О конструктивном национализме
Сергей Черняховский
Нам нужен или свой Гарибальди, или свой Бисмарк
Термин «национализм» употребляется в нашей стране столь часто (причем и к месту, и не к месту), что ныне он выглядит совсем затертым. При этом мало кто вспоминает, что сам этот термин может употребляться в самых разных значениях.
Если бы я был националистом, а особенно – русским националистом, а особенно – сейчас, я бы в первую очередь вспомнил слова марксиста и интернационалиста Владимира Ильича Ленина о том, что существует два вида национализма, которые надо уметь отличать друг от друга: национализм угнетающей нации и национализм нации, борющейся за свое освобождение.
Для подтверждения правоты этих слов я бы обратился к такому факту, как существование в одно и то же время, с одной стороны, фашистского национализма Гитлера, а с другой – антифашистского национализма де Голля. При этом не забывая упомянуть, что националистический режим де Голля в 1960-е годы был одним из главных противников международного антикоммунизма и союзником СССР в противостоянии экспансии США и НАТО.
Вообще словом «национализм» в политической теории и истории обозначается:
– процесс становления наций из разрозненных этнических групп и народностей и формирование национального государства;
– политика государства и элиты страны, направленная на защиту ее национальных, в первую очередь экономических и культурных интересов;
– одна из четырех мировых политических идеологий;
– совокупность бытовых ксенофобских предрассудков.
Если мы говорим о национализме именно как о мировой идеологии, то он подразделяется на:
– классический национализм ХIХ века времен Мадзини и Гарибальди, свое первое историческое воплощение как мировой идеологии;
– экспансионистский национализм ХХ века, стремящийся к порабощению других наций и утверждению своего превосходства и господства;
– рождающиеся неоформы национализма современности, в первую очередь проявляющиеся как национал-сепаратизм.
Если первое и второе воплощения националистической идеологии были «укрупняющим национализмом» (первая была ориентирована на объединение раздробленной нации и оформление ее государственного единства, а вторая – на расширение господства этой нации за счет подчинения остальных), то третье ориентировано на разрушение сложившихся наций путем возрождения этнической раздробленности и уничтожения национальных государств под видом «национального освобождения».
Одновременно, если бы я был националистом, я бы исходил из того, что моя идентификация, то есть моя нация, не существует вне моей страны. Страна же не существует вне территории – как минимум в своей психологической идентификации: можно иметь утраченную территорию, но одновременно – нацию, ставящей своей целью эту территорию вернуть. Моя страна есть создание моего народа, то есть ее территория принадлежит мне и моей нации. И с нами она едина. Поэтому никакая часть страны, созданной моим народом, и никакая часть территории, объединенной моим народом, не может быть отдана никому – ни иностранным завоевателям, ни местным сепаратистам.
Существует также разница между тем, что называют этническим национализмом и национализмом политическим, между традиционалистским пониманием нации, основанном на единстве «крови, истории и культуры», и пониманием прогрессистским, основанном на историко-культурном, территориальном, государственно-политическом и экономическом единстве, то есть единстве рыночно-экономического уклада. Иными словами, нации возникают тогда, когда возникают национальные рынки, и потенциально как минимум слабеют тогда, когда эти рынки начинают поглощаться друг другом, сливаясь в некие наднациональные рынки. Причем при таком слиянии в том или ином виде господствующими оказываются та нация и тот национальный рынок, которые более сильны. Глобализация, в этом смысле, не процесс установления сообщества равных, а поглощение более слабых национальных рынков более сильными и новая форма имперского экономического господства тех, кто более силен.
Поэтому и в этом отношении представитель моей нации – это, во-первых, тот, кто считает так же и в потенциале, как минимум, готов действовать, исходя из этого приоритета. Во-вторых, это тот, кто не противопоставляет себя мне, признаёт свое единство со мной как представителем данной нации и не стремится возвыситься надо мной, то есть признаёт себя равным и равноправным со мной. И представителем моей нации в этом отношении является тот, кто готов объединиться со мной, а не тот, кто хочет так или иначе от чего-то отъединиться. Это не тот (ну, или не только тот), кто внешне похож на меня, но тот, кто в принципе готов взять в руки оружие, чтобы вместе со мной бескорыстно защищать мою страну или возвращать ее из-под диктата тех, кто установил оный диктат. Моя нация – это нация товарищей по оружию и товарищей по труду.
Часть тенденций, отражаемых на разных этапах названным термином «национализм», сегодня и в некоторой перспективе значима, актуальна и позитивна для современной России. Другая часть – вредна и опасна.
Прежде всего России нужен национализм как надэтнизм, как представление о национальном единстве многих народов, живущих на ее территории, ощущение их одной, единой, многоэтнической нацией. Такой нацией практически стал в недавнем прошлом Советский Союз, большая часть населения которого была «единой политической советской полиэтнической нацией», обладавшей своим национальным государством – СССР. Вспоминая об этом в свое время на Госсовете, Путин был прав, указывая на связь этого единства с социалистической идеологией и отмечая это как образец позитивного решения национального вопроса. Только стоит заметить, что нация обычно и не существует без скрепляющего ее начала в виде некой идеологии либо комбинации идеологий. Точно так же он был прав, отмечая, что нынешняя общность «россиян» не представляет подобного дружественного единства.
