Кому будет больнее
Михаил Делягин
В конце августа наш город посетил известный российский экономист Михаил Делягин. Перед саратовской общественностью он выступил с лекцией, в которой говорил не только и не столько об экономике, сколько о глобальных процессах в культуре и мировом сообществе. О том, как изменился мир за последние десятилетия, о роли технологий в общественном сознании и о том, как постараться избежать негативных последствий глобальных изменений, в которых экономический кризис – это лишь часть неизбежного процесса трансформации мира.
Деловой Саратов встретился с Михаилом Геннадиевичем незадолго до его публичного выступления и задал ему ряд вопросов, которые могли бы стать интересны как бизнесменам, так и простым гражданам, пытающимся разобраться во всех экономических «неясностях» современности. Предлагаем вашему вниманию то, что из этого получилось.
— В одном из своих выступлений Вы говорили, что санкции (против России со стороны Запада) – это «пшик», и бояться их не следует, так как вся истерия просто спровоцирована. Скажите, действительно ли санкций бояться не следует и почему?
— «Пшиком» была первая волна санкций. Секторальные санкции создали затруднения для крупных корпораций, которые привыкли автоматически перекредитовываться на Западе, а теперь им нужно искать новые источники перекредитования в Арабских странах, странах Латинской Америки или на Южном Востоке. Это сложная организационная работа, к которой они не приспособлены.
Во-вторых, существует стратегическая угроза нашей нефтяной промышленности, да и газовой тоже. В текущем плане у нас все нормально, но если санкции продлятся больше года, то мы не сможем разворачивать новые проекты на шельфе в Арктике. И в перспективе 5-10-ти лет это приведет к снижению добычи. Конечно, мы можем начать делать соответствующие технологии сами. Это реально, и время позволяет, но для этого нужно прилагать усилия, а наше государство их прилагать не хочет.
— Так какие санкции наиболее болезненны для нас?
— Скорее, дело в том, что санкции могут расширяться и развертываться. И действительно болезненные для нашей страны санкции касаются сфер, которые крайне чувствительны для самого Запада.
— Какие конкретно?
— Во-первых, так называемый, критический импорт химической продукции. Есть химикаты, прекращение поставок которых ставит наши химические заводы под угрозу остановки. И если не подготовиться, переориентироваться, условно говоря, с покупок у Германии на покупку у Китая, мы просто технологически не успеем. Такая ситуация маловероятна, поскольку мы теряем заводы, а европейцы – рынок сбыта, что для них очень чувствительно. Но теоретически это возможно.
Второе – это продукция сложных технологий, которую мы повсеместно применяем. Классический пример – посевные семена и племенной скот. Да, мы экспортируем зерно, но только фуражное. Пшеницу первой и второй категории мы практически не выращиваем. Даже третьей категории мы выращиваем лишь в малом количестве. Тот хлеб, что мы едим — как правило, фуражное зерно с так называемым зерном-улучшителем. Если нас отрубят от поставок современных семян, которые мы качественно не производим, это приведет к резкому падению урожайности уже на следующий год. Ведь семеноводство, как и многие другие сферы, у нас разрушено. Это нанесет нам существенный ущерб, но и западным компаниям тоже, так как, утратив рынок сбыта, они просто обанкротятся.
— Вы считаете, западные компании пострадают больше. Разве они не смогут найти другой рынок сбыта или выгодный способ реализации того же зерна?
— В данном конкретном случае они пострадают меньше, да. Но мы выживем, а они обанкротятся. Не все, но многие.
— Разница существенная в том, что у нас речь будет идти о хлебе насущном, а у них – о бизнесе, который выход найти все же сможет, но ладно… Еще что для нас наиболее болезненно?
— Высокоточные станки. Мы их не производим, а они нам нужны. Эти станки можно купить в трех странах мира: Германии, Японии и Южной Корее. Немцы пробовали «потрогать нас за горло»: они прекратили поставки в рамках всех подписанных контрактов нового оборудования, а самое главное – запчастей расходных материалов. Они выдержали критический срок и возобновили поставки. Выяснилось, что мы можем получить все, что нам нужно, у Южной Кореи. Даже не в Японии, потому что она присоединилась к санкциям. А вот Южная Корея вряд ли это сделает, потому что, во-первых, это выгодный бизнес и, во-вторых, они очень не любят японцев.
И это третье направление, скорее всего, не сработает, но его тоже надо учитывать, так как могут возникнуть различные провокации. При помощи целенаправленной работы можно добиться почти любого результата. Есть способ избежать наращивания объема санкций, показав, что мы готовы к нанесению встречного удара…
— Как, например, запретом продовольствия?
