Виталий Аверьянов. Бесконечный спуск. Роман; Стихи и песни последних лет. — М.: Книжный мир, 2023. — 294 с.
Однажды набрёл в Интернете на блогерский пост о клинической смерти. Пост самый заурядный, но привлекли внимание комментарии под ним. Читатели рассказывали, как сами преодолели клиническую смерть, что увидели во время неё, как вернулись к жизни. Говорили о ярком свете, о бесконечной череде людей в белых одеждах, о солнечном дне и благоухающих цветах. Но среди этого многоголосья один голос выделялся своей напористостью и даже озлобленностью: «Я упал с девятого этажа – тьма! Пережил несколько минут клинической смерти – тьма! Ничего там нет – только тьма!». «Тьма… Тьма… Тьма…» — твердил комментатор в исступлении после каждой фразы. И было в том какое-то странное самодовольство.
Мне вспомнился тогда рассказ космонавтов-испытателей, которые, отрабатывая на Земле все нештатные ситуации, что могут произойти в Космосе, перенесли и запредельную жару, и нестерпимый холод, и нехватку воздуха… Но самым тяжким для всех оказалось заточение в специальную капсулу, где не распространялись ни свет, ни звук. Мрак – хоть глаз коли. Тишина – хоть голос сорви – себя не услышишь. Каждый из испытателей после нескольких минут такого эксперимента оказался на грани помешательства.
Почему разговор о романе Виталия Аверьянова «Бесконечный спуск» я начинаю именно с этого? Автор говорит всем нам: можно, конечно, жить, думая, что после лишь вечная тьма, только вдруг она не окажется отстранённой? Вдруг ты будешь её осознавать? Вдруг будешь наказан пребыванием в ней? А если она – та форма ада, тот его предел, страшнее которого ничего нет? Если ни звука, ни света, ни голоса, ни шороха – и так целую вечность? А если навсегда наедине с собой, а внутри тебя такая же пустота и глухота? Тогда и бесу обрадуешься, который придёт к тебе с щипцами, который вскипятит для тебя котел – только бы прервать эту вечную тьму.
Милосерден Достоевский, давший возможность философу, не веровавшему в будущую жизнь, пролежать тысячу лет, а после пройти квадриллион километров и обрести райскую секунду. Аверьянов же погружает своего героя в ад.
Комаров, казалось бы, самый обыкновенный чиновник, каких теперь тьмы, и тьмы, и тьмы. Но если подойти к нему с дантовой мерой ада, то он вполне заслуживает пребывания на всех кругах, заслуживает всех пыток: и под дождём гнить, и грязь глотать, и в лёд по самую шею вмерзать. Добрые же дела Комарова взвешены на весах и найдены слишком лёгкими. Но аверьяновский ад устроен по-другому, нежели дантовский, и терзания в нём иные.
Вряд ли этот ад можно представить таким же структурированным, инженерно продуманным, как в «Божественной комедии». Несмотря на то что Аверьянов изображает ярусы, спускаясь по которым, мы видим, что тьма сгущается всё сильнее, есть в его модели, что-то нарочито хаотичное, не дающее читателю представить ад как на плане эвакуации. Невозможно подобрать зримый земной образ, способный явить аверьяновский ад во всей полноте. Порой это шахта с лифтами для бесконечного спуска. Порой что-то похожее на древние города с их лабиринтами. Порой это словно метро в час пик с мерным, равнодушным, обречённым движением. Иногда ад кажется тесным двором, куда выводят на прогулку заключенных, чтобы они, сомкнулись в порочный круг.
Насельники в аверьяновском аду самые разные. Есть реальные, узнаваемые грешники: Березовский, что обречён постоянно намыливать себе самому верёвку; перестроечник Александр Яковлев, наказанный сизифовым трудом: он голыми руками копает могилу Советскому Союзу, которая каждое утро зарастает землёй и дёрном. Есть собирательные грешники: представители современного искусства – режиссёры и художники с их покровителем Великим Деструктором; они дизайнеры ада, здесь им всё знакомо, ведь они не раз выкликали адские образы в земную жизнь. Есть персонажи, знакомые нам по творчеству Босха и Гофмана, есть те, кто напоминает гоголевского Вия и палача «с лицом, как вымя» Гумилёва. Есть в аду и своё «мировое правительство», тайный орден, что генерирует идеи для земных царей, ставит перед ними задачу превратить человечество в «цифровой кисель».
