М.Курников ― Добрый вечер! В эфире программа «Особое мнение». В студии у микрофона — Максим Курников. А по видеосвязи со мной — писатель Александр Проханов. Здравствуйте!
А.Проханов ― Добрый вечер, Максим!
М.Курников ― Давайте сразу скажем, что вы, наверное, себя относите к консерваторам. Скажите, вы умеренный консерватор или неумеренный?
А.Проханов ― Я не понимаю, кто я, потому что, мне кажется, что Сталин как образ русского правителя вмещает в себя глубинный консерватизм, то есть он усваивает все формулы, символы, смыслы, предшествующие русской централистской имперской истории и одновременно он запускает великий проект, он рвется вперед. Вот эта форма, называйте ее сталинизмом, называется ее экономическим консерватизмом, как угодно, она мне очень импонирует и, мне кажется, что она для любой страны, в том числе, для России крайне прогрессивной формой является.
М.Курников ― Владимир Путин говорит, что наша идеология — это умеренный консерватизм. Вы понимаете, что он имеет в виду? Если да, то объясните нам.
А.Проханов ― Я догадываюсь, что он имеет в виду. Он боится революционности, революционных потрясений, он не хочет эти потрясений. Он дитя этих революционных потрясений 90-х годов, 91-го года. Он в этом отношении травмирован этими потрясениями, хотя эти потрясения вынесли его на вершину российской власти. Любые намеки на эти потрясения, которые демонстрировала Болотная площадь, когда демонстрировали недавние выступления в защиту Навального, они напоминают ему об этих потрясениях. И он глубинно их боится, страшится и сам по себе и как глава российского государства, усматривая в них возможность сотрясения. Поэтому вот этот революционизм для него является пагубой, главным инструментом разрушения государственности. Поэтому в противоположность революционизму он предлагает формулу консерватизма. То есть все, что кипит, все что бурлит, все, что в болоте гнилом, российском пузыриться, издает запах тления, он бы хотел заморозить, он бы хотел законсервировать и вынести на поверхность живые, оставшиеся от прошлого ценности и тенденции. Вот я так его понимаю.
М.Курников ― А что здесь означает «умеренный»? Это значит, что это консерватизм не для всех или консерватизм не во всем? Что значит, умеренный?
А.Проханов ― Это значит, не тотальная заморозка, не остановка развития.
М.Курников ― То есть не общий наркоз, а местный.
А.Проханов ― Ну, назовем это так. Это консерватизм, который не оборачивается целиком в прошлое, не выносит традиции из прошлого в полной академической их форме. Он предполагает, что эти традиции, они цветущие, оно плодоносящие, они имеют в российской действительности продолжение, развитие. И поэтому этот консерватизм не является остановкой, это является формой, которая останавливает эти революционные рывки, революционные качания. И в каком-то смысле умеренный консерватизм Путина — это противопоставление этой глобальной революции обнуления. Это революционный процесс, которые сметает прежние формы, прежние грани, прежние ценности, процесс, который охватывает мир. И Россия, как и некоторые другие страны, как Китай хотят этому противопоставить свою самость, свою ценность и свою традиционность. Поэтому, я думаю, что формула «умеренный консерватизм» расшифровывается именно таким образом на фоне происходящих перемен.
М.Курников ― Александр Андреевич, вы в самом начале говорили о сталинизме. Можно ли сказать, что умеренный консерватизм — это умеренный Сталинизм, если продолжать куда-то туда оборачиваться?
А.Проханов ― Это опасное сравнение. Путин не любит, когда его сравнивают со Сталиным. И вообще Сталин — это неповторимое явление русской истории. Я бы не стал его называть умеренным или частичным. Сталин, он во всей полноте Сталин. И Сталина нельзя назвать умеренным консерватором.
М.Курников ― Нет, как раз нельзя. Я и говорю, умеренный консерватизм — это умеренный сталинизм. Умеренный консерватизм где-то там берет свои корни.
