ПРИЧИНЫ РУССКИХ РЕВОЛЮЦИЙ
В Москве, в Манеже прошла выставка «Православная Русь. Романовы», посвященная 400-летию династии русских царей. В рамках выставки Изборский клуб провёл 11 ноября 2013 г. дискуссию о причинах революций и Смут в России в ХХ веке. Перед началом дискуссии организатор выставки архимандрит Тихон (Шевкунов) провел для изборцев экскурсию по экспозиции. Предлагаем Вашему вниманию материалы обсуждения.
Виталий Аверьянов, исполнительный секретарь Изборского клуба, доктор философских наук
Каждой цивилизации подобает писать особое обществоведение. Глобализация как процесс, как бы мы к нему ни относились, в этом смысле ничего не меняет. Если даже где-то когда-то все человеческие культурные потоки сольются воедино, это не значит, что эти потоки всегда были едиными – напротив, они всегда были различными. Глобализация может уничтожить старые летописи или подменить их, но она не может заставить летописцев воскреснуть и переписать эти летописи.
Общечеловеческая глобализация не имеет своих отцов-родоначальников, потому что она вся в «революциях», в отречениях от прежних поколений. В конкретной традиции-цивилизации есть отцы и они постоянно воскресают в своих потомках. В этом смысле для истории России важнейшим принципом является принцип воскрешения отцов, воскрешения предков, воскрешения духа, восстановления традиций вопреки всем переломам. Это, конечно же, не повторение одного и того же, не дурная бесконечность. Всякий раз после выхода из Смутного времени происходит сложнейшая мутация национальной традиции. Однако при этом мы спустя какое-то время признаем в ней ее самою, видим, что то дело, которое делали наши предки, и то, что мы делаем сегодня, в конечном счёте, единое великое дело.
Существует широко распространённый взгляд на причины революций, ставящий во главу угла конспирологическую версию, версию заговора. Есть большая традиция на Западе, идущая от Жозефа де Местра, Меттерниха и т.д. В наиболее объективированном виде этот подход проявился у американского исследователя Теодора фон Лауэ, который называл все революции XIX-XX вв. «революциями извне». Иными словами, революции индуцированы внешним западным влиянием. Интеллигенция в странах, подвергающихся этим процессам, в значительной своей части выступает проводником западноевропейского влияния. Иногда это либералы, иногда радикалы, зачастую и те, и другие вместе – при этом они пользуются идеологической, политической, финансовой поддержкой Запада. Надо сказать, что Лауэ за его теорию крепко доставалось от его американских коллег.
В конечном счёте, у всех так называемых революций всегда одна главная причина. Это то, что значительная часть реальной элиты вступает на путь сепаратистского по отношению к собственному народу встраивания в кажущиеся ей привлекательными глобальные порядки. Это касается в определенной мере даже Великой Французской революции, поскольку участники тогдашних революционных кружков думали, что встраиваются в высшую секту духовидцев, иллюминатов. (А за революционным проектом в его эзотерическом плане «торчали уши», конечно же, Великобритании.) При этом революционеры должны на кого-то опираться внизу, поэтому они выступают как подстрекатели недовольных толп.
Исключение из этого правила – иранская «революция» 1979 года. В этом случае мы имеем дело со своеобразным взрывом реакции в обратную сторону, сторону самобытности. Вообще говоря, в Иране сама этимология понятия революции оказалась оправданной, потому что там от монархии перешли к более раннему (генетически) этапу, – теократическому управлению. В случае же с другими революциями происходит подмена изначального смысла этого слова.
Все Смутные времена происходят на определённых демографических циклах. И существующая структурно-демографическая теория (Д.Голдстоун, Ч.Даннинг, у нас – С.Нефедов) достаточно рельефно описывает это на статистических цифрах динамики народонаселения, процессов колонизации, увеличивающими экологическую нишу этноса. Эти два процесса, демографический и колонизационный, накладываясь друг на друга, создают ту самую канву, на которой можно увидеть, в какие моменты может произойти «революция», а в какие нет. При этом учитываются взаимоотношения в треугольнике: народ – элиты – государство. Однако базовым фактором всего процесса является динамика народонаселения и связанная с ней динамика цен и стоимости рабочей силы. Эта теория более тонкая, чем старая мальтузианско-рикардианская теория, выводившая линейную взаимосвязь между количеством населения и нуждой. Здесь речь идет о других зависимостях, в частности, зависимости социального и юридического напряжения системы от перенаселения. Такого рода перенапряжения возникают после того, как долгое время идет «демографическое сжатие».
