Вывихи сознания
Захар Прилепин
Повесть Юрия Бондарева «Родственники» была написана в 1965 году. Её много раз переиздавали.
Речь там, если кто не знает (а что-то мне подсказывает, что не знает большинство), идёт о том, как уже после войны один парень узнаёт, что в 1935 году его родной дядя фактически написал донос на его мать, со всеми вытекающими последствиями.
Повесть по интонации и смыслу вполне себе кошмарная, по сей день действующая на читателя ничуть не слабее «Детей Арбата» (опубликованных, напомню, в 1987 году).
Одновременно я читал роман «Пропавшие без вести» писателя Степана Злобина (лауреата Сталинской премии, кстати — впрочем, и Анатолий Рыбаков тоже был лауреатом Сталинской премии).
У меня в руках второе издание этого романа, 1964 года, изданное тиражом 100 тысяч экземпляров.
Главный герой книги, генерал Балашов, был арестован в 1937 году и выпущен уже во время войны.
В книге есть, к примеру, такие пассажи:
«Будучи уже два месяца в заключении, Балашов оказался как-то переведённым на полтора-два часа в камеру, где находился другой арестованный. Одиночество утомило его, и он в первый момент обрадовался сожителю в камере.
— Вы военный? — спросил его тот.
Балашов кивнул утвердительно.
— Японский шпион? — продолжал собеседник.
— Что за гнусности вы говорите! Что за гнусная провокация! — возмутился Балашов.
— Не провокация. Это — опыт! — горько ответил тот. — Военный или учёный обвиняется в каком-нибудь шпионаже — в японском, немецком, английском. Инженер — во вредительстве, гуманитарий — „чуждая идеология“… Вы ведь, наверное, в партии до революции были?
„Неужели я так состарился здесь, что выгляжу старым большевиком?“ — подумалась Балашову.
— Что вы! Я в восемнадцатом только вступил в комсомол, — сказал он.
— А в девятнадцатом — в партию? — продолжил собеседник.
— Да.
— Ну, значит, всё точно! — воскликнул он. — Шпионаж или заговор… Лично я уже получил приговор — десять лет. Обвинялся во взрыве Дворца Советов.
„Сумасшедший!“ — решил Балашов.
— Но Дворец Советов, — ещё не построен, — всё-таки возразил он своему компаньону.
— Не имеет значения, — просто сказал собеседник».
Если не вдаваться в детали (а детали есть, и их много), в общественном восприятии сложилась следующая картина.
Правду о «репрессиях» впервые написал Солженицын, но ему не дали её рассказать — цензура. Поэтому мы узнали об этом из романа «Дети Арбата», а так же из экранизации «Московской саги» Василия Аксёнова.
Такие персонажи, как Юрий Бондарев (совпис! брежневский орденоносец!), в контексте — «рискнул открыть глаза народу» — вообще не рассматриваются, не говоря о прочном забытом Степане Злобине; или, навскидку, о Михаиле Алексееве, ещё в 60-е написавшем пронзительную повесть о коллективизации (изданную и многократно переиздававшуюся).
(Примеров, конечно, в разы больше — особенно в поле почвеннической традиции).
Причём подобные вывихи сознания касаются не только рядовых читателей, но и прогрессивной филологической интеллигенции. Если им сообщить, что «в лицо тиранам» имели смелость бросить слова правды, какие-то иные писатели помимо Василия Гроссмана, они только скривят гримасу в ответ. Уже скривили отныне и навек.
…я только одного не пойму: отчего мы так кинулись на всевозможную правду и «правду» в 80-е — если она была доступна и пропечатана во многих книжках массовым тиражом?
Советский человек был, всё-таки, на удивление чист и доверчив. Никакого иммунитета.