А.Проханов ― Умеренный сталинизм, ограниченное христианство, упорядочивание Христом. Мало ли, что можно сказать. Сталинизм не бывает умеренным, он всегда огненный. Это скорость света, это скорость русской истории.
М.Курников ― Хорошо, давайте тогда о других аспектах этой речи на Валдайском форуме скажем. Я, например, обратил внимание, что очень много говорил Владимир Путин о вопросах гендерных. Мальчики становятся девочками, ЛГБТ-тема и так далее. Почему это так беспокоит умеренного русского консерватора?
А.Проханов ― Я уже об этом сказал, потому что все эти элементы, не только эти, они связаны с этой начинающейся огромной мировой волной великого обнуления, волной, связанной с загадочным, великим проектом, который сметает все предшествующие другие проекты такие, как эллинизм, и римский проект и еврейский проект, и фашистский проект, и либеральный проект, и коммунистический проект. Это нечто особое, огромное и невнятное. И в этом огромном и невнятном тема гендерная так же, как и тема зеленой экономики, а также тема цифрового контроля — одна тема перетекает в другую. Поэтому он решил говорить о великом обнулении именно в таких доступных, наиболее популярных формах.
М.Курников ― Если говорить о кризисе капитализма, который заметил в этот раз Владимир Путин, означает ли это какой-то поворот, или это просто констатация и предложение думать?
А.Проханов ― Мне кажется, что это означает некий поворот. Это означает поворот, связанный с концепцией этого позднепутинского государства. Эта концепция понятная, у этой концепции есть помимо него близкие ему архитекторы. Эта концепция медленно, но неуклонно развивается. Ее признаки мы видим во всем мире — и в юриспруденции, и в подавлении либеральных тенденций, и в ощущении того, что неравенство, обеспечиваемое вот этим свирепым капитализмом. Оно приводит к большим напряжениям, и что прежние формы нашего олигархического капитализма привели к застою, к остановке нашей индустрии, деградации государственных форм, таких, как здравоохранение, педагогика. Мне кажется, что его разговор о кризисе, исчерпаемостьи капитализма связан именно с этим. Хотя, мне кажется, он чуток к мировым тенденциям, и мировое сознание экономическое тоже говорит об ущербности капитализма.
М.Курников ― Александр Андреевич, вы сказали очень важную вещь, что власти и, наверное, Путину в первую очередь не нравится, как людей раздражает это неравенство. Но нет ли у вас ощущения, что современное Российское государство борется с раздражением, борется с формами неприятия этого неравенства, а с самим неравенством?
А.Проханов ― Во всяком случае, проблема неравенства стоит перед властями, стоит перед Путиным. Он видит эту проблему. И как с ней совладать, я не знаю. Можно, конечно, просто похватать тех, кто слишком недовольны этим неравенством, и посадить в каталажку, но, мне кажется, это примитивный путь, на которым не пойдет сегодняшнее государство российское.
М.Курников ― Пока оно НРЗБ разве нет?
А.Проханов ― Я думаю, что в этом что-то есть, конечно. Вот с Навальным обошлись как с человеком, который боролся и высказывал свою претензию к этому неравенству. Я не силен, я не крепок в понимании того, что делается за кулисами власти, но, я думаю, что проблема неравенства власть будет очень тревожить. Она будет тревожить беззаконие, которым пользуются власть имущие олигархи. Как говорится, друзьям — все, врагам — закон. Это порождает дополнительное напряжение в обществе. Во всяком случае в экономических кругах, как и оппозиционных, таких, как глазьевских, так и в приближенных к сегодняшнему правительству, таких, как Белоусов, зреют и рассматриваются варианты другой экономики.
М.Курников ― Простите, вы сказали, Глазьев — оппозиционное течение экономическое?
А.Проханов ― Конечно, оппозиционное. Глазьев предлагает альтернативу.
М.Курников ― Он столько лет советник президента.
