В этом году православные отмечают 600-летие со дня обретения мощей преподобного Сергия Радонежского. Такие события празднуются в Церкви как второе рождение святого, потому что честные останки свидетельствуют о победе жизни над смертью, над тленом, как свидетельствует об этом и всё житие «ангела земли русской».
Став краеугольным камнем нашей культуры, образ Преподобного во все века озарял литературу, но интерес, возникший к нему в ХХ веке у советских поэтов, особый. «Откровения Сергия Радонежского» Тимура Зульфикарова, «Сказание о Сергии Радонежском» Юрия Кузнецова, масштабный, томительный, неотмирный, но так и не воплотившийся замысел поэмы Анатолия Передреева…
Эту притягательность, конечно, можно объяснить державным значением святого, тем, что выразил ещё в 20-ые годы Павел Флоренский: «В лице его русский народ сознал себя, свое культурно-историческое место, свою культурную задачу, и тогда только, сознав себя, — получил историческое право на самостоятельность». Примерно о том же спустя полвека поэтически скажет Юрий Кузнецов: «Сергий возник предрассветным плодом народного духа». Но всё же есть нечто большее, что влекло поэтов к святому.
Кузнецовское «Сказание» — это повествование о встрече отца и сына вопреки череде земных событий. Будущий святой рождается до срока и промыслительно выживает, чтобы вымолить победу на Куликовом поле, чтобы благословить князя на праведный бой.
В этом живёт личная боль, тяжёлая дума поэта о погибшем на фронте отце, в этом чаяние встречи с ним, упование на воскрешение отца, на то, что отец и сын однажды пройдут сквозь десятилетия и века и обретут друг друга в заветном, обетованном времени. Русское время нетленно, в русском небе мчится ратник Куликова поля, и ты слышишь его приближение:
Земли не касаясь, с звездой наравне
Проносится всадник на белом коне,
А слева и справа
Погибшие рати несутся за ним,
И вороны-волки, и клочья, и дым —
Вся вечная слава.
Эту тайну сопричастности былому и грядущему можно назвать «житийным временем». И особенно значимо оно было именно для Кузнецова, который искал его всегда и во всём, старался выразить в каждой строке, не только говоря о Преподобном и его эпохе.
Объяснить, что такое житийное время, находясь в плену обыденного восприятия времени, непросто. Для этого недостаточно словесных форм и образов. Здесь нужны образы зримые, воплотившие в земном небесное – образы иконописные. Они помогут ухватить суть житийного времени, его свойства, почувствовать его пульсацию в поэзии.
Житийное время — это одновременность всего земного. В русской иконописи есть особый иконографический тип — икона с клеймами, где в центре, на среднике, изображён святой, а по периметру средника – фрагменты его жития. Каждое земное событие устремляется к духовному подвигу, к святости, к сияющему лику святого. И нет уже привычной последовательности, хронологии, прошлого, настоявшего и будущего — всё в этой устремлённости к небесному нерасторжимо, всё — лишь одно мгновение по сравнению с надвременным и надмирным.
Последний век идёт из века в век.
Всё прах и гул, как и во время оно.
— Не может быть! —
воскликнул человек,
Найдя зерно в гробнице фараона.
Он взял зерно —
и сон зерна пред ним
Во всю земную глубину распался.
Прошли тысячелетия, как дым:
Египет, Рим, и все иные царства.
Житийное время — это обращение земного времени вспять. Пространство древнерусской иконы живёт по законам обратной перспективы, когда изображаемое не выпячивает себя в мир, а, напротив, вбирает всё мироздание. Не только ты смотришь на икону, но и икона взирает на тебя. Мир дольний и горный неслиянны, но взаимообозреваемы. Подобно обратной перспективе, существует и обратное, обращённое, время, когда движешься уже не в привычной последовательности от исхода к цели, от настоящего к грядущему, но от цели к исходу, когда грядущее настигает тебя в настоящем, вечное озаряет временное.
Солнце родины смотрит в себя,
Потому так таинственно светел
Наш пустырь, где рыдает судьба
И мерцает отеческий пепел.
И чужая душа ни одна
Не увидит сиянья над нами:
Это Китеж, всплывая со дна,
Из грядущего светит крестами.
Житийное время — это отмена земного времени. Нет уже ни долготы, ни краткости, ни вялотекучести, не быстротечности. Земная жизнь – и мгновение, и век. Житийное время отменяет времена и сроки:
Я уже не знаю, сколько лет
Жизнь моя другую вспоминает.
За окном потусторонний свет
Говорит о том, что смерти нет,
Все живут, никто не умирает!
Поэтическое время Юрия Кузнецова — житийно, его поэзия, как поэзия вершин Золотого и Серебряного века, вобрала все свойства житийного времени. Но нынешняя литература выпала из него, погрязла во времени житейском. Сегодня либо средник без клейм (есть только Я и моё самовыражение, чуждое мировыражению), либо клейма без средника (случайная череда событий, сумбурная лента новостей без поиска причин и следствий). Современная поэзия в её новом поколении боится времени, потому что время – это всегда серьёзный разговор, это рождение символов, а без этого — либо постмодернистская бессмыслица, либо обыденность натурализма — примитивное копирование действительности.
Кузнецов застал всё это, тяготился этим. Быть может, именно оттого незадолго до смерти затеял свои дерзновенные апокрифические, дантоподобные поэмы «Путь Христа», «Сошествие во Ад» и «Рай», чтобы вернуть в русскую поэзии житийное время, чтобы указать его стези. И это не ради эстетики или поэтики, а ради онтологии, ради одоления смерти. Ради торжества небесного воинства. Ради того клича, в котором мы вторим небесному всаднику из «Сказания о Сергии Радонежском»:
Но если ты кликнешь на все голоса:
«Победа! Победа!» –
замрут небеса
От вещего слова.
