— Как воспринимаете свой возраст?
— 85 лет непрерывного существования в этой жизни может представиться таким ровным плавным, длящимся из-за дня в день волноводом судьбы, по которой текут твои жизненные энергии, силы. Но это мнимые ощущения, потому что жизнь делится на периоды. Может быть они связаны с взрослением и старением, но в основном они связаны с судьбой государства. Мы каждый раз оказываемся в новом социуме после перемен, которые происходят в стране. Поскольку я всю жизнь посвятил служения государству, я очень остро чувствую эти перепады.
И вот теперь, оглядываясь назад, я думаю, это ценное долголетие: могу понять, что произошло со страной за эти годы, когда я в ней присутствовал, как гражданин и мне это доставляет большое удовлетворение. Хотя с ней связано много печалей, огорчений. Но в целом я благодарен судьбе, что я дожил до 85.
— С кем вы хотели бы встретить юбилей?
— Конечно, я хотел бы встретить его с самыми близкими и родными моими: своими тремя детьми. Даже на эту вечернюю встречу не стал бы приглашать ни своих многочисленных внуков — их, по-моему, девять у меня ни даже правнука одного. А вот три моих чада, с которыми мы могли бы вспомнить ушедшую от нас мать и прошлое, может так обняться напоследок, посидеть при свечах — это такая камерная семейная встреча. А потом мне, конечно, хотелось бы пригласить близких по духу людей, с которыми я прожил эту грозную жизнь, с теми, кто уцелел. Многих не осталось. За это время столько дорогих мне людей ушло, исчезло, куда-то растворилось, рассосалось в этих соленых рассолах моря житейского. Я с ними хотел бы поужинать — может в моем родном дубовом зале Доме литератора, где проходили мои литературные встречи. Это мой ритуальный зал, в котором я соберу своих друзей, и мы поужинаем.
— Какой ключевой момент был в послании Путина?
— Это послание предназначено не для ответов на вопрос, а для того, чтобы сегодняшнему российскому обществу, смущенному, сомневающемуся, наполненному дурных предчувствий показать уверенность, твердость, некоторую ясность. Всем своим посланием Путин говорит «Без паники! Все хорошо, мы двигаемся в правильном направлении, и победа будет за нами». Каким образом достанется эта победа — неважно, он показывает уверенность. Всегда на корабле, который получил пробоину, пассажиры смотрят, как ведет себя капитан.
— Остались ли неоправданные ожидания от выступления президента?
— Интернет накануне послания был переполнен всевозможными мифами. Говорили, что будет объявлена народная война, будет присоединение Абхазии, Южной Осетии и Белоруссии. Люди в ажиотаже и неврозе ждали этого послания. Не услышав опасений, они просто успокоились.
Параллельно, когда я слушаял послание, у меня уже сформировалось четкое впечатление. Несколько дней назад Байден прилетал в Киев к Зеленскому для того, чтобы окончательно договориться о превращении территории Украины в уникальное поле боя, на который Запад будет посылать свои контингенты под видом добровольцев в неограниченном количестве, причем со всех сторон, включая из Новой Зеландии. И Запад запускает всю мощь своей военной индустрии — европейской, американской, канадской и бразильской. Поэтому Украина становится местом, где перемалывается вся русская мощь: человеческая, военно-экономическая и психологическая. Поэтому Россия должна собрать все свои ресурсы — человеческие, экономические и моральные и разгромить Украину. Она должна это сделать немедленно и не позволить реализоваться плану Запада. Потому что долгий конфликт России на Украине — это неминуемое истощение всех русских ресурсов при постоянно пополняемой ресурсами противной стороны. Вот эта мысль у меня появилась, когда я слушал послание президента.
— Вы не раз общались с Путиным. Что интересного вы обсуждали с президентом?
— Недавно на последнем «Валдае» я спросил его, не кажется ли вам, что Россия могла бы провозгласить религию справедливости, как некую систему ценностей, в которой так нуждается мир и которой во все века беременна Россия? Он отшутился, сказал, что России хватит и четырех конфессий канонических.
Помню крымскую речь президента, когда слушал его в Георгиевском зале. Я видел его взволнованное лицо, в нем что-то бушевало. А сейчас он очень спокоен, сдержан. Если Путин одержит историческую победу, он станет триумфатором.
