Практика показывает, что в информационной эре, которую открывает нынешнее поколение, порой создавая угрозу своему рассудку при помощи примитивных логических построений, реальность зачастую сначала придумывается и лишь потом создается.
При этом процесс создания становится всё более рутинным и механическим, а творчество сосредотачивается именно в сфере фантазий, «информационных фантомов» и «конструирования реальности».
Эти фантазии, становясь идеями и представлениями, овладевают сознанием как общественных структур и руководителей, заставляя их принимать те или иные решения, так и масс.
Роль и место идей и представлений как таковых в развитии человечества качественно возрастает. Это вызвано тем, что информационные технологии меняют характер труда:
— он приобретает все более творческий и внутренне свободный характер.
Его плоды всё чаще становятся неотчуждаемыми от труженика.
Именно эта неотчуждаемость результатов труда — ключевое (с точки зрения общественных отношений) отличие информационных технологий от всех прежних.
С самого возникновения производства в рамках рыночных отношений его создатель и организатор владел его важнейшими средствами, допуская к ним частичного, не имеющего без него возможности самостоятельно жить работника. Однако с появлением информационных технологий этот работник носит ключевые средства производства в своей голове и памяти личного компьютера. Он не просто владеет своими средствами производства – они в большой степени являются частью его организма. В то же время другая необходимая часть средств производства, связанная с коммуникациями и другими видами инфраструктуры, общедоступна.
Такому работнику не надо идти в наёмное рабство, чтобы прокормить себя;
— общедоступность одной части средств производства и неотчуждаемость другой делают его самостоятельным участником производства, равноправным с его организатором.
Он уже не продает по необходимости свою способность создавать новую стоимость — рабочую силу, не имея доступа к создаваемой ей новой стоимости, но отдает свою рабочую силу в аренду за долю создаваемого ей.
Разумеется, в большинстве случаев, когда его предложение на рынке труда не уникально (или когда развитие технологий лишает его труд творческого характера, превращая его в рутинный), работник по-прежнему зависит от организатора производства (особенно если тот еще и контролирует часть информационной инфраструктуры) и не может реализовать себя без сотрудничества с ним.
Разумеется, арендная плата за его рабочую силу может быть и меньше цены ее прямой покупки (обычной зарплаты), то есть уровень эксплуатации может быть выше, чем в индустрии (особенно если учесть расширение рабочего времени в условиях мобильности рабочей силы и возможности работать из дома).
Но при информационном характере своего труда работник обладает качественно большей свободой и мобильностью, чем можно было представить в условиях индустрии.
С приобретением же трудом творческого характера отчуждение от работника его рабочей силы становится невозможным. Место эксплуатации занимает кооперация владельцев различных дополняющих друг друга производительных сил. Значение принуждения падает, ибо человека можно (и должно, потому что по доброй воле ей мало кто хочет заниматься) принудить к рутинной, механической работе, а к наиболее производительному творчеству принудить по самой его природе нельзя.
Творчество (или «креативность», выражаясь выхолощенным языком политтехнологов) — ключевое слово эпохи информационных технологий. Именно благодаря ему труд из библейского проклятия все больше превращается в развлечение. «Разумно трудящийся» человек становится, по выражению Йохима Хейзинги, более полувека спустя подхваченному и распространенному братьями Стругацкими, «человеком играющим». Интересно, что подобное превращение предчувствовали многие. Так, взаимодействие «человека играющего» с обычным миром, иногда комическое, но чаще трагичное, основанное на взаимном непонимании, — сквозная тема творчества такого далекого от научной проблематики и близкого к практической аналитике писателя, как Грэм Грин.
В результате соприкасающийся с занятыми всфере информационных технологий с удивлением и завистью видит, что «при прочих равных» условиях они испытывают значительно больше положительных эмоций в единицу времени, чем он.
Причина — в самом характере их труда, который, опираясь в основном на информационные технологии, является в этой части творчеством и, строго говоря, развлечением.
И это прекрасно, — но мы еще не можем представить цену, которую предстоит заплатить за это нам и человечеству в целом. Ведь как социальный, так и психологический, и даже биологический вид человека сформирован рутинным, нетворческим трудом. Принципиальное изменение труда изменяет и занимающегося им человека. Плата за возможность массового и повседневного творчества — изменение едва ли не всех значимых характеристик людей, определяемых выполняемыми ими функциями. Многое привычное и дорогое нам друг в друге, многие свойства и признаки, которые мы привыкли считать «человеческими» (кроме, конечно, наиболее устойчивых биологических — и то до массового применения генной инженерии), становятся зыбкими и неопределенными. Не только человечество как система – сама человечность (не только как гуманизм, но и, шире, как определяющее свойство, квинтэссенция этой системы) теряют устойчивость, начинают видоизменяться на глазах.
Образ жизни, система ценностей, способ мышления, — каждая из этих констант стремительно трансформируется. Всем нам предстоят глубочайшие изменения и даже неоднократные диалектические, но от этого не менее пугающие и болезненные отрицания себя самих, какими мы были еще на своей собственной памяти, еще несколько лет назад.
То, что всегда считалось болезненной психологической ломкой и происходило исключительно в результате общественных катастроф, пережитых даже самыми многострадальными странами – Россией и Китаем – лишь дважды за весь прошлый век, становится нормой, повседневным рутинным состоянием и обыденным образом жизни большинства людей.
Человечество обретает многое, — но многое и теряет. Мы ещё не знаем по-настоящему, что и в обмен на что приобретаем. Более того:
— когда произойдёт ожидаемая нами утрата, большинство, предвкушающее и с наслаждением переваривающее новое, вполне возможно, даже и не заметит её.
Но сегодня, осязая краски и запахи летящей к концу привычной обыденной жизни, – и уже, во многом незаметно для себя, утратив часть этих красок и запахов, — мы не можем не предчувствовать, не предощущать эту потерю и заранее скорбим по ней.
Именно поэтому, полагая период освоения информационных технологий «веком развлечений», автор вопреки нормам логики и законам русского языка называет его «скорбным».
