее.
Каждую неделю Свирский стремится в подмосковный лес. Там в образе трёх деревьев – сосны, ели и липы – ему явились бабушка, мама и жена. Как русский святой Александр Свирский, перед которым тремя ангелами предстала Троица, Фёдор Степанович опускается на колени перед деревьями – «ангелами души своей» – говорит с ними, обнимает их стволы, бережно укрывает корни, гладит, как хрупкие женские руки, ветви.
Но вот однажды он становится свидетелем того, как посреди русского леса адская машина вырубает просеку. Деревья стенают, такими знакомыми голосами зовут на помощь – но поздно: от липы, сосны и ели остаются пни. Свирский становится ещё более одинок, будто его самого спилили под корень. Он кладёт голову на обрубки деревьев, как на плаху, льёт слёзы, вглядывается в годичные кольца, словно в годы, прожитые женой, мамой и бабушкой. Три такие разные судьбы, вобравшие в себя события XX века. Если бы не русла человеческих жизней, история рассыпалась бы в своей непредсказуемости: события и эпохи не выстроились бы в череду, а пожрали друг друга. От истории в мире расходятся таинственные круги, как на древесном срезе, и потому человеческому сознанию невозможно пробиться сквозь эти волны, сквозь заградительное оцепление к смыслу истории, что сокрыт в самой сердцевине. Неведомый зиждитель в начале времён бросил в мироздание камень и от него до сих пор расходятся круги. Такие мысли посещают Свирского в его тоске.
В разорённом, поруганном лесу он встречает на осенней тропе загадочную незнакомку. Её прекрасный облик завораживает: смоляные волосы, расчёсанные на прямой пробор, гипнотический взгляд, еле уловимая улыбка – то ли насмешка, то ли снисхождение, то ли сочувствие. Воздух вокруг неё дрожит маревом, туманится, кажется, она теряет свои очертания и сливается с природой. Будто какой-то гениальный художник написал её портрет, наделил её особым кодом. «Елизавета Московцева», «Лиза Мо» – представляется она.
События развиваются стремительно: вот уже в подмосковном доме Лизы Мо Свирский, как в обсерватории, наблюдает созвездия. Татуировкой на его теле отпечатываются рыбы. «ICHTHYS» – слышится в каждом слове Лизы Мо священный акроним. «Ты не как все, ты не от мира сего» – внушает она Свирскому. «Только ты сможешь одолеть три стражи, три ловушки истории, трое врат, за которыми тебе откроется истина. Это всего лишь игра, телевизионное шоу. Победишь – получишь награду: поедешь со мной в страну меж двух океанов, туда, где прародина человечества».
Зачарованный Свирский отправляется в телецентр. Там он знакомится с медиажрецом Яковом Сайтаном, который, как хамелеон, меняет цвета, как оборотень – обличия. Он то кроток, как голубь, то мудр, как змея, то ядовит, как скорпион. На этих контрастах строятся программы Сайтана, в которых предстоит принять участие Свирскому.
«Без теней» – шоу о жизни звёзд, тех, кто всегда на виду, на свету, о тех, кто не отбрасывает теней. Шоу, где рушатся репутации, развенчиваются былые кумиры, превозносится низменное и тлетворное. Зрителю предлагается замочная скважина спальни или уборной, куда редко кто откажется подсмотреть. «Низких зрелищ зритель» увязает на этом этапе, не преодолевает первой ловушки. История навсегда скрывает свою тайну от того, кто с неодолимой страстью закопался в чужом грязном белье.
«Рычаг истории» – политическое ток-шоу с бесконечным диалогом глухих, с ораторским самолюбованием, полемическим сладострастием, не дающим никаких ответов, а лишь ещё больше затуманивающим действительность. Это вторая стража, до которой добираются немногие, те, кто одолел первую, но и они застревают в ловушках-иллюзиях, умело расставленных Сайтаном. От попавшихся история ускользает.
На обоих шоу Свирский пытается отстоять последние крохи чистоты и справедливости, старается выступить миротворцем, когда, обсуждая карабахский конфликт, армянский и азербайджанский эксперты идут врукопашную.