Представим себе, что крестьяне, живущие в центральной полосе России, за 20-30 лет удвоились в числе. Что произойдёт на выходе? Количество безземельных крестьян, не получающих долю, возрастёт уже не в два, а в десять раз. Естественно, это будут в первую очередь люди молодые. Эту социальную агрессию, эту свободную энергию во избежание социального взрыва нужно куда-то направлять.
Поразительно, что, начиная примерно с середины XVIII века и до событий 1917 года, у нас каждые 50 лет происходило удвоение населения. Причем в последние 50 лет перед 1917 годом у нас не увеличивались пахотные земли, не происходило значительной колонизации новых территорий, но рождаемость не падала. С точки зрения и мальтузианской, и структурно-демографической теорий, должно было происходить спонтанное ограничение рождаемости, однако, оно не происходило. Теоретики объясняют это только одним – росла урожайность. Крестьянам удавалось за счет роста урожайности прокормить своих детей, но прокормить их на уровне бедности, на грани близкой к нищете.
После отмены крепостного права большое количество крестьян пошло в отходники, часть пошла в пролетариат. Но в этих слоях как раз накапливалась та самая социальная агрессия. Потому что, будучи оторванными от родного гнезда и оставаясь в сущности крестьянами, они в этой жизни не находили себе того оптимального места, которое в их культурной картине мира они должны были бы занимать. По свидетельству знатока крестьянской психологии А.Н.Энгельгардта, все бывшие крестьяне, ушедшие в наемные работники, даже преуспевшие при этом, считались в народе батраками или лакеями, и эта доля рассматривалась как несчастье, поскольку в ней видели утрату человеческого достоинства (свободный крестьянин, кормилец, который сам себя и других кормит, обращался в лакея, угождающего тому, кто ему платит). Раскрестьянивание порождало среду мощного социального дискомфорта.
Столыпинская реформа была попыткой разрубить узел накопившихся проблем. При этом испуганная 1905 годом, наша элита разрабатывала и более радикальные планы аграрной реформы. В частности, в высших кругах ходило предложение о том, чтобы вообще передать основной фонд помещичьих земель крестьянам (так называемый проект «Великой реформы»). Несомненно, реализация такой идеи могла бы в принципе предотвратить 1917 год.
Столыпинская реформа – это было движение несколько в ином направлении, пошли по так называемому «прусскому пути развития», фактически была поставлена задача – постепенно уничтожить общину. Возникает вопрос, а почему встала такая задача? Ведь в русской консервативной и народнической традиции община считалась высшей формой социальной организации, залогом будущего счастливого развития. Об этом писали славянофил Хомяков, западник Кавелин, великий ученый Менделеев. И даже Карл Маркс в своем письме Засулич такую трактовку поддержал.
В общине усмотрели угрозу существованию государственного строя по двум причинам. Во-первых, община воспроизводила старую демографическую ситуацию и побуждала крестьян рожать детей. По традиции, она премировала молодые семьи, выделяя им землю по количеству едоков. В этом смысле община была источником демографического взрыва. А во-вторых, события 1905 года, когда впервые столь масштабно запылали помещичьи усадьбы по стране, показали, что сельский сход стал той формой самоорганизации, которая могла приговорить согласно принципу круговой поруки: всем участвовать в разграблении имения барина. И это были факты повсеместные.
Поэтому наши верхи захотели превратить деревню в буржуазную, атомизировать её, сделать более «правильной», более европейской, а излишки населения сбросить на Дальний Восток и в Сибирь. Столыпин не успел развить скорость и размах совей реформы – ему удалось лишь слегка сгладить тот бурный демографический рост в Центральной России, который вел к Смуте.