А.Проханов ― Во-первых, он уже не советник президента.
М.Курников ― Был много лет.
А.Проханов ― Он поэтому и ушел, что его альтернативная экономическая теория не была востребована, он сам ушел оттуда.
М.Курников ― Вы начали говорить о государстве, которое выстраивает Владимир Путин. Не кажется ли вам, что это государство, особенно после обновления Конституции стало еще более унитарным, чем оно было и менее федеративным?
А.Проханов ― Да, конечно. На это направлены все новые построения. Они направлены на усиление централизма. Потому что слабый централизм или ослабление централизма, который мы наблюдали в конце 80-х, 90-х годах привели к катастрофе, к ослаблению, к уничтожению государства полностью. Потому что Русское имперское государство, оно таково, что оно не терпит игры свободных сил, оно не терпит либерализма, потому что либерализация экономики, либерализация пространства, либерализация народов, либерализация культур, создание националистических партий — это все тенденции, разрушающие империю. И именно эти тенденции проявлялись и проявляются по сей день.
И с этими тенденциями, конечно, позднепутинское государство борется. Я просто убежден, что традиционная для Русской империи власть — это централизм. Конечно, в разные периоды этот централизм бывает разный. Бывает централизм плах и дыб, а бывает централизм цифровой экономики и искусственного интеллекта, который отслеживает все формы проведения общества и реагирует на них достаточно адекватно, просвещенно.
М.Курников ― Как вы относитесь к решению парламента Татарстана? Им не понравился закон, который предполагает ликвидацию должности президента Татарстана?
А.Проханов ― Я должен сказать, такие последние всплески татарского суверенитета, когда Ельцин предложил регионам брать суверенитета сколько угодно, татары взяли больше…
М.Курников ― Там ведь, знаете, все-таки цитата не «сколько угодно», цитата, может быть, где-то жесткая: «сколько сможете проглотить». В этом есть какая-то горечь, и какая-то… «Подавитесь!» Нет?
А.Проханов ― Вообще, Ельцин — это горький персонаж. Он всю жизнь только и делал, что давился. Он подавился коммунизмом, он подавился российской государственностью.
М.Курников ― Это как раз к этим республикам обращено — «сколько сможете проглотить».
А.Проханов ― Он кинул им эти суверенитеты от отчаяния, потому что у него не было других форм удержаться у власти. Иначе бы его сожрали. Он сказал, что «я вам даю этот суверенитет, а вы берегите меня, храните меня как своего дарителя». То есть, по существу, это была, конечно, огромная подачка. И татары проглотили этот суверенитет больше, чем кто бы то ни было — больше, чем Урал, больше, чем Дальний Восток. Потому что был момент, когда, я знаю, татары хотели выбрать министра обороны у себя.
И Путин он прекратил этот суверенитет. Сначала он внес это изменение в Конституцию, котом лишил экономических привилегий Татарстан. Он уравнял Татарстан с остальными регионами. Это нормально в унитарном, централистском государстве. Но то, что остался статус президента, — это последний ломоть суверенитета, который как старая вафля раскрошится и исчезнет. Но, тем не менее, татары, лишенные своих привилегий, которые они получили при Ельцине, они не оставляют идею своей суверенности.
И, мне кажется, что татары, размышляя и воспевая тот период своей истории, когда они были Золотой Ордой, они во многом преуспели. И в сегодняшнем контексте неявном, закрытом, мне кажется, что татары вправе говорить, что и они помимо русских являются государствообразующим народом. Потому что идея татарской Орды, она трогает сейчас многих русских, потому что Орда являлась той силой, которая сохранила русскую имперскость.
М.Курников ― Простите, что я прерываю вас, но у меня несколько вопросов возникло, которые требуют ваших уточнений. Во-первых, когда говорите татары о жителях Татарстана, вы же понимаете, что татары — это часть населения, большая часть, но не все. И привилегии, которые получали жители Казани, Набережных Челнов и у других городов Татарстана, — также получали их и русские. То есть люди получали более удобные налоговые варианты, оставляли налогов там больше и получали независимо от национальности.
