Основной практической проблемой, встающей перед управляющими системами всех относительно развитых стран по мере осознания ими неотвратимости распада мира на макрорегионы и срыва в Глобальную депрессию, является (самое позднее с 2011 года, когда фатальность мирового экономического кризиса стала окончательно ясной) подавление естественного стихийного возмущения и протеста среднего класса.
Этот по-телячьи упитанный рудимент противостояния Запада с советской цивилизацией стал костылем для капитализма и, более того, питательной средой для создания качественно нового общества социальных платформ (в будущем — цифровых экосистем).
Но навоз, даже социальный, не бывает самоцелью, — и его переработка вызывает сопротивление, которое при определенных обстоятельствах грозит стать разрушительным.
В Великую депрессию ответом на тогдашнее уничтожение мелкой и средней буржуазией индустриальными монополиями стал фашизм, обещающий с лихвой вернуть утраченное благосостояние за счет ограбления «неполноценных» соседей.
Первым ответом информационной эры на тот же вызов стал либерализм, выполнявший ту же функцию (просто идею национального превосходства дополнила идея столь же врожденного превосходства бездельников и спекулянтов над творцами и тружениками), — а в менее развитых обществах (вроде Прибалтики, Польши, Турции и Украины) и фашизация по старым индустриальным лекалам.
Но этого оказалось мало, так как фашизм уже был скомпрометирован, а слишком откровенная лживость либерализма (с 10-х годов прошлого века он означает служение глобальным финансовым спекулянтам против своего народа) обеспечивала как отрицательный отбор и наглядную деградацию его адептов, так и слишком быстрое и опять-таки наглядное разрушение охваченных им экономик.
До середины 10-х годов этого века казалось, что Запад сможет продлить свою относительную стабильность новым разграблением России при помощи запихивания ее в ВТО и санкционной агрессией, — но масштабы добычи оказались не те. (Максимальный новый приз — алюминиевая промышленность и ГЭС, захваченные под управление США в ходе «раскулачивания» Дерипаски.)
В результате новой стратегией стала замена повестки дня: отвлечения внимания с безысходных для властей вопросов ускользающего благосостояния на вопросы безопасности, решение которых власть способна хотя бы изобразить.
Возможно, предвестием глобальной подмены повестки дня стала катастрофа Фукусимы еще в 2011 году.
Но в явном виде эта подмена была проведена лишь в 2015, когда гениальная Меркель распахнула двери Германии (а заодно и Европы) перед миллионными стаями «бешенцев» (как сразу же окрестили их европейские русские). Если глобальный бизнес сносил ими европейскую цивилизацию как обособленную структурированность, способную хотя бы на культурное противостояние внешней повестке дня, то немецкая политическая тусовка удержалась у власти, заставив все народы Европы забыть о потреблении ради физиологической безопасности.
В США чуть позже проблема была решена стравливанием ключевых страт американского общества и балансированием на грани гражданской войны — сначала подавлением Трампа, а затем и любой нормальности как таковой. Даже с учетом удивительно точно выверенного управленческого ничтожества Камалы Харис бесчинства BLM не только парализовали волю патриотического большинства США при водружении на вершину власти Байдена, но и заставили Америку молиться о его здоровье, чтобы прячущийся от любой проблемы символ безумного, агрессивного и при этом беспомощного либерализма в лице вице-президента не обрел полноту власти.
Затем глобальным решением стало коронабесие, перешедшее в тотальную вивисекцию (поскольку полноценные клинические исследования «вакцин» не завершены нигде, а в большинстве случаев даже и не замышлялись). Животный страх смерти стер не только западную демократию, но и западное общество потребления, в ряде случаев прямо заменив рынок карточным распределением, — правда, пока еще денег, а не товаров.
Разумеется, главной задачей была оцифровка обществ, а главной из второстепенных — финансирование сверхприбылей «глобальной фармы» (основная часть которой была предусмотрительно скуплена глобальным американским бизнесом накануне развязывания коронабесия), но и обеспечение покорности нищающего среднего класса было, как представляется, важной задачей.
Сегодня она встает перед атлантом, 20 лет держащим на плечах своего спроса всю мировую экономику, — перед Китаем, и действия его руководства определят будущее не только китайской, но и всей мировой цивилизации.
Китайцы 40 лет почти каждый день жили лучше, чем вчера, и привыкли твердо верить в то, что будут жить еще лучше завтра. На ясном осознании этого и привычке к этому базировалась беспрецедентная для высокого экономического роста политическая стабильность нового Китая.
И вот эта реальность кончилась. Может ли Китай сорваться в дурную цикличность?
Перед лицом этой угрозы все враждующие группы китайской элиты оказываются «в одном окопе», «спиной к спине», — подобно России и Китаю перед лицом агрессии Запада, сознающего свою близящуюся агонию.
Смогут ли они отложить в сторону свои распри (иногда без преувеличения тысячелетние) и на деле сплотиться вокруг единого управляющего центра ради спасения так убедительно провозглашаемой ими китайской нации — окончательно покажет уже наступающий год.