Демографический взрыв отражал объективный процесс взрывного роста энергетического потенциала русского народа, его жизненных сил. Выросло число людей, наполненных предощущением лучшего будущего, перемен, необходимости переустройства жизни. Определяющей причиной событий 1917 года стало не недоедание, не нужда (перебои с поставками хлеба послужили лишь поводом для волнений и никто не воспринимал их тогда как политически серьезное событие). Определяющие факторы следует искать в том, что необычайно выросли ставки и амбиции активных социальных слоев общества, было огромное самомнение и интеллигенции, и духовенства, и низших классов. Всем казалось, что «мы сами с усами».
В воздухе империи носился электрический заряд предчувствия переустройства жизни, тоски по такому переустройству. В значительной степени к переустройству жизни стремилась и власть в лице Государя Николая II, к которому я отношусь с большим уважением. Этот Государь, во многом оклеветанный перед потомками и недооцененный современниками, двигался в правильном направлении, но при этом по темпам явно отставал от задач времени.
Историкам-демографистам не приходит в голову, что революции делаются не голодными и забитыми, а довольно-таки сытыми и самоуверенными людьми и группами. Сторонники подхода «издержек модернизации» (Б.Н.Миронов) правы в том, что революционный кризис был болезнью роста, а не упадка, однако у них революция оказывается почти что случайностью, результатом «особых обстоятельств».
Величина задач переустройства русской жизни была огромна. Необходимо было в исторически короткие сроки перераспределить трудовые и социальные ресурсы и потоки, осуществить бурную экспансию, прорывное развитие. Это могла бы быть военная экспансия, тогда для неё нужно было радикально модернизировать армию и промышленность. Это могло бы быть освоение Сибири и Дальнего Востока, то есть преимущественно инфраструктурная модернизация. В любом случае здесь требовался масштаб Ивана Грозного или Петра Великого. Поскольку Романовы и правящие элиты личность такого масштаба предложить не смогли, произошла так называемая «революция», которая такого востребованного лидера стране предложила.
При всем уважении к достижениям Сталина, его прорыв был осуществлен не просто не оптимальным, а предельно радикальным сценарием, вынужденным и извращенным. В результате этого прорывного развития мы надорвались. Но виноват в этом, собственно, не Сталин. Он сумел найти выход из ситуации почти безнадежной. Сам он в разговоре с Черчиллем в 40-е годы оценивал период коллективизации начала 30-х годов как самый страшный и тяжелый в своей политической судьбе. Понимая это, зададимся вопросом: могла ли сталинская система иначе выйти из ловушки, в которую загоняли ее международные хищники?
В итоге Смуты и ее последствий излишки русских сил были сброшены в ходе двух мировых войн и гражданской войны, перешедшей из горячей фазы затем в продолжавшийся несколько десятилетий социальный террор. Возраставший напор жизненных сил народа требовал изменений в структуре общества, создания новых институтов развития для экспансии этих сил; но вместо этого началась разрушительная перестройка – Смута, породившая катастрофы. Мы потеряли темп роста и из бурно растущей нации уже в середине XX века превратились в демографически стагнирующую. А могли бы, как прогнозировал Менделеев, быть на 200 миллионов больше, с иной пропорцией между русскими и азиатами в империи и с принципиально другим укладом жизни. Не с выкорчеванной крестьянской цивилизацией, а с современной цивилизацией на органичном традиционном фундаменте. Следующая наша Смута, 90-е годы, привела в этом плане к еще более катастрофическим последствиям.
Другой важный фактор революции – империя не успевала переваривать присоединенные территории. Присоединение Украины в XVII веке породило церковный раскол. Алексей Михайлович очень долго не хотел этого плохо подготовленного воссоединения Украины с Россией. Присоединили страну с её Киево-Могилянской духовной академией, с ее церковными структурами, нашпигованными иезуитами, агентами католического влияния. Раскол был фактически предрешен.
Второй пример – Польское царство и Финляндия, присоединенные в 1812 году, которые стали движущими силами Смуты начала XX века (без этих поляков и евреев, давших львиную долю революционеров, сепаратистские элиты просто не нашли бы достаточной опоры внизу). Привисленский край, наряду с описанными выше аграрными проблемами России – это еще одна причина 1917 года. Вероятнее всего, без этого фактора ни Февральской, ни Октябрьской революций не было бы. (Говоря это, я ни в коей мере не унижаю, и не принижаю значение внутренних «русских» факторов Смуты, не пытаюсь выдать их за несущественные; я лишь указываю на то, что привнесение чужеродных культурных и религиозных компонентов в национальную жизнь приводит к трудно предсказуемым последствиям.)