И всё же ад – это не пространство и не его обитатели. Это прежде всего состояние. Уловить, описать, изъяснить его очень сложно.
Ад – это неспособность осознать, что ты уже в аду. Неслучайно Комаров даже не произносит слова «ад», будто пытается отгородиться от него. Убеждает себя, что есть некий Ликополис – «волчий город», где не место кротким овцам и козлищам, где Пастырь каждому волку – Враг.
Ад – это действительность с содранной с неё кожей. Всё, что в земной жизни было задрапировано, заретушировано, табуировано, здесь названо своими имена, обнажено, вывернуто.
Ад – это страх смерти и патологическое желание небытия. Смерть – не антипод жизни, а «всегда рождение в новую жизнь». Это лишь барьер, который нужно взять на пути к жизни вечной. Смерть не отрицает жизни, а утверждает её. Именно смерть укрепляет нас в том, что человек не умирает, а рождается дважды, потому что после смерти следует воскрешение. Аду же нужна «Вечность в лоне Тьмы», полное небытие, но его не было даже до сотворения мира, ведь уже в первый день творения Создатель разделил тьму и свет, а значит, абсолютная тьма изначально была невозможна. Стремление адовых сил установить в противовес вечной жизни вечную смерть бесполезно, как раз потому что есть вечная жизнь.
Ад – это не «другие», как говорил Сартр, убегая от самого себя. Ад – это ты сам. Ты сам возвёл свою внутреннюю тюрьму. Ты сам устроил её по образцу адовой топонимики. Ты здесь и мучимый, и мучитель.
Ад – это память, прорвавшая кокон беспамятства. Сначала воспоминания мучительны, кажутся орудием пыток, но потом осознаёшь, что только в них спасение. Осознаёшь, что лишь беспамятные торят себе дорогу в ад.
В закоулках ада Комаров находит зеркало, в котором видит всё лучшее, что было в его жизни: любовь отца и собственное отцовство, забота прабабушки и застолье с деревенской роднёй, когда всё связанные даже зыбкими кровными узами были одной семьей. С каждым воспоминанием Комаров всё отчетливее видит в зеркале своё отражение. Он будто ткёт образ своего двойника, который не поглощён тьмой, а озарён светом. Двойник – это Комаров, очищённый от греха. Двойник – душа Комарова. Душе претит ад. Душа поднимает бунт против ада. Ад – пожиратель памяти. Душа – её хранительница. Память – путь исхода из ада. Бегство из ада. Нужно лишь преодолеть тонкую плёнку зеркала и попасть в тот белый-белый день, где все живы.
Комаров выпал из земной жизни, упиваясь главной своей страстью: скоростным спуском на лыжах. Теперь, выбравшись из ада, он вновь оказался в снежном вихре. Только бесконечный спуск сменился бесконечным восхождением. И если ад безмолвствует, ни о чём не спрашивает низвергающегося, не даёт ему задуматься, одуматься, то восходящего постоянно вопрошают: куда идёшь? камо грядеши?
Виталий Аверьянов начал писать свой роман в год 700-летия смерти Данте. Видимо, есть определённая цикличность в обращении к теме ада. Видимо, в земной жизни постепенно накапливается критическая масса адовых молекул и земному необходимо очищение. Необходим художник, который спрашивает у мира: «Куда идёшь?». Художник, который силой слова попирает ад. Художник, который сокрушает адовы врата и ступает по ним, как по мосту, через пропасть. Вслед за ним идут многие.
«Где, ад, твоя победа?» — ликует Аверьянов, поставив точку в своём романе.
