— Сергей Феликсович, спецоперацию на Украине ныне модно сравнивать с революцией — как восстание России против глобального Запада. Или же СВО — это событие исключительно из сферы военной истории?
— В первую очередь это, конечно, событие политической истории. Посмотрим, выльется ли оно в полной мере в антиколониальную революцию. Россия 8 лет подвергалась агрессии со стороны западной коалиции, захватившей власть на Украине. Сейчас наша страна перешла в контрнаступление. Дальше можно надеяться, что это приведет к изменению внутренней жизни России, ее мобилизации и самодостаточному развитию. Однако это пока то, чего хотелось бы, но не то, что можно констатировать. В 1990-е Россия практически оказалась в колониальной зависимости от Запада, и сейчас мы шаг за шагом освобождаемся от этого.
— Не помешает ли нам натовская блокада? Ведь с вступлением в альянс Швеции и Финляндии, которое официально состоялось 5 июля, РФ получила новые протяженные границы с НАТО.
— Смотреть на это следует со всей серьезностью, но критичной ситуация все равно не является. Швеция и Финляндия и прежде находились в явной зависимости от западной коалиции и во многом согласовывали с ней свои действия. Другой вопрос, что они сохраняли нейтралитет, но в обоих случаях следует помнить, как рождался этот нейтралитет. Когда-то в Швеции он возник из того, что шведские социал-демократы оказались едва ли не единственной социалистической партией, которая в полной мере смогла выполнить решения Второго интернационала и не допустила свою страну к участию в Первой мировой войне. Финляндия приобрела свой нейтралитет после Второй мировой. Ну что ж, печально, что социал-демократы изменили свои позиции.
Кстати, решение Финляндии и Швеции о вступлении в НАТО — это в значительной степени результат того, что Россия отвела свои войска от Киева. Я хочу напомнить, что на первой неделе СВО, когда продвижение российских войск было стремительным, европейские лидеры заявляли, что пока еще не время говорить о вступлении в альянс. А вот когда (не знаю, на каком уровне) были приняты эти бредовые решения отвести войска с севера Украины, это дало основания полагать, что Россия отступила, что она слаба, а значит, ее не надо бояться. Едва Финляндия и Швеция решили, что им опасаться нечего, они тут же заявили о своем вступлении. Как дальше станут продвигаться события, зависит от того, насколько последовательно и уверенно будет вести себя Россия.
— Однако ряд военных экспертов оправдывал наш уход с киевского направления, ссылаясь на то, что иначе нас ждал бы котел.
— К сожалению, военные эксперты зачастую «экспертизируют» так, что оправдывают все последние решения партии и правительства. Если бы мы не отступили, они бы сказали: «Как мудро, что мы пошли дальше!» А раз мы все-таки отступили, то это в их устах тоже «мудро». Таких комментаторов у нас хватает, в том числе среди тех, к кому до этого лично я относился с уважением.
С другой стороны, если мы представим, как располагались российские войска под Киевом, то там, на мой взгляд, не из чего было появиться котлу. Это не выступ, уходящий в глубину, который можно было бы отсечь. Это клещи. На то, чтобы превратить их в котел, у киевского руководства не нашлось ни сил, ни территориальной конфигурации. Но важнее другое: можно найти сотню чисто военных причин для того, чтобы отвести войска, и это в самом деле виднее военным специалистам. Но важнее, каким окажется политический итог. Нельзя создавать впечатление, что вас заставили отойти. К сожалению, под Киевом возникла ситуация, когда умозрительные выводы военных доминировали над реальными политическими последствиями.
В своих статьях мне уже доводилось приводить по этому поводу пример Киева в 1941 году. Тогда, в конце июля первого года войны, Георгий Жуков в качестве начальника Генштаба тоже предвидел возможность возникновения котла и поэтому предлагал сдать Киев без боя. Однако Сталин его обругал, снял с должности и отправил на Резервный фронт для нанесения контрударов. Ну что ж, котел действительно случился, мы потеряли полмиллиона человек, включая командование. Однако если бы в той ситуации, когда только намечался контакт с нашими будущими союзниками, мы сдали бы Киев без боя, мы бы показали гораздо бо́льшую свою слабость. Ведь мы только что заверили представителей Рузвельта и Черчилля, что наш фронт будет стабильным от Киева до Ленинграда, а отступлением мы бы обесценили свои собственные слова и заявления. И тогда создание антигитлеровской коалиции стало бы невозможным.