— Ваши оппоненты ставят вам в вину имперскость…
— Они ставят мне в вину мое достоинство. Я, конечно, империалист, потому что полагаю, что жизнь России происходит в рамках империи. Если русская имперскость исчезает, Россия рассыпается и перестает быть и страной и даже народом. Русская имперскость не в том, что у нее есть несчастные колонии, за чей счет выживают жирные метрополии. Имперскость в моем понимании — симфония сложной организации множества народов, племен, пространств, языков, укладов культур — и все это соединено внутри одного государства и требует сложнейшего взаимодействия. Новгородская Русь и была такой империей. Эти империи с Киевской переходили в Московское царство, в Романовскую империю — третья, затем в Сталинскую четвертую империю, и сейчас это все переплеснулось в бурную чашу пятой империи, наполненную слезами и кровью. Поэтому я империалист, как бы плохо ни звучало это слово в нежных ушах либералов и демократов.
— Еще вас упрекают в том, что вы ладите с любой властью…
— Мое взаимодействие с властью очень сложное. Я же советский человек, был ГКЧПистом, который видел крушение советского государства, как катастрофу и все, кто потом пришел топтать мою родину и мой флаг, были моими лютыми врагами. Я пережил конец моей красной родины, я пережил пустоту, которая образовалась после крушения Советского Союза, и я пережил медленное восстановление русской государственности при Путине после Ельцина. Это соответствует моей философии «Симфонии пятой империи», когда Российское государство проходит имперский путь свой триумфально, падает в пропасть, исчезает, а потом вновь возрождается. И я видел возрождение моей страны, сейчас нахожусь на восходящем витке ее становления, мучительном трагическом, но восходящем. Поэтому моя поддержка сегодняшних событий связана с тем, что я поддерживаю русскую историю, как таковую. Я нахожусь в синхроне с восстановлением пятой русской империи.
— Как вы совмещаете православие с коммунистическими убеждениями — нет ли тут диссонанса?
— Любое крупное сознание человеческое наполнено противоречиями и диссонансом. Самое целостное мировоззрение у примитивов, у простейших — это раз. Второе: коммунистическая идея в глубине своей наполнена христианскими убеждениями о царствие небесном. Только царствие небесное коммунисты хотели осуществить здесь, на земле со всеми вытекающими условиями, в том числе преодолением смерти. Теория бессмертия витала в умах ранних коммунистов, таких как Богданов, или Луначарский. И третье, вершина советского коммунизма — это победа.
Может быть, Советский Союз затевался только лишь для того, чтобы одержать победу. Победа же мной трактуется не как историческая или военная, а как явление религиозное, богословское, ибо это победа ангельских сил над адскими, райских смыслов над самыми темными адскими страшными смыслами. И поэтому краснозвездная Красная армия представляла сонмище ангелов, которые отражали демонов, украшенных фашистскими свастиками. В одном новом храме, построенном напротив Уралвагонзавода в Нижнем Тагиле, прямо в проходной есть фреска поразительная. На ней несутся «Т-34», стреляющие по Рейхстагу, над танками несется ангел победоносный, а ниже идет красноармеец в шлеме со звездой и ведет за собой весь сонм русских святых. Не святые ведут за собой Красную армию, а красноармеец. В православном сознании есть представление, что Красная армия была святая. И священная война бросает священный свет на солдат, командиров и на верховного главнокомандующего Сталина.
— О вас говорят, что, такие как вы, не меняетесь. А менялись ли ваши взгляды на протяжении жизни?
— Мои взгляды постоянно текли вместе с моей жизнью. В молодости я грешил церковным диссидентством, не говоря о культурном: в молодости был близок с Мавлеевым, ходил в кружок, где разворачивалось чудовищное русское подполье, населенное демоническими образами Мавлеева. После 1991 года они вышли из-под подполья и уселись в министерских креслах. Потом меня влекло в сторону индийских практик, в том числе Йоги. Затем я переметнулся к государственникам. Но мое поклонение красному, советскому, конечно, претерпело массу трансформаций. Когда пришел Путин я постепенно через две чеченские войны и другие свои новые представления стал сторонником нового путинского государства. Так что я меняюсь. Во мне меняются клетки, у меня меняются друзья, меняются мои знания.
— Вы о чем-то жалеете?
— Я видел, что последний этап советской государственности был ущербным. Он выдохся как спирт закупоренный, вместо которого осталась одна вода. И все ГКЧПисты, многие из которых были моими друзьями, это люди уходящие. Это не клубни, это ботва. Меня это страшно разочаровало. Тем более, что я был разочарован во всех институтах советских, включая армию, в которой я служил всю свою жизнь и шел с русскими войсками. Эта армия трусливо убежала из Москвы, бросила на произвол свое государство. И госбезопасность, которая, по существу была инициатором перестройки и создала эти ужасные условия. Когда распался Варшавский договор, она объединила Германию, создала народные фронты в СССР и под эгидой Крючкова вошла в ГКЧП и не выполнила свое предназначение. Они не арестовали Ельцина и дали ему возможность влезть на танк и провозгласить свой ельцинизм.