Третий пример, который ярко описывает известный британский историк Доминик Ливен (из рода остзейских баронов) – присоединение при Сталине в 1938 году Прибалтики и Галиции. Ливен считает, что, если бы Сталин отказался от прямого включения в СССР Прибалтики, Бессарабии, Западной Украины, то горбачёвская перестройка не сумела бы разрушить Советский Союз, субстрат этой "революции" был бы недостаточен.
Я не хочу сказать, что такая точка зрения есть истина в последней инстанции. Однако Галиция, безусловно (и мы это видим сегодня на Украине в ее текущих событиях) была той лабораторией, в которой вывели альтернативное «украинство», не свободное, а подчиненное западной цивилизации на уровне культурного кода.
Все это означает, что при расширении империи нужно закладывать механизмы переваривания и абсорбции этих пространств, этих человеческих масс, их культурной интеграции. Все это нам уроки на будущее.
Александр Проханов, председатель Изборского клуба, главный редактор газеты «Завтра»
Внутри 300-летней романовский монархии возникали коллизии, которые должны были её ослабить или сокрушить. Сама монархия началась от одного смутного времени и закончилась другим смутным временем. То, что случилось в 1917-м и в 1991 годах, — принято называть революциями. Но революция — это, мне кажется, не столь всеобъемлющее определение. Потому что когда кончалась первая империя киевско-новгородская, не было революции, а разложение, таинственный распад. Так же распадалось и московское царство.
На этой выставке у меня возникло ощущение, что я вместе с моей Родиной прожил те 300 грандиозных лет, наполненных цветением, смутами, казнями, изобретениями, восхождениями на престол, низвержениями. Но все эти события, даже те, которые кажутся страшными, вызывают ощущение величия, потому что народ, живущий на этих пространствах, подтвердил свою способность жить в историческом времени и овладеть этим историческим временем. Он был способен управлять историей, как своей собственной, так и мира.
И мне бы хотелось наряду с этой выставкой увидеть выставку, посвящённую семидесяти красным годам. Мы бы увидели такую же потрясающую красоту, такое же восхитительное цветение, такие же победы, изобретения, напряжение людских сил, такие же трагедии, такой же народ-страстотерпец. Мы бы увидели величие этого периода с его вождями, с внутренними дворцовыми или кремлёвскими переворотами, с его мистической победой 1945 года. И с его разрушением, с его нисхождением в пропасть, превращением опять в труху, в пепел.
Остаётся загадкой, почему между этими двумя волнами великого океана русской истории существует этот трагический перешеек: когда кончилась одна эра, другая ещё не начиналась? В этом перешейке совершалось такое количество безумия, злодеяний, кровавых войн, которые испепеляли одну эру и не давали возможности возникнуть другой. Не было и надежды на то, что мы опять восстанем как цивилизация, как государство.
Почему после 1991 года, красная эра сокрушилась столь же безумным нигилизмом? С такой же страстью мы уничтожали накопления предшествующих 70-ти, а может быть 370-ти лет, когда испепелялись пространства, уничтожались достижения, деформировались все имена как красные, так и белые, когда в общественное сознание пришли ужас или ненависть, нигилизм.
Почему из этого кошмара мучительно стала появляться новая фаза русской цивилизации – сегодняшняя? Почему эта цивилизация столь противоречива? Почему настолько хрупкая, что ей год назад во время Болотного восстания грозила опять аннигиляция? Мы опять готовы были ввергнуться в катастрофу. Ведь события Болотной площади вовсе не связаны с этнографией, с перенаселением. С чем-то другим, с какой-то другой тайной.