Кроме того, хотя немцам и удалось образовать котел для Красной армии, цену они заплатили за него высокую, и это отмечали сами немецкие военачальники. Вермахту пришлось затормозить наступление на Москву и при этом показать, что у них нет больше сил действовать так, как в предыдущие недели, когда они стремительно продвигались вперед по всем направлениям. Так прав ли был Сталин, согласившийся на то, чтобы часть Красной армии угодила в киевский котел? Что было лучше: показать свое бессилие и потерю контроля над ситуацией или пойти на жертвы и потери, но все-таки показать, что мы будем сражаться до конца?
— Кстати, раз уж речь зашла о наших отступлениях: уход российской военной группировки с острова Змеиный — тоже часть этой ошибочной стратегии?
— Существует военная трактовка, что держать там гарнизон не имело смысла, было чревато потерями. И что, дескать, контролировать остров и воспрепятствовать высадке нацистских войск на Змеином можно дистанционно. Не берусь судить, насколько это правильно. Однако использованная при этом риторика — о том, что это наш «жест доброй воли», призванный помочь нам избежать упреков в воспрепятствовании вывоза зерна, — выглядит полной глупостью и непрофессионализмом. Эти доводы, как правило, тут же бьются, и нас начинают обвинять в слабости и лицемерии. Так вести себя никогда нельзя.
— Какое впечатление, на ваш взгляд, производит сейчас спецоперация на Запад и на наших возможных союзников? Несмотря на нашу тактику «шаг вперед, два назад», больше не слышно воплей, что мы проигрываем СВО.
— В самом начале СВО говорили, что мы ее кардинально выигрываем. Затем, когда мы стали топтаться на месте и отошли от Киева, стали твердить, что ее проигрываем. Сейчас, когда у нас начались не такие уж стремительные, но все же впечатляющие успехи на одном участке фронта, естественно, признается, что вроде мы спецоперацию медленно выигрываем. Но эта реакция чисто ситуативная. Если мы будем отталкиваться от фактов, то непреложно одно: российские войска находятся на территории Украины, а не наоборот: украинские войска на территории России. Российская армия так или иначе наступает, а украинской это не удается. Следовательно, общий баланс в нашу пользу. Дальше все зависит от воли, политического чутья и мастерства.
— Почему Запад упорно не замечает украинского нацизма? Да и вообще насколько много сейчас разновидностей нацизма на Западе? Есть, к примеру, White Power, белый нацизм, а есть BLM, черный афронацизм…
— Украинский нацизм, возможно, можно считать авангардом прочих западных видов нацизма, но он, конечно же, не единственный. Это действительно некое отражение евронацизма как более широкого явления. Дело в том, что с определенного момента европейские обыватели и европейские политики стали ощущать себя новой — единой — евронацией, относящейся свысока ко всем остальным и считающей этих остальных так или иначе народами второго сорта. Характерно, что сама идея евронации как наднациональной общности родилась еще в среде бывших немецких нацистов в результате своеобразной «работы над ошибками». Бывшие последователи Гитлера решили для себя, что этнический нацизм был слишком ограниченным и потому ошибочным и что господствующая нация может быть сформирована из разных этносов, которые в своем объединении признаются высшими. Собственно, стремительная поддержка, оказанная Европой украинскому нацизму, показывает, что это вполне созвучно европейским настроениям. К тому же Запад, чувствуя, что ему не удается в полной мере обеспечить эффективное руководство своими странами в рамках традиционных — более или менее демократических — институтов, отрабатывает модель, при которой можно было бы править иначе — так, как на Украине. Впрочем, с точки зрения украинского обывателя тоже все выглядит достаточно логично: его порыв в Европу был порывом присоединения к новой «высшей нации».
— Какие еще виды нацизма, кроме украинского, а также White Powerи BLM, распространены сегодня в западном мире?