А.Проханов ― Это меркантильный аспект. Речь идет о национальной суверенности, о национальном самоопределении. И татарская мечта, татарская миссия она в Татарстане оказывается сильнее русской мечты. И татарскую мечту еще НРЗБ башкир соседних. Поэтому татарская идея Золотой Орды, она вправе считать, что и татары являются государствообразующим народом в сегодняшней Российской Федерации.
М.Курников ― А они являются тоже государствообразующим народом?
А.Проханов ― Мне кажется, да. Потому что повторю, Золотая Орда способствовала развитию НРЗБ Русского государства. И это Русского государство, русская государственность и золотоордынская государственность поменялись местами. Просто столица из Казани переместилась в Москву. Но сразу же после того, как она переместилась, вместе с этим перемещением в Россию хлынула татарская элита, касимовские дворяне.
М.Курников ― Касимовское ханство, оно раньше, чем Казань, было присоединено, и все-таки Казанское ханство скорее и сами татары говорят, что они сейчас называются татарами, но раньше их называли булгарами, это не какая-то гигантская империя.
А.Проханов ― Национально мыслящие татары — не все татары мыслят себя национально, как и не все русские мыслят себя национальное, национальное чувство многих русских тоже покинуло, к сожалению, — которые чувствуют себя национально и смотрят Владимир Владимирович глубину своей истории, они мыслят категориями Золотой Орды, а, может быть, даже какими-то более древними категориями Чингисхана и так далее. И они вправе, потому что это и историческая реальность. Более того, сегодняшние казанские татары, они детонируют своим миросознанием сибирских татар, и это сибирское татарское сознание сейчас таково, что, например, когда в Тобольске, месте, где произошла битва Ермака с Кучумом, решили поставить памятник Ермаку, татарская общественность была против, и этот памятник не поставили.
То есть мы имеем дело с реальным татарским самосознанием, у которого, может быть, сейчас изымается последняя формальная его проявление в виде статуса президента. Но идеологически, я думаю, что татары будут компенсированы пониманием того, что они, золотоордынцы, в том числе, как и Византия лежат сегодня в основе сегодняшней имперской государственности.
М.Курников ― То есть само это решение татарстанского парламента вы не приветствуете. Вам это кажется, препятствием к созданию этого унитарного путинского государства?
А.Проханов ― Я отношусь к этому абсолютно легкомысленно. Я считаю, что все это будет преодолено через некоторое время, и это должно найти компенсацию. Я думаю, государство найдет этому компенсацию и, может быть, именно в том, о чем я сейчас говорил.
М.Курников ― Я просто пытаюсь понять. Ведь все-таки в Конституции записано, что мы федеративное государство, что Россия — это Федерация. Путин обновлял Конституцию и это оставил. Зачем тогда называть кошку мышкой?
А.Проханов ― Потому что на самом деле мышка является кошкой.
М.Курников ― Нет, кошка — кошкой, а мышка — мышкой.
А.Проханов ― Нет, это не так. Все, что вы считаете мышкой, это тоже является кошкой. И российская Конституция несет в себе архаику 93-го года. Одна из самых архаических форм, параграф — это отсутствие государственной идеологии. Принуждает Россию не иметь официальной идеологии.
М.Курников ― Государственной идеологии.
А.Проханов ― Это бессмыслица, это абсурд. Потому что если нет идеологии, нет и государства. Идеология является цементирующей основой для жизни государства. И для такой имперской страны как сегодняшняя Россия, идеология является огромной важностью. И в этом смысле я думаю, что по мере того, как Россия будет формулировать свою идеологию, — а она уже ее формулирует, потому что Победа стала элементом российской идеологии, — по мере этого будет меняться Конституция. Ведь мы же выросли, что Россия выросла из той Конституция, которую она принимала в 93-м году. Отсюда и поправки.