Гегель оперировал с понятием «дух», который движется в истории, является наполнением этой истории, смыслом. Движение истории есть движение духа. Вместо «духа» я бы прибегнул к слову «гений»: гений русской цивилизации. Некая таинственная субстанция, таинственная невидимая птица, которая мчится в историческом пространстве и создаёт одну за другой наши империи. Первая – киевско-новгородская, которая пала не в результате революций, а в результате разложения и распада. Когда восхитительный киевско-новгородский синтез сменился дикой вакханалией этих уделов. Распадались пространства, и взбесившиеся династические элиты по существу подготовили приход сюда татарской конницы. Это была не революция, а гниение, распад. Если говорить современным языком – это был приход либеральных идей в централистский или квазицентралистский субстрат нашей государственности. Когда свобода территорий, игра свободных сил, игра этих наделов, этих отпрысков привела к ослаблению и по существу к катастрофе государства.
То же самое было и в период московского царства. Не было никакой революции при Годунове, а был страшный распад. Была просто аннигиляция, атомизация всей русской жизни. Потом опять ничто не предвещало возникновение новой русской цивилизации, но она всё-таки возникла. Что, царь Михаил Романов был настолько могучий и дальновидный, что воссоздал государство? Нет. Было ощущение, что этот дух, этот гений русской истории, покидая одну оболочку, одно гнездо, одно пространство историческое, где ему было тесно, где ему нынешние устройства цивилизационные не давали пространства для полёта, покинул эту территорию. Территория стала разрушаться, разлагаться, падать в ничто. И этот гений перелетел в другую историческую эру и там свил себе гнездо, и жил там на протяжении полутора веков. А потом и там ему стало тесно, и он умчался куда-то вдаль, оставив это пространство догнивать, распадаться.
Что произошло в 1917-м? Тысячи самых разных толкований, и все будут абсолютно верны, потому что у этого события такое количество характеристик, определений, что любое из них будет верным и абсолютно недостаточным. Есть опять огромная тайна конца этого цивилизационного периода русской истории.
По-видимому, Николаю II не удалось запустить развитие. Накопившаяся в народе энергия требовала реализации, она не нашла выхода. Царь под давлением обстоятельств прибегнул к манифесту и создал множество партий. Ему казалось, что он эту энергию внутреннего протеста канализирует и даёт возможность ей реализоваться. А партии погубили царя. Он создал по существу инструмент для революции, и революция в лице партий, в лице Думы получила мощнейший инструмент разрушения.
Эта революция не была чем-нибудь новым. Просто не было запущено развитие. Страна не получила выход во что-то. Во что? Не знаю. В коллективизацию, которую придумал Сталин, в индустриализацию, в создание авиационных и танковых моторов или в создание государства абсолютно нового типа – когда Сталин предложил абсолютно новое самодержавие с новой элитой. Была срезана вся старая, растленная и не способная управлять страной элита, и поставлены другие люди с другой жёсткостью, другим ощущением истории. И я думаю, что гений русского времени эти семьдесят лет летел в сверкающем блеске. Он прошёл такие горизонты, прошёл сквозь такие пространства, пролетел сквозь такие миры, которые не снились другим народам. Этот гений, может быть, просто-напросто в это время и оправдал само существование русского мессианства и русской цивилизации через русскую победу, через сокрушение страшных, чудовищных, тёмных, космогонических сил. И мы одержали победу.
Потом – период застоя. Можно обожать это время, потому что в это время не было существенных катастроф, войн, была сытость, но это был застой. Стремительно, интенсивно развивались технологии, и молчала идеология. Был диссонанс между идеологемами остывшими, остановившимися и техническим развитием. Синтеза идеологии общего дела ли, рывка ли, или общей надежды, образа будущего не было. И мы пали, потому что не было динамики, не было модернизации. Не было следующего цивилизационного этапа. Мы остановились, и в недрах этой остановки возникла коррупция, апатия, движение самых разных тенденций, партий, возникли всевозможные, заговорщики, ворвалась экспансия извне. И остановка нас погубила.
То же самое и сегодня происходит. Казалось, этого русского гения, русского ангела в течение 90-х годов вообще не было, казалось, что крылья его навеки опалены, и он никогда больше не взлетит. Он появился после крушения Хасавюртовского мира, после победы во Второй чеченской войне. После того, как эта огромная медуза, огромный плазмодий, который нам достался от Ельцина, стал подмораживаться, стало возникать квазигосударство. Путинская эра ранних этапов была связана с появлением на нашем горизонте цивилизационных перспектив нашего государства. И как мы выкликали развитие! Но это развитие не наступало, и оно не наступает.