— Здесь надо говорить о том, что является массовым. Небольших групп и течений, исповедующих нацизм, может быть бесконечное множество в зависимости от количества маргиналов в тех или иных проблемных странах. Все очень перемешано. Между прочим, в Европе гитлеровского времени имелись такие фашистские страны, которые при этом позиционировали себя как антинацистские. Например, в Португалии, где господствовал фашистский режим, в тюрьмы бросали нацистов, ориентированных на Гитлера. Примерно то же самое было и в Польше. Но это борьба братьев между собой.
Общая модель немецкого нацизма оказалась близкой другим европейским странам. В то же время им было трудно смириться с мыслью, что только немцы будут во главе в качестве господствующей нации. К примеру, считалось, что антигитлеровскую борьбу ведет польская Армия Крайова. При этом по своему составу она в значительной мере была нацистской. Известно, что Армия Крайова убила больше советских солдат, нежели немецких. А с вермахтом их противоречие заключалось в том, что польский нацизм хотел противостоять немецкому. При этом поляки держались такой тактики: в открытые бои не вступать, пока обе стороны, советская и немецкая, не обессилят друг друга.
— А для чего на Западе культивируется черный афронацизм?
— Негритюд — это явление, которое тянется еще с 1960-х годов. Одна из новых теорий революции принадлежала Францу Фанону (вест-индский чернокожий революционер, социальный философ и психоаналитик ХХ века — прим. ред.), который проповедовал превосходство черной расы и необходимость ее освобождения от власти белых, причем с последующим подавлением белых. Собственно, когда в 2005 году во Франции случились афро-арабские волнения, это тоже было проявлением нацизма. Просто каким-то странным образом левые его поддерживали. Такие же странные «союзы» заключались и в США во время беспорядков, устроенных BLM.
Что до украинского нацизма, то он пока противоположен черному: входить в контакт друг с другом или в борьбу им сейчас не приходится. Тем более нынешние правители США в значительной степени приведены к власти черными нацистами. Это с одной стороны. С другой — те же люди поддерживают украинский нацизм.
На самом деле нацизм как таковой — это всего лишь политико-идеологический инструмент для обслуживания крупных финансово-промышленных кланов. Это позволяет властвовать нетрадиционными методами. Давайте посмотрим внимательно: на той же Украине мы обычно исходим из того, что источник нацизма — это западенщина. Но вообще-то в начале ХХ века территории, которые впоследствии стали Западной Украиной, были вполне пророссийским регионом, подвергавшимся репрессия со стороны австро-венгров. А петлюровское движение, вырезавшее рабочие восстания, состояло во многом из жителей сельских местностей Восточной Украины.
Что до сегодняшнего дня, то мы обычно говорим об олигархической власти на Украине. Но кого мы знаем из реальных украинских олигархов? Большей частью это представители кланов Восточной Украины. Арсен Аваков — это харьковский клан, Игорь Коломойский — днепропетровский, Ринат Ахметов (занимавший вроде бы колеблющуюся позицию) — это Донбасс. Юлия Тимошенко — один из лидеров украинского национализма — опять днепропетровский клан. Виктор Ющенко родом из Сумской области, а это вообще Слобожанщина (помимо украинских земель, сюда входят Белгородская и Курская области — прим. ред.).
— То есть налицо географическое несовпадение с так называемыми западенцами…
— Западную риторику и символику взяли для прикрытия интересов кланов, географически связанных совсем с другими землями.
— Теперь обратимся к внутрироссийской ситуации. Анатолий Чубайс давно уехал из страны (слился, так сказать, с «высшей евронацией»), но дело его живет. Современная экономика России во многом выстроена руками Чубайса и его команды. Не приведет ли нынешняя антиколониальная революция к долгожданному избавлению от колониального наследия 1990-х?
— Начнем с того, что мы не в полной мере имеем сегодня в России наследие Чубайса. После него у власти успели побывать Евгений Примаков и Юрий Маслюков (бывший председатель Государственного планового комитета СССР, ставший первый зампредом российского правительства, — прим. ред.), которые многие вещи пересматривали. Да и потом создание госкорпораций в 2000-е годы тоже очень многое изменило. Но в целом наследие Чубайса достаточно большое, и его, конечно, надо менять. Для этого нужны политическая воля и ресурсы. Наши ведущие промышленно-финансовые кланы имеют различное отношение к государству и к этатизму как таковому. Одни просто смирились с существующим положением вещей, другие говорят, что на взаимоприемлемых условиях им это не мешает. Третьи предупреждают тех, кто хотел бы покуситься на установившийся порядок: «Ребята, только попробуйте нас тронуть! Вы ведь не государственное, а наше, корпоративное, будете трогать, и мы вам не дадим это сделать!»