М.Курников ― Может быть, кто-то считает, что не доросла, наоборот, как Советский Союз в свое время не дорос еще до сталинской. Она опережала время.
Если возвращаться к унитарности, скажите, это союзное государство, оно должно своей целью видеть присоединение Беларуси к империи?
А.Проханов ― Я думаю, что есть самые разные формы присоединения одной территории к другой. Я думаю, что присоединение, скажем, Канады к Америке — это есть форма очень изящного, изысканного присоединения одной территории к другой. Я думаю, что у Беларуси и России есть прекрасная возможность существовать как суверенные государства, при этом сближаясь настолько, что они составляют некую удивительную цветущую общность.
Мне кажется, что Россия сама по себе заинтересована, чтобы рядом с Россией была такая удивительная, уникальная, восхитительная славянская страна, являющаяся буфером между славянскими народами, поссорившимся в последнее время ужасно, буфером между Россией, Украиной, Польшей и самой Беларусью. Я не думаю, что Россия заинтересована в том, чтобы сглотнуть Беларусь. Это было бы очень вредно и для России и для Беларуси.
М.Курников ― Почему вредно?
А.Проханов ― Потому что это такой примитивный ход, абсолютно имперский аншлюс, и белорусы, в том числе, русская часть не готова…
М.Курников ― Удивительно, что вы используете слово «имперский» в отрицательной коннотации.
А.Проханов ― Нет, я встаю на точку зрения белорусской оппозиции и говорю, что для них имперская категория является невозможной. Причем, будучи империалистом, я же не являюсь сторонником грубой метрополии и периферийных колоний. Империя — это ведь категория, неверно понятая. Империя — это симфония пространств, народов, верований. Это особый восхитительный мир, который позволяет существовать под единым имперским куполом множеству самых разных культур, верований и направлений.
М.Курников ― Давайте поговорим о скифском золоте, которое досталось сегодня Украине по решению суда. Там есть еще некоторые варианты, но, тем не менее, как вы это воспринимаете, несколько это важная новость для вас?
А.Проханов ― Я думаю, что это, конечно, результат распада Советского Союза, когда это скифское золото принадлежало Советскому Союзу. Оно и было найдено советскими археологами. И сейчас отторжение скифского золота от России напоминал отторжение Крыма от России. Отторжение Крыма от России было преодолено возвращением Крыма. Я думаю, что все усилия наши государственные будут направлены на возвращение скифского золота, если это возможно. Но сам по себе факт, конечно, является очень мучительным, унизительным для России и во многом является политизированным фактом европейского неприятия русификации Крыма.
М.Курников ― То есть вам кажется, такая шпилька: просто сделать неприятно?
А.Проханов ― Я думаю, что вся политика — это шпильки, которые вставляют партнеры в задницу друг другу. Это достаточно большая шпилька. Это, конечно, шпилька.
М.Курников ― То есть внешняя политика что России, что стран Европы по отношению друг к другу — это просто вставлять друг другу шпильки? А зачем? Просто если другому плохо, то мне хорошо, получается так?
А.Проханов ― Это есть борьба, это противоречие, это соперничество. Оно происходит на всех уровнях, всех горизонтах от гиперзвуковых ракет маневров и армий, а также засылки шпионов и диверсантов не дай бог друг другу вплоть до мягкой силы, политических форм создания диссидентских кругов в недрах другой страны. И в данном случае это акт того воздействия, акт недружественной мягкой силы, которая была проявлена.
М.Курников ― А как же этот тезис, что демократии друг с другом не воюют? Может быть, просто быть демократией, и тогда не нужно никаких таких проблем.
А.Проханов ― Да может быть, конечно. Может быть, нам всем стать демократией, а можно стать коммунистами. И коммунисты друг с другом не воюют.