Поэтому мои мировоззрения менялись. Кстати, я вступил в эту пору безвременья, после 91-го как лютый оппонент ельцинизма и всей этой власти.
— Какие из своих произведений вы бы отметили?
— У меня был целый вал всяких работ, романов. Я все время гнался за историей, которая для меня актуальна. Не за той историей, когда кто-то сражался на Куликовском, Бородинском или на Прохоровском поле. Не за историей русских царей, князей. Я гнался за историей, которая меня обгоняла — моя собственная история. Так случилось, что в какой-то момент стал певцом боевых колесниц. Я такой пахарь: шел за плугом и выпаривал из этого грунта мои исторические книги, мои романы.
Ну, вот из последнего у меня создан такой сериал, где я еще раз прохожу свою судьбу: роман «Он» — о моем советском детстве, роман «Надпись», где я становлюсь уже таким художником и писателем, роман «Меченосец», где я рассказываю, как я увидел трансформацию нашего государства, страны и наших спецорганов, превратившихся в орган гробоносцев Советского Союза. Потом роман «ЦДЛ», где я рассказываю о последних днях СССР и о том, как писатели и я лично были встроен в перестроечные ГКЧПистские дела. И наконец, роман «День», где я рассказываю о газете «День», как о трибуне, баррикаде сопротивления, которая сгорела в огне 1993 года. Вот эти мои книжки одной серии, они переиздаются. И я был бы счастлив увидеть их в день моего торжества.
— Вы же работали в газете «День», ваш одноименный роман связан с ней?
— Нет, я не работал в ней, я был ее создателем. Конечно, связан роман с газетой. Герой романа о жизни на баррикадах, о том, как сражался на баррикадах 1993 года, а до этого — он сражался в Приднестровье, о том, какие политические силы были вокруг него. Там же был вихрь событий и людей, вся патриотическая среда самая разная: от радикалов красных — Анпилова до Баркашова, метафизик Александр Дугин еще был молодой, там был Лимонов, Зюганов.
— В 1996 году на президентских выборах вы поддерживали кандидатуру кандидата Геннадия Зюганова. Сейчас лидер КПРФ недоволен ходом СВО на Украине, сетуя, что за год «не можем от Донбасса никак отогнать противника!» Какие у вас отношения?
— Мы продолжаем с ним дружить. Вся патриотически думающая страна находится в некотором замешательстве и некотором даже надрыве. Операция, замышлявшаяся, как быстрый военно-политический процесс затянулась, и некая степень неготовности обнаружилась.
Одни люди страшно озабочены, другие раздражены, третьи наполнены ненавистью, четвертые наполнены злорадством по этому поводу. Я принадлежу к тем людям, которые согласны с тем, что государство рассчитывало совсем на другое, оно не хотело этих великих сражений с Западом, потому что в глубине души оно было западным. И вот эта конфронтация во многом застигло страну врасплох. Она изменилась. Недаром Путин говорит «Нас обманули в очередной раз». И теперь столкнувшись с колоссальным сопротивлением, с этой скалой, государство не готово и вынуждено на ходу исправлять свои изгибы и переломы. И я делаю все, что в моих силах, а их немного, конечно, чтобы эти переломы как можно быстрее зажили и мы смогли сражаться достойно.
— В одном из романов вы называете президента Путина «новым Сталиным», который противостоит «новому Гитлеру». В чем аналогия?
— Это, конечно, метафоры. Но аналогия простая, она просматривается: после краха советского государства и после мертвой зоны 90-х годов Путин является новым архитектором России и в этом смысле он подобен тому вождю Сталину. В этом его роль историческая похожа, при всей разнице его методик, его внутренних политических и психологических черт. Конечно, когда этому государству грозит смертельная опасность, он защищает его, как Сталин от Гитлера и фашистов — в этом моя историческая аналогия, но никак не аналогия политических методов.
— Что вас связывает с Украиной?
— Фамилия Проханов имеет украинское происхождение. Прохан — по-украински это тот человек, который кочевряжится и любит, когда его упрашивают. В основе моей фамилии лежит украинское начало.
— Как долго затянется военный конфликт на Украине?
— У истории нет секундомеров и башенных часов. Тут часы не помогут. И эти времена не отыщешь ни на дорогих — под 10 миллионов — часах, которые носит наша знать на своих запястьях, ни на Кремлевских курантах. Это другие часы особого рода. Это часы русской истории и не всякий может заглянуть в их циферблат. Я полагаю, что это длинная процедура.
— Как вы смотрите на Пригожина с ЧВК «Вагнер»??