Представитель моей нации – это тот, кто, вне зависимости от своей принадлежности к тому или иному племени, этносу и народности, принимает на себя миссию создания нашего национального государства. Тот же, кто говорит, что он не хочет строить такого единства нации, созданной в ходе истории государства, препятствует этому и хочет тем или иным способом выделить, отсоединить или кому-то отдать часть территории моей страны, есть представитель некой иной нации. Но права на территорию моей нации эта нация не имеет. Она может покинуть эту территорию, а может быть выселена с нее или даже уничтожена моей нацией в ходе защиты целостности моей страны. Но, в любом случае, мои страна, нация и территория есть единство. Они неделимы.
В этом отношении роль классического объединительного национализма для России играл бы такой национализм, который скреплял бы нацию изнутри и восстанавливал ее единство с народами и образованиями, отколотыми от нее на предыдущем этапе. То есть национализм как представление о единстве всех народов пространства СССР – своего рода «советский национализм». «Единый народ, единая нация, одна страна». России в этом отношении нужен либо свой Гарибальди, который восстановит ее территориальную целостность путем восстания снизу, либо свой Бисмарк, который восстановит ее сверху.
Точно так же группы, которые, возможно, и именуют себя моим национальным именем, но при этом создают или устанавливают порядки, при которых моя нация будет разделена на высших и низших, на тех, кто работает, и тех, кто живет за их счет, не входят в мою нацию. Они представляют собой группу врагов моей нации. При их обнаружении и политическом проявлении, при их попытках действовать вступает в силу старый лозунг старого национализма: «Да здравствует Нация! Аристократов и попов (в смысле – привилегированных) – на фонари».
Только было бы безумием перепутать и вместо объединительного национализма увлечься экспансионистским национализмом первой половины ХХ века или национал-сепаратизмом его окончания. Первый, прежде чем собрать силы для «воссоединения русских» и покорения остальных, утонул бы во внутрироссийских этнических разборках, второй же просто приведет к разделу России. Российские этносепаратисты напрасно тешат себя данными о 82% русских, якобы обозначивших себя так в ходе переписи. Это отражало не столько более или менее сознательную самоидентификацию, сколько формулу, избавляющую от раздумий о том, кем себя назвать, если один твой дедушка – украинец, второй – грузин, одна бабушка – казачка, а вторая – полька.
И русские этнонационалисты напрасно надеются, что их попытка создать «русское национально-государственное образование» приведет к возникновению единой и сильной Республики Русь. Если даже они и создадут нечто с подобным названием, перессорившись с остальными народами России, они тут же получат еще Республику Сибирь, Республику Урал, Поморскую Республику на Севере, Приморскую на Востоке. Не говоря уже о том, что и кубанские, и донские казаки тут же провозгласят себя отдельными самостоятельными нациями с Донской и Кубанской республиками, Северо-Запад вспомнит о своих отличиях от Московской земли, Тверь вспомнит о своем подчинении в XIV веке, а Суздаль – о своем великокняжии в разные эпохи.
Не стоит также забывать и о разных путях формирования национального единства в Западной Европе и России. Если в первой выделение из общецивилизационной зоны шло в значительной степени на этноязыковой основе (торговать было легче в едином языковом пространстве), то в России в известном смысле было наоборот: хозяйство Православной церкви было расположено на территории разных княжеств, и в тот момент именно она представляла интерес объединения целостного рынка и реальными политическими действиями способствовала формированию единой нации, легитимизируемой и оформляемой единым православным смысловым пространством. Поэтому для самой русской идентификации этническое начало всегда играло крайне подчиненную роль.
И абсолютно прав Павел Святенков, когда пишет о том, что подходить к русским с этнографическим лекалом, связывать их достоинство с большей пропагандой русских народных песен и плясок есть определенное неуважение к народу, в течение нескольких сотен лет определявшему ход мировой истории. Если уж на то пошло, то не только европейские псевдопарламентарии благодаря Красной армии сегодня могут выносить свои хулиганские резолюции в Страсбургском дворце, а не на нарах концлагерей Третьего рейха, но и США могли не выиграть ни войны за независимость, ни войны за сохранение единства страны, если бы от активных действий английского флота их не защищали пушки русских военных кораблей, барражировавших вдоль берегов Нового Света.
Если бы я был националистом, я полагал бы, что вся политика моего государства и элиты страны должна основным своим приоритетом иметь защиту национальных интересов моей нации, в первую очередь экономических, а также культурных, то есть в том числе и ценностных. Национализм – это не самоидентификация, а конкретная политика. Это не прославление своих и принижение других, а реальное действие, направленное на благо моей нации и защиту интересов ее граждан. Нация сильна тем, что она умеет, и тем, что она производит. Нация – это товарищество по труду. Главная задача национализма как политики – обеспечение развития национального производства. И вот об этом нужно говорить и помнить.
Если для России и актуален сегодня национализм, то не как смесь предрассудков и этнонациональных комплексов и не как этносепаратизм, требующий создания для русских в России некой этнической республики, которая на деле стала бы этнической резервацией.