Я думаю, что бунт на Болотной площади, когда вымученный и выношенный Ельциным и Путиным класс восстал против своего отца, против своего суверена – результат того, что этот класс не был вовлечён в развитие. Результатом отсутствия развития является склока межнациональная, когда люди грызут друг другу горло, потому что они остановились.И только общий поток, общая динамика, могучий рывок вперёд объединит всех, заставит всех делать одно и то же великое дело по сохранению или преумножению нашей цивилизации. Мне кажется, что развитие как категория – это способ растворить небо для этого гения. Чтобы этот гений пролетел сквозь тенета и гармонично вырвался на свободу. И продолжалось бы русское время без переломов, без революций, без распада.
ЭТА выставка, сегодняшние переживания, во многом поучительны. Это рассказ о великом, драгоценном трехсотлетнем русском времени, которое потом превратилось в драгоценное семидесятилетнее советское огненное время.
Станет ли следующий этап – путинский – таким же грандиозным и восхитительным? У меня на это нет никакого сомнения. Потому что если верить в бессмертие этого гения, в то, что этот гений является более мощным и сильным чем все исторические, экономические его определения, что он и есть суть русской истории, то наша сегодняшняя эра при всей её защемлённости, деградации непременно выстроится в третью волну грандиозного и очень мощного русского времени.
Валерий Коровин, заместитель руководителя Центра консервативных исследований Социологического факультета МГУ
Глядя на тот либеральный разгул, вакханалию, которую Россия пережила в последние годы, и, сравнивая с ней эпоху Романовых, понимаешь, что это был более содержательный, осмысленный период, наполненный величием, нежели то, что мы наблюдаем сейчас. И, конечно, даже в сравнении с советским периодом она также более восхитительна, что фасцинирует сознание русского человека, задевает струнки русской сакральности.
А в чём корни русской сакральности? Хотел бы обратить взоры на момент XV века, когда произошло становление Руси как православной империи — как наследницы Византии, выполняющей миссию служить преградой приходу сына погибели. Этот восхитительный момент абсолютной сакральности, величия православия и русского народа, воплощенного в катехоне – в удерживающем, в русской империи — для меня является абсолютным пиком. Это, на мой взгляд, и есть та точка отсчёта нашего русского величия – тот самый Золотой век. Но этот золотой период, закончился смутой, когда русские православные люди ожидали конца света. Но вместо пришествия антихриста на Русь пришли Романовы.
Казалось бы, Романовы много сделали для того, чтобы собрать Россию, мобилизовать народ, восстановить государственность. Но через что прошли Романовы, достигая этих целей? Эта династия, по сути, просто осуществляла десакрализацию Руси. За счёт неё и происходила модернизация. Это и отмена патриаршества, и перенос столицы из Москвы – третьего Рима — в безблагодатные болота западных окраин, и латинизированная Россия вместо сакральной греющей русское ухо Руси. И церковный раскол, который стартовал с известного Собора 1666-1667 годов, книжной справы, переписи обрядов, и оттолкнув народ от элиты, стал пиком романовской десакрализации.
Учитывая все достижения романовской эпохи, нельзя не сказать о том, что это происходило за счёт десакрализации Руси. Собственно, большинством русского народа многие цари воспринимались как воплощение антихриста. Недаром, старообрядцы называли антихристом Петра I. Конец света, на ожидании которого выстраивается всё русское православие, его эсхатология, в романовскую эпоху растянулся на 300 лет. И сама русская революция, которой венчался романовский период, была неким всплеском возмущения народа, истерзанного этой трехвековой десакрализацией, демонтажём Святой Руси и стремлением в объятия Запада, некой конвергенцией и слиянием русских отчужденных от своего народа элит с элитами западными.