М.Курников: О ―о-о! Китайцы, мы помним…
А.Проханов ― Да, коммунисты китайцы воевали с вьетнамцами…
М.Курников ― Да и у нас были столкновения на советско-китайской границе.
А.Проханов ― Да, были столкновения. Если покопаться, то, я думаю, и демократии воюют друг с другом.
М.Курников ― Если опять же говорить о войне, тут рэпер Моргенштерн сказал, что такое пышное празднование — это неправильно, что эти деньги лучше потратить на что-то другое. Очень жестко отреагировали разные организации, включая Следственный комитет. В общем, будут проверять эти высказывания на предмет уголовного преследования. Как вы считаете, нужно ли такие высказывания наказывать тюрьмой, штрафами, или здесь достаточно какого-то общественного обсуждения или осуждения?
А.Проханов ― Как вам сказать. Ведь, понимаете, все находится в динамике, все меняется. В свое время люди жарили шашлыки на вечном огне, и они были достойны легкого порицания, иногда их просто журили. А теперь это приводится как акт антигосударственного вандализма. Категория Победы, вокруг которой столько бурь столько восторгов, столько негодований, столько обид, столько провокаций, — это сама по себе удивительная тема, потому что она перестала быть Победой 45-го года. Это Победа, которая переросла свое время и свое назначение геополитической, идеологической и военной Победы. Категория Победы ведуна в глубину сегодняшней идеологии. Если Конституция СССР будет меняться, она будет меняться таким образом, что идеология Победы будет сделана идеологией современного государства российского…
М.Курников ― Вы сказали, Конституция СССР будет меняться. Вы оговорились или предполагаете возвращение какое-то?
А.Проханов ― Нет, к Киевской Руси я не возвращаюсь. Я говорю о сегодняшней России. И Победа в этом контексте, она будет сегодняшними мыслителями патриотическими, философами, историософами трактоваться как Победа побед, как Победа русского смысла, русской идеи, русской мечты, которая стремится и к идеалу, к одолению ада раем, к одолению тьмы светом, к превосходству этого священного, божественного ощущения мира истории, которая лежит в основе русской мечты над этим чудовищным, черным, античеловеческим, демоническим представлением об истории. Поскольку речь идет уже не просто о политической ценности и даже не просто об идеологической ценности, а как о чем-то уже священном. И превращение политической победы в Победу священную — потому что Война-то была священная, — оно, конечно, будет охраняться самыми разными способами, как охраняются алтари от кощунства, как иконы охраняются от осквернения.
Поэтому я думаю, что, конечно, и Моргенштерн знает это, и его пассажи против Победы, как пассажи других именно с этим связаны. Что Моргенштерну Победа? Что мне Гекуба? Что я ей? Это сделано, потому что он чувствует превращение победы в такую великую русскую имперскую ценность.
М.Курников ― Он тут же извинился и сказал, что не имел в виду ничего такого. Просто, наверное, тратить деньги можно более разумно и все. Но этих извинений почему-то недостаточно.
А.Проханов ― Ну, почему? Он извинился. По попке дадут два раза и отпустят. Пусть дурит дальше.
М.Курников ― Александр Андреевич, но то, что вы говорите, это архаизация политики, это архаизация общества, нет?
А.Проханов ― Ну, конечно, это архаизация человечества. Человечество входит в новый период своей новой человечности трансгуманистической. Конечно, я архаист, как и Путин.
М.Курников ― Нет, вы говорите, что, действительно, из Победы делают культ, и этот культ требует алтарей, этот культ требует, может быть, жертвоприношений потом. Но ведь дело в том, что это и есть архаизация политики. Политика шла в более светские или взаимоприемлемые разные религиозные формы. А вы говорите о том, что мы делаем нерелигиозную вещь, пулю вещь, историческую вещь религиозной наоборот, вытесняем все остальное.