— Это очень неудачная мера и к тому же недостаточная: 12 миллиардов евро для всей Европы – это копейки. И потом, не было никакой подготовительной работы внутри страны. В итоге монополисты устроили «праздник цен». Это оказалось сильным ударом по людям, которого можно было избежать только за счет подготовительной работы. Она заняла бы неделю.
— В чем она должна была заключаться?
— В профилактических беседах с представителями монополий о том, что рыночная свобода не означает ограбление населения. Поскольку рост цен носит произвольный характер и не вызван ничем, кроме желания монополиста воспользоваться удобным моментом, этот психологический фактор «рубится» административно. Это не рост себестоимости объективно обусловленный.
Кроме того, санкции были введены в один день и под запрет попали поставки, которые были оплачены, но физически еще не пришли на территорию страны. Что за бред? Я бизнесмен, я купил товар, я заплатил деньги, товар еще не пришел. С какой стати я этот товар теряю? В этом отношении нужно брать пример с европейцев и американцев, которые ввели санкции на новые контракты. Можно было сделать так: допустим, я договорился о поставках на пять лет, но оплатил я одну партию, ее и могу увезти. Понятно, что наши ушлые бизнесмены вместо одной партии привезут пять. Ну и что? Ничего страшного. Никто бы от этого не пострадал.
— Какими тогда должны быть ответные меры?
— Удар должен быть, во-первых, по чувствительным «частям тела», а во-вторых, он должен быть по тем, кто принимает решения. Вина и автомобили у нас – из Италии, Германии, Франции. Запретить ввоз вин и легковых автомобилей.
А лучше не запрещать, а собрать конференцию и в присутствии европейцев обсудить, каким образом новозеландские производители вина смогут заместить на российском рынке французские, а аргентинские и чилийские – итальянские и испанские вина. Например, с какой скоростью производители из Южной Кореи смогут заместить производителей из США. Понятно, что за один день они не смогут увеличить производство на 10 тысяч машин, но со временем все наладится. С какой скоростью, скажем, концерн Фольксваген сможет нарастить производство под Калугой, чтобы заменить те машины, которые мы покупаем, непосредственно в Германии. Я думаю, что по итогам такого совещания, санкции вводить просто не пришлось бы.
Можно еще сделать макроэкономическую секцию, где немецкие экономисты обсуждали бы последствия этого для немецкой экономики, а немецкие политологи – последствия этого для следующих парламентских выборов. Но это если делать по-умному.
— Но все уже сделано, и в итоге население не удовлетворено решением правительства…
— Посмотрите, какой визг по поводу хамона и пармезана. Понимаете, ведь люди не задумывались о том, что более 10% рынка санкционных товаров – это не сыр, его очень много производится и в России, и в несанкционных странах. Но у нас более 10-ти % это свинина и также более 10% — рыба. И если уж кричать, что страна не права, то надо было кричать, что страна останется без мяса и без фосфора. Однако, как показала практика, наши люди мыслят в категории предметов роскоши.
Однако если я эстет и знаю, чем французские вина отличаются от чилийских, я могу выехать в Минск и поездом привезти себе пару ящиков, меня никто не остановит. Более того, я могу выехать в город Берлин, и привезти себе, сколько надо, меня тоже никто не остановит.
— Вы не поддерживаете такой поступок правительства, по крайней мере, в той форме, в которой он есть?
— Я считаю его правильным по идее, но неправильным по исполнению. Это то же самое, как если нужно отрубить голову, а мы даем пощечину.
— А нужно отрубить?
— Ну, хорошо… не отрубить, а дать кирпичом по голове.
— Понятно. Давайте перейдем к бизнесу. С монополиями более-менее понятно. А есть какие-то прогнозы для малого и среднего бизнеса?
— А какие тут могут быть прогнозы? Дмитрий Медведев в рамках поддержки малого бизнеса в первом полугодии прошлого года ликвидировал 550 тысяч индивидуальных предприятий. Устроил геноцид малого бизнеса. Допустим, что из этих 550 тысяч часть была мертвая, но четверть точно могла работать, а это порядка 100 тысяч ИП… Малому бизнесу надо кооперироваться, и искать те услуги, которые он может предложить.
— Менять сферу деятельности?
— Не обязательно менять. Просто нужно искать. В кризис 1998 года один мой знакомый стал долларовым миллионером на том, что развернул сеть по ремонту обуви в советских по своему духу учреждениях. На улице он бы конкуренции не выдержал, а там все удобно: люди понимают, что их не обманут потому, что сдают обувь формально в рамках своего заведения. Вот и все. Нужно искать сферы, актуальные на сегодняшний день.