Но, разумеется, перемены в этой сфере назрели хотя бы из чисто прагматических соображений. Для того чтобы решать задачи, объективно стоящие сегодня перед страной (будь она социалистическая или империалистическая), нужно, чтобы власть не уговаривала бизнес, а имела возможность давать ему распоряжения.
— Насколько кристаллизовались сословия в современной России? Здесь мы можем что-то пересмотреть, чтобы избавиться от фальшивой элиты?
— Конечно, в России нет «непроходимых» индийских каст. Да и сословий тоже нет, поскольку те не предполагают перехода из одного сословия в другое. При этом налицо классовые различия и начинающееся определенное окостенение различных групп общества. Однако в чем отличие буржуазно-классового общества от феодально-сословного? В том, что теоретически переходы не запрещены, но практически маловероятны. Над человеком, родившимся в бедной семье, не висит юридического запрета, не позволяющего ему кем-то стать. Другое дело, что на этом пути ему будет чрезвычайно трудно. Но это уже вопрос классовых различий, а не сословный.
— А наша армия, ведущая сейчас спецоперацию на Украине, — кто она в классовом отношении? Злые языки уверяют, что в боевых действиях участвует молодежь из малообеспеченных семей.
— Для ответа на этот вопрос следовало бы обладать четкой социологией. Второе: приведу в пример Швецию столетней давности. Во время одного из общенациональных кризисов начала ХХ века от общества потребовали перейти к всеобщей воинской повинности. Хорошо — перешли. Но период пребывания в статусе военного нейтралитета в период Первой мировой оказался чреват социальным напряжением. Шведского премьер-министра Яльмара Хаммаршёльда даже называли Хаммаршёльдом-голодом из-за того, что какое-то время не было подвоза продуктов. Падал общий уровень жизни. На этом фоне Социал-демократическая рабочая партия в союзе с либералами (не нынешними, а классическими) выиграла выборы. В то же время продолжались волнения и стычки рабочих с полицией. И вдруг стало понятно, что использовать шведскую армию против рабочих нельзя, потому что она набрана как раз из рабочей среды. Тогда шведский король вынужден был пойти на передачу власти социал-демократам.
Поэтому, если в армии возникает социальный разрыв, когда наверху стоят аристократы-генералы, а внизу простонародье с винтовками, то в какой-то момент генералы утрачивают власть над армией. Здесь также можно привести в пример Францию, когда во время революции солдаты отказались стрелять в народ, тем более в женщин и детей. Что до России, то в ней в феврале 1917 года восстание подняли, как обычно, привилегированные гвардейские полки.
— Можно ли дать какие-то наименования российским классам или здесь все относительно?
— Конечно, относительно — классы ведь разделяются по отношению к собственности и получаемому размеру дохода. Собственники сейчас в значительной степени корпоративные, а не индивидуальные. Те, кто имеет доступ к большим доходам благодаря отношению к собственности, — это одна категория. Те, кто не имеет, — другая, причем они тоже имеют внутреннее деление. Первые — это люди, занятые какими-либо видами производительного труда, вторые — люди в офисах, у них алгоритм деятельности иной. Не хочу сказать, что ремесленный, но неопределенный. Они скорее обслуга.
Впрочем, даже среди имущих сохраняются серьезные социокультурные остатки советского общества. Поэтому они сами не знают, что для них важнее — их фирма или возможность отдать эту фирму государству при условии, что это будет государство «как раньше». Эти собственники рассматривают свое обладание бизнесом как вынужденное занятие. Поэтому я и говорю, что мы имеем неустоявшуюся классовую структуру. Пожалуй, у нас существуют только протоклассы, а еще не сами классы.
— В таком случае, если у нас до сих пор не сложились классы, кто же станет гегемоном нашей антиколониальной революции? Или марксистская терминология здесь неуместна?