Свирский одолевает первые две стражи. Телецентр позади. Дальше закрытый, непубличный «Совет мудрецов», к которому допускаются только избранные. Здесь волхвы, цари и пророцы размышляют о возможных вариантах отношений человека к истории. Сайтан как мудрейший из мудрецов, носящий на Совете имя Енох, владеющий особым енохским языком, шифрующим и дешифрующим сакральное знание, подводит итог. Из всех попыток вырваться из потока истории ни одна не является спасительной. Угодничество карьеристов, разрушительный натиск революционеров, чаяние художниками красоты и преображения, пьяное забытьё – всё бесполезно. Во всех этих случаях человек остаётся лёгкой добычей истории, её непредсказуемый ход перемалывает человеческий опыт, прогнозы и упования. По-настоящему спасительно лишь уйти от «мира сего» в «мир иной», как это делали затворники и пустынники. Но Земля давно тесна для спасения человека. Потому, одолевший третью стражу, должен стать жителем Космического государства.
Свирский боится этого шага, разрывает отношения с Сайтаном. Решает заниматься привычным делом, жить, как все, не притязая на высокие смыслы и разгадку тайны. Но тьма «мира сего» сгущается вокруг Свирского. Беспробудное уныние московских коммуналок, где люди выпали из исторического времени и оказались в бытовом безвременье, где реальность внушает каждому: проживи незаметно, не наследи в истории. Русский человек тонет в отчаянии, разврате, бессилии, его вытесняют витальные, с напружиненной волей мигранты. Русский человек даже не бежит от истории, история норовит безвозвратно сбежать от него. «И я такой же, – думает Свирский. – И я не оставлю следа. Только однажды держал я руку на пульсе истории, когда осенью 1993-го оборонял Дом Советов, когда рисковал жизнью, когда побратался с другим баррикадником, обменявшись с ним нательным крестом».
В «мире сем» воцарилась смерть: такая желанная всё это время Лиза Мо неведомо зачем совершила акт самосожжения, вспыхнула на глазах у Свирского. И теперь нужно достичь Космического государства, чтобы одолеть смерть, чтобы воскресить Лизу Мо и всех близких, чтобы вернуть к жизни русский народ, который по рождению своему «не от мира сего».
Свирский вновь выходит на связь с Яковом Сайтаном. В потаённой точке России тот собирает общину, что вот-вот отправится на ковчеге в Космическое государство. В общине сошлись все, кто встречался Свирскому в последнее время: от жильцов московских коммуналок до экспертов по карабахскому конфликту и членов «Совета мудрецов».
Будущие насельники ковчега должны совершить три обряда: усекновение грехов в бане бытия, взращивание древа жизни, семена которого ещё Гагарин доставил из Космоса, и обряд обретения плодов от древа. В этих плодах должны воскреснуть все умершие: и насаженная энтомологом на острую иглу бабочка, и срубленные адской машиной деревья, и сгоревшая Лиза Мо.
Все ждут явления «пророка пророков», создателя «царства звёздного света», который на местной Рыбьей горе должен прочесть напутственную проповедь и вместе со всеми отбыть на ковчеге в небо обетованное. Имя пророка – «Виссарион» – «лесной житель»: ему дорога всякая жизнь, всякое «древо насаждённое», каждый древесный корень, каждая капля смолы, проступившая на коре. Ему предстоит перенести древо жизни в Космическое государство, где станут «зажигать погасшие звёзды, латать “чёрные дыры”, принимать роды новых планет, свёртывать спирали галактик».
Проповедь Виссариона – это родословие Вселенной, где абсолютно всё связано родственными узами: армянин и азербайджанец, садовник и цветок, дождь и трава, человек и время. Всё является причиной для всего и вытекает следствием отовсюду: не спас мотылька – и в небе погасла звезда.
Родивший сына есть Отец.
Возлюбивший Отца есть Сын.
Спасший себя есть Спас.
Спасший другого есть Друг.
Прошедший врата есть Странник.
Простивший обиды есть Солнце.
Оказавший милость есть Луна.
Заглянувший в цветок есть Пчела.
Любящий вечер есть Заря Вечерняя.
Любящий утро есть Заря Утренняя.
Источающий сладость есть Мёд.
Льющий слезы есть Соль.
Творящий слово есть Звук.
Творящий свет есть Алмаз.
Свет в ночи есть Звезда.
Ночь без света есть Бездна.
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет, бездне дна.
После проповеди Виссарион призывает к себе Свирского, и тот узнаёт в нём баррикадника, с которым обменялся крестами. Тогда они будто поменялись жизнями, и всё, что история уготовила Свирскому, выпало на долю Виссариону: в 90-е, после баррикады, он хлебнул русской тьмы, скитался по городам и весям, впадал во все тяжкие, пока не услышал призыв: «Тебе надлежит идти на небо. Взнесёшься и станешь спасать мир. Порча земная происходит от порчи небесной. Излечи Вселенную, и излечишь землю. Собери тех, кто “не от мира сего”, и вознесись».