А.Проханов ― А почему говорят, что человек — это священно? Что человек превыше всего? Вот либералы говорят, самое священное — человек, свобода — священна? Разве это не архаизация категории человеческого, не превращение человек в божество? Разве не это богочеловеческая деятельность такая? Поэтому все ценности — материнство, ценности природы — это священные ценности. Мы перестали ощущать мир как священный. Что такое, когда нефтяные или цинковые, или никелевые предприятия Потанина выливают в тундру огромное количество гадостей, убивают реки, озера, оленьи стада? Это непонимание, что деятельность этих предприятий происходит среди Весны священной. И новое экологическое сознание — это больше, чем экологическая этика, это боготворение, это обожествление…
М.Курников ― Александр Андреевич, простите, а при вашем любимом Сталине, по-вашему, к природе относились как к священному чему-то?
А.Проханов ― Я думаю, что при Сталине земля была покрыта могилами убитых пехотинцев и танкистов на полях Второй мировой войны. Но один из первых его декретов, одно из первых следствий Победы был план преобразования природы, план насаждения садов.
М.Курников ― Преобразования, да. И мы помним, что Аральское море — это тоже результат как раз этих действий.
А.Проханов ― Аральское море?
М.Курников ― В том числе.
А.Проханов ― Аральское море просто высохло, потому что высыхают моря, высыхают озера.
М.Курников ― Система оросительных каналов очень сильно помогла этому.
А.Проханов ― Да, может быть, это так. Но, я думаю, что природа для Сталина не была местом свалок. Природа тоже была… культ. Священные леса. Категория русский лес. Все это при Сталине было сделано.
М.Курников ― Александр Андреевич, но если бы человек так относился священно, если бы ученые… если бы Курчатов, Калашников и другие относились так, как вы говорили, ко всем священному, боюсь, что мы бы ничего не добились.
А.Проханов ― Я думаю, что Курчатов и Калашников относились к идее Родины, страны как к чему-то священному.
М.Курников ― Родины, страны — да, но вы говорите о природе, например, как о чем-то священном.
А.Проханов ― Я говорю обо всем — о природе, о языке, о ядерной бомбе, об армии, которая защищает страну. Я говорю о комплексе представлений людей, которые выстраивают свою жизнь вокруг ценностей. Ценности они не могут социальными, политическими быть. Ценности религиозны все. На нескольких ценностях движется жизнь человечества. Эти ценности не могут меняться.
М.Курников ― Но при этом, Александр Андреевич, я правильно понимаю, что вы призываете так же, как и Следственный комитет, если ценность священна, нужно уголовно наказывать за то, что ты оскорбляешь эту ценность?
А.Проханов ― Но вы же слышали, что я сказал, чтобы Моргенштерна высекли, чтобы его вытащили на площадь, с него содрали одежду?
М.Курников ― Это инквизиция, Александр Андреевич. Вы хотите религиозного права.
А.Проханов ― Нет, я хочу представлений о ценностях, как о чем-то, защищаемом от скверны. Ведь скверна, она тоже религиозна. Демонизм — это религиозное состояние. Демоны — это религиозная категория. Схватка демонов с ангелами происходит не только на небесах. Она происходит в литературе, культуре. Мы каждый день видим этот демонизм, мы каждый день видим, как в русское сознание ежедневно выливаются реки тьмы, демонизма. Мы это видим. Он и на экранах, и на трассах под Сочи, где убивают людей. Этот демонизм есть. Поэтому демонизм — это тоже черная, священная религия.
М.Курников ― Александр Андреевич, правильно ли я вас понимаю, что мы с вами нащупали еще одну лживую статью Российской конституции о том, что мы светское государство. Мы уже перестали быть светским государством?
А.Проханов ― Мы остаемся светским государством. Но в недрах любого государства есть святыни. И в недрах Парижа есть святыни, в недрах Америки есть святыни. Разрушение святынь превращает государство в труху. Мы видим, что произошло недавно, когда американские святыни, американские твердыни подвергались скверне.