— Между прочим, революция 1905–1906 годов в России тоже была в немалой степени антиколониальной. Тогда бо́льшая часть собственности в Российской империи принадлежала иностранной буржуазии. А вот в отношении того, кто же будет гегемоном, — это известный спор меньшевиков с большевиками. Между прочим, антиколониальная революция — это вариант буржуазно-демократической или буржуазно-освободительной революции. Соответственно, меньшевики уверяли, что ее гегемоном должна быть буржуазия. На что Ленин, как известно, возражал, что русская буржуазия слаба и труслива, к решительным действиям не способна, поэтому роль гегемона должен взять на себя пролетариат. Он должен произвести восстание и повести революцию дальше.
Сейчас пролетариата как оформленной политической силы в России нет. Поэтому скорее можно вести речь о социокультурном объединении. Иногда это еще называют служивостью — что в армии, что в госсекторе.
— Тогда это просто национальная буржуазия, которая хочет меньше зависеть от колониального центра.
— Я бы назвал это просто третьим сословием. В нем еще нет четкого деления на буржуазию и рабочий класс, оно только намечается. Это деление обычно появляется тогда, когда третье сословие берет власть. Кстати, все идеи национализма (подчеркиваю: не нацизма) — это как раз идеи третьего сословия. Тот же лозунг «Да здравствует нация!», звучавший в период Великой французской революции, означал «не долой англичан, австрийцев и немцев», а «долой аристократов и попов». За нацию признавалось только третье сословие.
— А сейчас кто составляет в России нацию? Русский мир? Но насколько это интернациональная формула?
— «Русский мир» — категория не очень точная. С одной стороны, это мир тех, кто почитает русскую культуру и русские традиции во всем мире, будь он хоть немец, хоть араб или еще кто-то. Когда же мы говорим «Русский мир» применительно к ближнему зарубежью, то возникает некое противопоставление. Но и здесь в большей степени имеется в виду не этническая составляющая. Вполне естественно, что в российских подразделениях полно людей, не являющихся этнически русскими, но увязывающих себя с Россией. Понимаете, русские сложились не столько как нация, сколько как имперский гиперэтнос, как объединяющий стержень. Россия была национальным государством примерно до царствования Ивана III. А вот со времен Ивана IV она перестала им быть.
— Да и сам термины «Русь», «русские», если мы вспомним норманнскую теорию, тоже имеет смутное этническое происхождение. То ли славяне, то ли скандинавы…
— В норманнской теории все излишне придумано. Рюрик был внуком Гостомысла (князя ильменских словен, который, согласно летописям, в IX веке призвал Рюрика, — прим. ред.). Точнее, сыном Умилы новгородской, дочери Гостомысла. Так что варяг он только наполовину, если вообще не на четверть. Что касается русских племен, то они существовали и даже освобождали Крым лет за 200 до Рюрика. Вообще, если взять всю дорюриковскую историю, то она уходит в прошлое еще примерно на 10 поколений или даже больше. Вспомним о благословенных для Руси «Трояновых временах», которые упоминаются в «Слове о полку Игореве». А Троян — это, возможно, второй век нашей эры.
Интересно, что категория «русские» — это прилагательное. То есть как часть речи она предполагает существование «русских татар», «русских евреев», «русских якутов» и так далее. Эта категория надэтнична.
— А как же роль надэтничной Золотой орды, о которой говорят многие евразийцы?
— У евразийцев оригинальная и красивая гумилевская теория. Но на самом деле это не так. Это все равно что сказать, что своим расцветом после войны советское общество было обязано порядку и организованности побежденной Германии. Вспомним, что расцвет культуры на Руси был и до Орды — не только на Киевщине, но и, условно говоря, в центральных русских регионах. Развитие Владимиро-Суздальской Руси, которую иногда называют Золотой Русью, было прервано Ордой. Здесь отрицательную роль сыграла феодальная раздробленность, столкновение с менее организованным народом, но обладающим большой военной силой. Как Рим в свое время столкнулся с нашествием германских племен.