Всё уже готово к отбытию. Нерешённым остался лишь один вопрос: какова будет форма правления в Космическом государстве? Яков Сайтан настаивает на республике, Виссарион же намерен провозгласить монархию. Из-за этого разлада в день отлёта, когда Виссарион восклицает: «Элавито!» – «Слава небу!», Сайтан твердит: «Элоято!» – «Слава земле!». Ковчег, оттолкнувшись от Рыбьей горы, в неопределённости повисает между небом и землёй и выходит из строя – полёт срывается.
Космическое государство – обетованное царство благоденствия и гармонии – поразил земной вирус, вирус греха, злобы, зависти и предательства, вирус Каина и Иуды. Космическое государство, ещё не заселённое людьми, уже разделилось само в себе и оттого не устояло.
Якова Сайтана-Шайтана-Сатану, от века идущего по следу за человечеством, судят в общине земным судом, без милосердия и прощения. Предатель и смутьян приговаривается к смерти. Вместе с ним должен быть казнён и Свирский, который вступился за Сайтана, желая не допустить первой крови среди чающих Космического царства. В отношении Сайтана приговор приведён в исполнение, Свирского же спасает Лиза Мо, которая чудом выжила, как неопалимая купина.
«Ты прошёл все три стражи. Тебя ждёт обещанная награда» – за спиной спасительницы открывается мглистый город Чинандега, молочная река Коко, два зелёных океана.
Никарагуа – страна меж двух океанов, где жизнь – сплошной латиноамериканский карнавал. Она кажется потерянным и обретённым раем, где времени ещё нет, а значит, нет ни старости, ни смерти. Хорошо здесь быть: танцевать, веселиться, вкушать экзотические яства, любоваться небом, водой, воспевать любимую, что теперь неотлучно рядом.
Но не ради этого оказался здесь Свирский. Ради спасения мира. Неспроста он «Феодор» – «Божий дар», неспроста «Степанович» – «увенчанный царской короной». То, что не удалось на Рыбьей горе, теперь предстоит совершить у жерла вулкана Сан Кристобаль. Но уже не через полёт, а через жертву, не через вознесение, а через сошествие во ад. Из проснувшегося вулкана в мир рвётся чёрная лава – нужно закупорить кратер собой, своей жизнью.
Лава вскипает, тьма сгущается, вязкое и раскалённое засасывает, в последних порывах жизни герой пытается за что-нибудь ухватиться. Неведомая сила выталкивает его наружу: московская квартира, старинный письменный стол, чернильное пятно на зелёном сукне. Оно пульсирует перед глазами героя, готово либо исчезнуть, либо разрастись в целый Космос. Пятно – «стеклянная микросекунда, через которую протекает судьба», в которой пульсирует история.
Истории тесно в ветхом мире. Она – молодое вино, готовое прорвать старые мехи. Она ищет сегодня для себя новое пространство, новый простор, ей нужен образ будущего, в который она вольётся. Но этот образ не в силах создать ни политологи, ни социологи, ни журналисты.
Мы живём в пору третьей стражи, в пору «петлоглашения». Петух уже возгласил дважды, и мы, подобно апостолу Петру, уже дважды отреклись. Мы отреклись от смыслов, от истории, от Истины. И нам неведомо, что дальше: либо третье отречение – и за ним тупик; либо троекратный отпускающий грех вопрос Спасителя: «Любишь ли Меня?» Либо история окажется во тьме ночи, либо наступит рассвет.
Единственный теперь, кто способен создать образ мира – писатель. Писатели отныне – миро-творцы. Блаженны миротворцы! Если раньше литература прежде всего создавала тип героя, искала человека, то теперь ей предстоит создавать, открывать мир, в котором будет жить человек. Тот, кто раньше был Диогеном, станет Гагариным. Тот, кто когда-то держал в руке фонарь, должен уместить на ладони земную сферу.
«Исключительный герой в исключительных обстоятельствах» или «типический герой в типических обстоятельствах» – всё это в минувшем. Теперь же преображённый, космический мир с героем-преображателем. Мир в пору смены третьей стражи первичен – за ним придут и герой, и язык, и сюжет. Блажен способный облечь в слова мир четвёртой стражи, дать ему имя, и если жизнь пока не видит этого мира, она дорастёт до него, поравняется с ним, сроднится с ним, ведь там восходит солнце и восклицают «Слава небу!»