— Среди всего сегодняшнего, достаточно анонимного фона, на котором происходит СВО, Пригожин явился ярчайшей вошедшей звездой на нашем военно-политическом горизонте. А то, что он взял с собой на фронт уголовников, так это было и в Великую отечественную войну, людей отпускали из-за колючки, они шли на фронт воевать, а некоторые действительно возвращались героями. Это нарушает лицемерночопорный уклад наших либеральных представлений о войне, о службе. Толстой говорил, что наступает момент в истории страны, когда сражающиеся возвращают в ножны шпажки свои изящные и берутся за дубины. Или за кувалды.
— Сигары — ваше тайное увлечение? В 2019 году в компании Владимира Жириновского, академика Ройтберга, Елены Вавиловой вы удостоились именной сигарой № 46. Как и за что?
— Мое увлечение это не сигарные дымы, мне больше нравится смотреть, как дымятся стреляющие гаубицы и орудия. А моим страстным увлечением были и остаются бабочки, которых я ловил.
А сигары — курьез из-за того, что президент Сигарного Союза Андрей Лоскутов, которому интересны мои суждения, пригласил меня к себе в клуб, у них я прочитал свою лекцию о «Власти и тайных кодах русской мечты», был награжден сигарными дымами. И этот эпизод был очень милым, сердечным с пониманием и симпатией. Дорожу этим моментом. Большой поклон ему! Свою именную сигару я, конечно, потом раскурил в час печали своей. Когда шел черный осенний дождь, когда я был одинок и брошен моими возлюбленными женщинами, когда я чувствовал себя Буниным, которому впору собаку купить. Но у меня не было в кармане денег на собаку, я достал свою сигару, запалил ее и сидел в дыму своих воспоминаний о щедрой любви.
— С каким напитком предпочитаете курить сигару — ромом или коньяком?
— Вы, видимо большой специалист по этой части? Вообще сигара, она сама по себе вкусна. У сигары есть неповторимый вкус, его нельзя заслонять ни ромом, ни коньяком, ни клубникой, ни поцелуем. Это священнодействие, это дымы. Сигары — это благовонная палочка для пагод, или для христианской церкви — такое дымящееся кадило с дымом благовонным. Поэтому никакого напитка не было. Я сидел в своем кресле, а из кресла поднимался дым прожитой мною жизни.
— Почему вы выступили за возвращение памятника «Железному Феликсу» на Лубянке?
— Я не являюсь фанатом ни разрушений памятников, ни их восстановления. Это была курьез. Я прекрасно понимал, что сейчас не время для этого, это не более, чем провокация, такая как предложение Ленина вынести из Мавзолея или снять со шпилей Кремля рубиновые звезды. Это все дурь такая, которая уже всем надоела. Я не настаиваю, чтобы памятник вернули Дзержинскому, я просто знаю, что он будет внесен туда без моей воли. Он займет на Лубянской площади свое место, но не как меч карающий, а как драгоценный символ тех времен, Вучетича и как красивая вертикаль, которой так не хватает на этой площади. Это памятник-антураж тем исчезнувшим временам. Он будет возвращен, вне зависимости от того, хотят этого или не хотят.
— Вы до сих пор коллекционируете бабочек?
— Конечно, нет. Потому что бабочка это охота, причем очень рискованное, требующее сил и молодости, ярости и азарта. А мне, в мои 85, не поймать даже муху, которая сядет мне на лоб. Коллекционирование бабочек закончилось, когда я перестал ездить по горячим точкам, потому что это коллекция локальных войн. В основном они проходили в джунглях, саваннах, на берегах тропических рек и болот. Это места, где гнездилось миллиарды восхитительных бабочек.
Для людей, наделенных эстетическим чувством мимо них нельзя пройти. И я повторно возвращался и в Никарагуа, и в Кампучию с сачком и наполнял свою коллекцию наряду с блокнотом, который наполнял своими впечатлениями. Поэтому эти бабочки являются военными трофеями. Это не моя личная коллекция, это своеобразная трофейная выставка.
— В вашей коллекции свыше 5000 бабочек?
— Число экземпляров в моей коллекции равняется числу злодеяний людей, умертвивших бабочек. Полагаю, может наступить день, уже после смерти моей, когда кто-нибудь из моих сыновей откроет окно моего дома, отворит стеклянные коробки и бабочки улетят и вернутся в джунгли, саванные, на берега тропических рек — в места своего обитания.
— Неожиданно выяснил, что вы еще и рисуете в стиле примитивизма?
— Трудно обозначить стиль. Я просто рисую так, как не умею рисовать. Это рисунки наивного человека, поэтому они кажутся такими вычурно примитивные. Это не стиль, это результат моего неумения, а так же результат моего искреннего желания изобразить тот или иной фрагмент моей жизни или моих военных походов.
