Люди, защищающие нацистов Украины, пытаются защитить себя, утверждая, что не видят на Украине нацизма и не считают украинских нацистов – нацистами.
В чем-то понятно: нацизм все же однозначно признается злом. И тем более – осужден в Нюрнберге. Дело даже не в том, что оправдание и пропаганда нацизма в России преследуется по закону, а в том, что на его оправдание все же действует моральное табу. И выглядеть нацистом – а защитник всегда в итоге сам есть нацист — одним искренне не хочется, другие не хотят по политическим соображениям. Одни знают, что сознательно защищают нацистов, потому что нацисты нужны им в их ненависти к современной России, но пытаются сделать вид, что это не так. Другие хотят сами себя убедить, что они – не за нацистов, а за что-то другое, но хотят быть за это другое, даже не отдавая себе отчет, что служат нацизму.
Первые создают защитные аргументы – вторые соглашаются их использовать как ради приличия, так и ради очистки собственной совести.
Они говорят, что раз на Украине нет концлагерей и крематориев, то это не нацизм. И им не важно, что сожжение Дома Профсоюзов в Одессе и тайные тюрьмы СБУ мало отличимы от крематориев и концлагерей гитлеровского режима.
Они говорят, что раз во главе режима стоит еврей, значит, это уже не нацизм. И если у власти нет партии, признающей себя нацистской, значит, нет власти нацизма. И если нет официально декларируемого антисемитизма, значит, нет нацизма.
Только концлагеря, крематории и антисемитизм – это еще не сущность нацизма, а его исторически конкретный инструментарий. Нацизм – это не изначальный «национал-социализм» — социализм для «высшей расы», диктатура и подавление для «низшей»: на Украине «социализма» нет ни для объявленных «неполноценными», ни даже для объявленных «высшими», то есть украинцев, зато физическое подавление есть для всех, кто мешает правящим кланам.
Нацизм – это объявление одной нации высшей, другой – или других – неполноценными. Это и есть нацизм.
Если власть во главе с президентом-евреем объявляет и узаконивает провозглашение себя высшей нацией, а русских – низшей, это такой же нацизм, как объявление немцами себя «высшей расой», а евреев и цыган – неполноценными народами.
Почитание Бандеры и Шухевича, никогда не скрывавших свой нацизм и свою поддержку гитлеризма — там есть, нацистская символика есть, уничтожение и запрет всего советского есть, запрет русского есть, вторжение в Донбасс есть, восемь лет обстрела мирных людей есть…
Когда европейские элиты объединяются в поддержке Украины, они делают это потому, что нацизм Украины отвечает их представлению об их сложившейся в Евросоюзе «евронации». И режим Украины они рассматривают как симпатичную им модель своего возможного будущего.
Когда Олаф Шольц заявляет, что говорить о геноциде на Украине – «это смешно», и поддерживает преемников тех, кто провозглашал на Украине Гитлера «Великим Фюрером» — это означает одно: в нем прорывается обида немецкого разгромленного нацизма на то, что он был разгромлен и надежда на то, что украинские нацисты отомстят за поражение немецких нацистов.
Одни отказываются признавать наличие на Украине нацизма, потому что знают, что это нацизм и их устраивает, что это нацизм: потому что считают себя «высшими» и хотят утверждения власти «высших» над «низшими», но маскируя свои цели.
Другие готовы поддержать нацистов Украины, не желая верить, что поддерживают и защищают нацистов, потому что не хотят верить в то, что их друзья – нацисты.
Одни говорят, как они страдают о «ребятах, умирающих под русскими снарядами на Украине» — и не вспоминают, сколько мирных жителей Донбасса расстреляли и изнасиловали эти «ребята» за восемь лет.
Они говорят, что не могут смириться с гибелью украинских детей и пересылают друг другу их фотографии, а еще – собирают деньги им в «помощь» — и не задумываются и не верят, что российские войска мирные кварталы украинских городов не обстреливали, что пересылаются фотографии донецких детей, взятые из антифашистских блогов либо постановочные видео спецструктур нацистов, а рецепт сбора денег в помощь голодающим детям освоил еще Остап Бендер.
Они говорят, что их знакомые на Украине такие хорошие люди, и никак не могут понять, «почему русские, которых они считали друзьями», пришли на Украину их вырезать, и не вспоминают, что именно бандеровцы призвали к тому, чтобы убивать и вырезать русских и «несвидомых». А еще – не могут ответить на вопрос: кого из их знакомых на Украине действительно убили или изнасиловали – и раздражаются, когда их об этом спрашивают.
Они не хотят верить тому, что рассказывают и показывают российские – что государственные, что личные СМИ – о зверствах нацистов на Украине, и объявляют это «пропагандой», думая, что являются самостоятелеьно и критично мыслящими, но безоговорочно принимают на веру рассказы о «зверствах русских оккупантов», тиражируемые украинскими телеграм-каналами и западными СМИ, выдающими съемки горящих от бандеровских обстрелов донецких городов за съемки под российскими обстрелами украинских городов.
И вот тут уже своего рода момент психологический: они ни в коем случае не хотят верить своей стране, но безоговорочно верят ее врагам, выдавая это за критичность, непредвзятость и объективность.
Только если бы речь действительно шла о некой, пусть и надуманной, критичности, непредвзятости и объективности, эта критичность распространялась бы на оба источника – и на свои, и на чужие.
Тоже спорная позиция: уравнивать между собой сводки Совинформбюро и передовицы Геббельса. Но нет и ее: российским СМИ они не верят напрочь и ни в чем, враждебным России СМИ – верят во всем и безоговорочно.
С одной стороны, это своего рода «шовинизм наоборот»: «Права или нет моя страна – но это моя страна. А значит, я всегда буду считать ее виноватой».
Безусловно, неправильно исходить из того, что твоя страна всегда права — но еще хуже исходить из того, что она всегда неправа.
С другой – это, конечно, определенная закомплексованность: человеку нужно ощущать свою самозначимость и самоутвержденность, свою самоактуализацию. Одна из сторон удовлетворения этой потребности: ощущение обладания собственным мнением.
И один из легких способов ощутить эту самозначимость — противопоставление. Проще всего найти это противопоставление в том, чтобы сказать: «А я – не как все». Человеку всегда нужно ощутить, что он может что-то, что не смогут другие. И если такое что-то есть, человеку не нужно ставить своей целью «быть не как все», потому что он уже не как все и никто оспорить это не может.
Он всегда будет самим собой и будет занимать ту позицию, которую выносил – не зависимо от того, совпадает она в позицией официальной или ей противоречит. И с одинаковой последовательностью будет отстаивать ее, не смущаясь ни тем, что она с официальной расходится, ни тем, что она с официальной совпадает – потому что это его осознанная позиция.
Если этого в достаточной мере нет или не хватает, особенно если у человека действительно есть основания рассчитывать на признание своей самозначимости – компенсаторную роль играет эпатаж.
Решение этой проблемы через противопоставление себя тому или иному тренду в итоге всегда продукт психологической травмы и некой ощущаемой слабости – и стремления чем-то этот душевный дискомфорт компенсировать.
Это – если говорить о психологической стороне проблемы.
А если говорить о гражданской и политической: вопрос поддержки военных действий России на Украине – это не вопрос доверия или недоверия Путину и власти. И для ответственной позиции – не вопрос соответствия или несоответствия официальной линии.
Военная операция должна быть доведена до победного конца не потому, что так решила российская власть, а потому, что это правильно.
На Украине нацизм — и он должен быть разгромлен.