Если же говорить по реальным историческим источникам, летописям и сказаниям, которые постарались забыть, когда все сводили исключительно к Рюрику в силу государственно-генеалогических моментов, то Русь действительно гораздо древнее. Я не хочу уподобляться сказкам об Украине и уверять, что русские племена изобрели колесо и колесницу где-нибудь в XVII веке до нашей эры. Но есть вполне реальные вещи, о которых писали крупные ученые. Это признавали и Борис Рыбаков, и Алексей Шахматов. К примеру, Шахматов применительно к 840 году от Рождества Христова пишет о новом русском царстве. Мы имеем данные о послах «русского кагана» при дворе императора франков. Это все есть. Просто за давностью времен этих свидетельств, как представляется, крайне мало. Чепуху вроде «Велесовой книги» в расчет не берем.
Но потом многое из свидетельств затерялось, потому что Рюриковичам надо было обосновать свое первородство. Что касается Романовых, то они свои права на престол могли основать только на связях с Рюриковичами, и поэтому древность тоже не трогали. Затем пришла советская власть, а ей до того, какой там князь был первым, особого дела не было. Они четко говорили лишь об одном — что первыми были первобытнообщинные племена, пахавшие земли, промышлявшие охотой и рыболовством, и из этого постепенно рождались государственные отношения. Когда при этом возникла сама государственность, изучалось сравнительно мало. Впрочем, так было со всеми странами: у всех есть своя «смутная» история, теряющаяся в дымке времен, а есть зафиксированная более-менее последовательно.
— На фоне спецоперации в РФ набирают обороты своего рода политические репрессии. В основном — за распространение так называемых фейков о российских Вооруженных силах. Кого-то приговаривают к миллионному штрафу, кого-то — к сравнительно небольшому, а кого-то — к тюремному заключению. Насколько это обоснованно? И есть ли у общества запрос на репрессии?
— Что такое репрессии? Сам термин происходит от латинского слова repressio — ответное подавление. То есть это подавление государством сопротивления его политики. Одна из основных функций государства — это как раз репрессии. Если власть не станет этого делать, то она и не будет существовать как государство. Но у нас эта функция демонизирована в рамках тех или иных волн борьбы то с советским, то со сталинским наследием. Само словосочетание, введенное в оборот, звучит пугающе, с больших количеством «с»: «массовые необоснованные репрессии». Что-то свистяще-шипящее. Такой шаблон для психологического манипуляционного воздействия.
Теперь конкретно о современных мерах ответного подавления. Ну представьте себе, 1941–1942 годы. Кто-то начинает активно распространять информацию (причем множить ее) вроде такой: «Знаете, наши взяли Вязьму и всех изнасиловали». Я даже сейчас не затрагиваю вопрос о явной вымышленности таких слухов. Если такой человек попадется на фронте, то его, как правило, до особого отдела не доведут. Если в тылу, то доведут, но затем или расстреляют, или отправят добывать что-нибудь полезное. И это будет делать любая страна, это естественно во время войны.
Сейчас идет информационно-психологическая борьба, в которой каждый выбирает свою сторону. Но государство имеет право репрессировать тех, кто встает не на его сторону.
Когда большевики призывали к прекращению Первой мировой войны и к тому, чтобы повернуть штыки против царского правительства, они имели в виду, что немецкие социал-демократы делают то же самое и призывают повернуть штыки против немецкого правительства. Это первое. А во-вторых, они никогда не жаловались, что их за это сажали. Они рассматривали возможность угодить в тюрьму как профессиональный риск.
— Если Россия сейчас разделится внутри себя, то как ей устоять перед внешней блокадой? Тем более странная информация о «неприезде» в РФ Си Цзиньпина, который то ли испугался коронавируса, то ли вообще не думал приезжать в Москву, может свидетельствовать о наступающей частичной дипломатической блокаде. Когда-то молодая Советская Россия уже прошла через это. Справится ли с таким испытанием современная демократическая Россия?
— Информация о том, что Си Цзиньпин отказался посещать Россию, была тут же опровергнута представителем Кремля Дмитрием Песковым. Как раз анонсировано, что такая поездка будет, но после снятия «коронавирусных» ограничений. В любом случае сейчас нет опасности, что Россия окажется в политической изоляции, подобной той, в которой была молодая советская республика. Впрочем, если бы это и произошло, в этом не было бы ничего страшного, поскольку в XX веке те, кто блокировал Советскую Россию, к ней же потом и приползли. Кто-то формально, а кто-то неформально. Сначала с ней сотрудничали, а потом обращались к ней за помощью.