Безусловно, причины русской революции более эсхатологичны, нежели привычные уже объяснения этих причин с точки зрения экономики, через связь этого с ростом населения или необходимостью индустриализации и развития. Русский народ вновь желал вернуться к своей изначальной миссии служения преградой приходу сына погибели, черты которого они всё больше и всё чаще наблюдали в чертах русских царей династии Романовых. Поэтому-то, на мой взгляд, русская революция, начавшись в пятом году XX столетия, и закончившисьв октябре семнадцатого года, и была столь кровавой и столь беспощадной. Русские люди отрицали то, что уже в своей сути отрицало русскую сакральность. И вершилась революция в ожидании некоего восстановления, возрождения русской миссии во всей её полноте.
Но что мы видели в большевистском правлении? Конечно, большевики формально уничтожили монархию, боролись с русским православием. Но при этом они восстановили русское патриаршество, вернули столицу в Москву – Третий Рим, и начали такой мобилизационный проект, который поверг в восхищение и шок Запад, с которым сближалась романовская Россия, с которым она роднилась. Для конкуренции с этим Западом Советский союз и осуществил головокружительный рывок.
Это противостояние большевиков с Западом также можно объяснить с эсхатологической точки зрения. Как говорили русские старообрядцы, антихрист уже воцарил в царстве мирском, он уже соприсутствует среди нас, и он находится именно там — на Западе, который прикладывает все силы для того, чтобы завершить процесс демонтажа нашего государства, который сам и есть царство антихриста. В советский период русское государство вновь дало отпор этому антихристу, шедшему с Запада, но уже в формате индустриальной модернизации, модернизационного технологического рывка. Однако этот проект па, вследствие внутреннего предательства и опять в результате вырождения элит.
И вновь мы столкнулись с новым воплощением антихриста — в лице либералов — и вновь мы сейчас из последних сил противостоим ему. Но сейчас он уже вошёл в наш дом. И, мне кажется, что спасение наше как раз в устремлении к русской сакральности в её изначальном виде – в том виде, в котором она была представлена в момент принятия Святой Русью миссии тысячелетнего царства от Византии.
Василий Симчера, доктор экономических наук
Все цивилизации и империи преуспевали не только на собственной почве, но и на почве того, что захватывали своими идеями, образами мир. И нам бы не надо печалиться, что Россия и русская цивилизация в целом такими циклами шла, и будет идти. Ведь Китай, великая китайская цивилизация, шесть раз за шесть тысяч лет подвергался полному крушению, но в итоге уцелел.
Есть циклы в развитии цивилизации, также как циклы в развитии отдельно взятой человеческой жизни. Ведь кроме той России многострадальной, разорванной, униженной, убитой, потом воскресшей и так далее, мы другого ничего не имеет за тысячу лет. Может это и есть крест России? Может это и есть её первородная ниша, в которой она может существовать? Ведь Россия становится центром, Третьим Римом тогда, когда отдаёт своё другим. И не то, что не получает ничего, а и не хочет получать ничего от других. Ведь это ее характер, ее душа и вы с этим ничего не поделаете. Есть вещи, которые нельзя в жизни выбирать. Они единственные и только единственные.
Россия всегда отдавала больше, чем получала. Но питательная среда, ресурс исчерпаем, и экономический, и демографический, и любой другой. Мы переставали давать, и потому теперь мы — самые ненавистные во всём мире.
Нас разъединили, заставляя делать деньги. Нас втягивают в такие дела, в такие рассуждения и в такие мерзкие ценности, которые нам чужды и мы можем только притворяться, что эти ценности нам интересны. А те подлинные ценности, которыми живет славянский мир и прежде всего русский мир, отвергнуты, преданы презрению.
Мы не торгаши, мы проиграем в торговле и не надо лезть в эту конкуренцию. Мы изначально проиграли, потому что мы приняли эту игру – нечестную, мерзкую, направленную на то, чтобы проиграть нам и выиграть противнику.
Когда мы это осознаем, сможем воплотить те мысли и чаяния, которые тысячелетиями вынашивает человечество. В этом смысле Россия как образ доброты, справедливости, честности и в литературе, и в философии, и в научных исследованиях представлена лучшим образом. Это мощная энергетика, также как русская правда. Ведь наш человек привык рубить правду. А ему обрезали руки и говорят: «Ты смешон со своей правдой!» А ведь правда – это высшая энергетика.
Уцелевала Россия тогда, когда праведные во