Если бы я был националистом, я бы исходил из того, что один из главных врагов национализма – это ксенофобия и родственные ей бытовые предрассудки. Если они, основываясь на внешних признаках, оказываются направлены на представителей моей нации, то есть на людей, готовых вместе со мной защищать мою страну и служить ей, они раскалывают нацию, рождая недоверие между ее представителями и ослабляя ее единство. Если же они направлены на тех, кто себя с ней не соотносит, то они унижают ее. Они демонстрируют, что в ней живет враждебность, что она может оказаться враждебна другим народам, поскольку страшится чужого. То есть демонстрируют ее слабость – и тем самым поощряют другие народы, нации и государства на то, чтобы испытать ее на прочность и что-либо у нее отобрать. Тогда как другие народы и нации должны видеть прежде всего ее силу и единство. Само наблюдение ее жизни должно убеждать их в том, что перед ними – те, кто ничего не страшится, те, кто сильны, те, кто едины. Они должны понимать, что пытаться враждовать с такой нацией неразумно и рискованно. Наблюдающие нацию должны видеть, что она достаточно сильна, чтобы не пытаться проверить это на практике, достаточно благородна, чтобы ей доверять, и достаточно доброжелательна, чтобы не опасаться ее самой.
Если бы я был националистом, я бы исходил из того, что национализм – это лишь одна из четырех мировых идеологий. Есть и другие. И нужно не столько противопоставлять себя им, сколько взять у них то, что может служить интересам моей нации, прежде всего ее единству. И отвергнуть то, что будет вести к ее объективному разделению и ослаблению, то, что ведет к разделению на богатых и бедных – на тех, кто живет своим трудом, и тех, кто живет трудом последних. Потому что как только такое деление возникает – нация рушится и делится на две совсем другие нации: нацию богатых и нацию бедных.
И в завершение – две ремарки.
Первая. В России сейчас на самом деле проживают как минимум две реальные нации. Первая нация отождествляет себя с рынком, гайдаровско-сахаровским наследием и стремится к максимальной и скорейшей адаптации к «мировым условиям» – пусть даже путем превращения России в некую подмандатную территорию, контролируемую другими странами и международными организациями. И существует нация, желающая сама устраивать свою жизнь, сама решать свои проблемы и считающая себя как минимум соучредителем современной мировой цивилизации, а не ее пасынком и младшим партнером, тем более «подмандатной территорией».
И вторая. Во всякой нации, как известно, тоже есть две нации – нация тех, кто имеет собственность, и тех, кто таковой не имеет. Тех, кто покупает рабочую силу, и тех, кто ее продает. Тех, кто живет за счет большинства, и тех, за счет кого живет меньшинство. Тех, для кого Пугачев с Разиным – разбойники, и тех, для кого они – герои и народные заступники. Тех, для кого главный русский исторический герой – Столыпин, и тех, для кого главный российский реформатор – Ленин. И отношения между этими двумя «нациями», может быть, и могут в какой-то момент отойти на второй план перед главной задачей решения тех проблем, о которых говорилось выше, но они все равно не выяснены до конца.
Будучи националистом, я бы всячески приветствовал и поддерживал экспансию моей страны и моей нации в мире, но не как порабощение других, а как предметное доказательство того, что то, что делает моя нация, она делает лучше всех других наций. Не утверждениями, а тем, чтобы обеспечить, чтобы мои автомобили были лучше любых других, мои самолеты – лучше любых других, мои ракеты – точнее любых других, мои специалисты – профессиональнее любых других, мои технологии – совершеннее любых других. Чтобы имя моей нации воспринималось другими нациями как символ Добра и защиты от Зла. Чтобы весь остальной мир был твердо уверен, что пока на свете есть моя нация, с ним не произойдет ничего плохого, потому что при любом несчастье, которое может случиться, – от катастрофы природного характера до вторжения инопланетян, – моя нация всегда сумеет спасти человечество. И чтобы он твердо и, главное, обоснованно верил, что пока моя нация есть – у мира есть Надежда.
Будучи националистом, я бы всячески поддерживал сохранение своей самости и своей особенности, не допуская размыва собственной самоидентификации, но не путем отгораживания от Иных, а путем умения освоить все интересное, что у них есть. Я бы брал все, что у них есть такого в культуре, науке, обычаях, что может обогатить мою нацию, но не разрушить ее смысловые и идентификационные стержни; и вооружил себя ими, подчинив своим ценностям и смыслам. Вступая в контакт с Иными, нужно вступать в него достаточно сильным и содержательно накаленным, чтобы результатом этого контакта была не утрата тобой своей сущности, а принятие Иными твоей правды. И чтобы каждое соприкосновение моей нации с другим опытом приводило к тому, что все, что умеет другой народ и другая культура, моя нация умела бы делать лучше, чем те, от кого она этому научилась.
И я бы твердо помнил и старался внушить остальным, что главное, в чем сущность и историческое предначертание моей нации, – познать Мир и открыть Истину, причем открыть ее для того, чтобы научить ей остальных людей и остальные народы.
KM.RU. 30.11.2013