Еще один момент: категория «демократическая Россия» обычно использовалась людьми, от которых был один только вред России. Хотя я симпатизирую демократии, тем не менее это словосочетание выглядит неким ругательством. «Демократическая Россия» означает нищая Россия в современной коннотации. Это вовсе не означает, что авторитарная Россия — это богатая Россия. Вот нормальная Россия с нормальной демократией — это хорошо, хотя «молодая советская республика» — много лучше.
— Хорошо, но какой термин можно использовать для обозначения современной России? Олигархическая, автократическая? Какая она?
— Просто современная Россия. Ее контуры, к сожалению, более-менее четко пока не определены. Она, конечно, в том числе олигархическая. Автократическая — это не характеристика, поскольку этот термин всего лишь определяет форму государственного устройства. Это современная Россия, выходящая из хаоса своего прежнего состояния.
— У Советской России была коммунистическая мечта, которая могла конкурировать с американской мечтой, а в духовном плане стояла на порядок выше ее. Можем ли мы снова взять ее на вооружение, несколько осовременив?
— Это может произойти, но кто это может сделать? Я таких явно обозначившихся организованных политических сил не вижу. Здесь есть два момента. Первый: почему значительное количество неприкаянной украинской молодежи в 2014 году пошло за нацистами? Потому что нацисты раздали им автоматы. А украинские коммунисты при этом молчали и в конечном итоге открыли дорогу натовскому перевороту, проголосовав за смену руководства Верховной Рады. По сути, они уже не были коммунистами.
Второй момент: левая идея была в значительной степени скомпрометирована ее извращенной трактовкой, в частности европейской. Всегда левые считались партией движения, а правые — партией порядка. Но речь ведь шла о движении вверх, о восхождении. А у европейских левых вместо движения вверх, которое требовало определенного напряжения для смены строя, пошло движение вбок. Больше свобод, хороших и разных! Между тем идея свободы в коммунистическом понимании предполагала свободу развития, познания и созидания. Но современная левая трактовка пришла к пониманию свободы как свободы чего попало. Можно свой пол поменять — это тоже свобода. Можно марихуану курить — это тоже свобода. Но коммунизм — это идея восхождения, это идея общества, где каждый будет заниматься тем, к чему у него есть способности и чем ему интересно и приятно заниматься. Это общество, в котором одни люди будут создавать произведения искусства, другие — новые технологии, третьи — открывать новые звезды, четвертые — изучать глубины океана и так далее. Но у нас ведь коммунизм сейчас вообще никак не понимается. В лучшем случае — как верность культурному наследию советской эпохи.
— Но коммунизм не о прошлом, а о будущем.
— Конечно. Это реальное представление о будущем, это цель и это вера в то, что эта цель достижима. Это не просто мечта о горизонте. А когда говорят: «Ну, а теперь у нас снова будут колхозы» (при том что колхозы — это хорошо при нормальной организации), — это ни о чем. Не в колхозах цель коммунизма, это просто средство. Человеку интересно создавать, в нем это заложено. При коммунизме труд становится потребностью. Как писал Владимир Маяковский: «Социализм: свободный труд свободно собравшихся людей».
— Кстати говоря, осколки социалистической системы в виде Северной Кореи, Кубы, Вьетнама и Китая — это наши союзники в настоящей ситуации?
— Я бы добавил сюда и довольно прокоммунистическое руководство ЮАР. Так что, да, нам союзники на данном этапе — те силы, которые хотят сохранить в человеке человеческое и бороться против колониальной зависимости. Конечно, собирать социалистическую систему Восточной Европы будет, мягко говоря, сложновато. Хотя, знаете, лет 8–10 назад в Германии проводился соцопрос, и порядка 80 процентов бывших жителей Германской Демократической Республики заявили, что хотели бы снова жить в ГДР. Но это еще не так удивительно. А вот то, что примерно 70 процентов жителей ФРГ, западных земель сказали о том, что хотели бы жить в ГДР, — это поразительно. Интересно, что и те, кто имеет опыт жизни в социалистическом государстве, и те, кто его не имеет, не сильно расходятся.