— А как же все разговоры о господдержке? О том, что бизнес не должен бояться власти, диалог двух сфер и прочее? Это просто разговоры?
— Я допускаю, что в каких-то регионах это не просто разговоры, но мне такие регионы не известны. А если бизнесмен доверяет руководству, то у меня один вопрос: почему он до сих пор не потерял свой бизнес? Просто как это могло случиться?
На самом деле, на фоне Европы, у нас абсолютно непаханое поле в плане отсутствия конкуренции. Да, это «компенсируется» коррупцией, преступностью, но возможностей совершенно неимоверное количество.
— У нас и отношение к малому бизнесу совсем другое, нежели в Европе, где к нему относятся, как к движущей силе экономики…
— Я Вам так отвечу: если бы я был малым бизнесменом в России, и государство стало мне уделять внимание, я бы сильно испугался. У меня есть несколько юридических лиц, и когда спрашивают: «Какое главное ваше достижение?», я отвечаю: «что ни одно официальное лицо никогда не заинтересовалось ни одним из этих юрлиц». Не потому, что там есть нарушения, а потому что найти чиновника, который читал бы действующее законодательство, это нетривиальная с моей точки зрения, задача.
— Экономический кризис. Многие опасаются, что он будет похожим на тот, что был в 1998 году… Ждать нам серьезного кризиса вообще?
— Он будет другим. В России достаточно денег, чтобы расплатиться по своим долгам, поэтому 1998 год не повторится. Тогда просто разворовали бюджет, и деньги кончились, о чем товарищ Гайдар торжественно объявил. Но к кризису мы идем, потому что долговременный отказ от развития закономерно ведет к катастрофе.
Государство последовательно не занимается развитием. Главный приоритет бюджетной политики – это поддержание систем стран, которые ведут против нас холодную войну: Еврозона, США и Великобритания. Я напомню, что под вопли о том, что у нас нет денег ни для чего, под идиотскую пенсионную реформу, когда у людей отняли пенсионные накопления, только в июле этого года триста миллиардов рублей было заморожено в федеральном бюджете. Из этих 300 миллиардов основная часть денег была выведена из резерва в фонд национального благосостояния. Когда господин Дворкович говорит, что Россия должна платить за финансовую стабильность США, это не слова, а экономическая политика, не совместимая с жизнью.
— Что именно на себе ощутят граждане страны? Каковы будут симптомы кризиса?
— Рост цен. И рост неуверенности граждан в том, что те деньги, которые у них есть сегодня, они будут получать и завтра. К тому же надо понимать, что все регионы разные и в ряде регионов мы вполне ощутимо приближаемся к коммунальной катастрофе. Потому что, если недоинвестировать в «коммуналку», трубы начинают рваться в самый не подходящий момент. А ЖКХ устроено так, что, если постоянно не бить коммунальщиков по голове, они очень быстро понимают, что на аварийном ремонте можно украсть гораздо больше, чем на планово-предупредительном.
— К слову о регионах, могли бы Вы выделить регионы, которые находятся в зоне риска меньше всего и больше всего?
— Понятно, что есть богатые регионы. Нефтяные. Это Западная Сибирь. Газовые регионы: Ханты-Мансийск, Ямало-Ненецкий округ, Тюмень, которая получает «кусочек» от нефтяных потоков. Но даже в относительно богатых Екатеринбурге и Челябинске, в моногородах творится катастрофа. Таких городов много, и они не меняются с 18 века.
На самом деле все является производной от эффективности госуправления. Достаточно сравнить Татарию с Башкирией. В принципе, производственная база очень похожа, но условия жизни и ведения бизнеса очень сильно отличаются. Там, где губернаторы работают добросовестно: (Липецкая, Калужская области), все в порядке.
— Что можете сказать о Саратовской области?
— Судя по состоянию дорог, в вашем городе проблемы. А так же судя по общей обшарпанности зданий в центре города и на очень красивой Набережной. И, скорее всего, проблемы связаны не с тем, что у вас неэффективное управление, а с общим разрушением промышленности.
А еще меня удручила пустая Волга. Такое ощущение, что это Кама напротив Перми. Как такое возможно? Деловая активность в Поволжье умерла? А ведь волжские круизы – это золотое дно. Любой москвич и петербуржец с удовольствием отправится в круиз по Волге. Спрос рождает предложение, но, видимо, не во всех случаях. Достаточно посмотреть на ободранное здание речного вокзала, чтобы понять: беда.
Деловой Саратов 1.09.2014
