«Новый Омск» предлагает узнать, о чем морозным ноябрьским вечером разговаривал с омичами писатель, журналист, музыкант, телеведущий, политический деятель Захар Прилепин. Он выступил 17 ноября в рамках телепроекта «12 канала» «Как пройти в библиотеку?».
И пока омичи, толкаясь и оглядываясь по сторонам, пытались пробиться в конференц-зал «Квартала 5/1» или, смирившись, усаживались поудобнее у экрана в соседнем зале (где шла онлайн-трансляция), он вошел. Невысокого роста, в светло-серой кофте, натянутой поверх темного свитера с высоким воротником, Прилепин встал перед рядами внимательных слушателей и заговорил. Первым.
Самоопределение: от писательства до Донбасса
Недавно выступал в Липецке, а он в некотором смысле мне родной, потому что мой отец из Липецка, там я провел много времени с бабушкой и дедушкой. И собрался полный зал. Я выступал, разговаривал с аудиторией, как со своей родней, знакомыми, близкими. А уже после встречи люди выходят и видят плакат, а затем говорят: «О, а вы, оказывается, еще и книги пишете!»
Но на самом деле основная часть моей деятельности связана с книгами, я написал 17 книг. Хотя, действительно, я занимаюсь и другими вещами. Недавно в Новосибирске снялся в главной роли в фильме «Гайлер» (режиссер — Петр Дикарев, Прилепин сыграл «странного человека, который с закрытыми глазами смотрит на солнце». — «НО»), думаю, что он выйдет уже в марте следующего года.
Я работаю на Донбассе помощником Александра Захарченко, занимаюсь там и другими делами, гуманитарными и антигуманитарными. Это политическая часть деятельности, есть и другая, связанная с телевидением (например, ведущий программы «Соль» на «Рен ТВ». — «НО».)
В общем, эти все темы я готов обсуждать: и музыку, и кино, и политику, и Донецк, и свою семью… Я несчастный, надо сказать, человек: от одной жены у меня четверо детей (Смеется.). У меня есть замечательный товарищ, Михаил Елизаров (писатель, лауреат «Русского Букера». — «НО».) мы с ним выступали как-то вместе. Так вот однажды он так мрачно на меня посмотрел и сказал: «А у меня один ребенок от четырех жен».
От Евгения до Захара
Зовут меня Захар Прилепин. По паспорту — Евгений Николаевич Прилепин, и это тоже надо объяснить, как же так вышло.
Дело в том, что в свое время, отработав в ОМОНе, я уволился и в 29 лет совершенно случайным образом пришел в журналистику. Начал публиковался, очень быстро выяснилось, что я неплохой журналист. А через месяц редактора, который пригласил меня к себе, уволили. Так я стал редактором газеты. И пока наполнял все эти газетные рубрики, писал про все: политику, экономику, сад-огород, культуру, гороскопы сочинял сам. Но так как все это нельзя было подавать под одним именем, я использовал самые разнородные псевдонимы. Один из них был по фамилии бабушки (Евгений Лавлинский), а второй — у меня был кот Стонгард, и так получилось, что вторым псевдонимом стало имя Евгений Стонгард.
Однажды как-то я написал две очень дерзкие статьи по поводу бывшего губернатора Нижегородский области Бориса Немцова. И одну подписал Евгением Стонгардом, вторую — фамилией бабушки. И после их выхода позвонил в наш холдинг Борис Немцов и сказал, мол, у вас там есть два хамских журналиста, увольте обоих. А вот Захара Прилепина, его оставьте. И в итоге этих двух журналистов «убрали», а мне пришлось работать на одну фамилию.
Почему все-таки Захар? У меня прадед был по отцовской линии — Захар Петрович Прилепин. И как-то я взял и подписался: Захар Прилепин. А потом решил написать книгу — сына тогда я уже родил, дерево посадил, дом построил.
Написал роман «Патологии», эта книжка, отмечу, удалась, за нее я получил первую премию. Ну и думаю: напишу вторую. Написал и снова подписал Захаром, потом уже так одну за другой. И все стали называть меня Захаром, кроме жены, детей и мамы.
Сейчас уже как только не называют: и Захар Николаевич, и Евгений Николаевич, и просто Захар, и господин, товарищ… Я привык отзываться на все эти имена.
О самой главной книге: реальность и вымысел
Самая большая моя книга, даже в смысле объема — это роман «Обитель». Она же самая титулованная и читаемая. Я ей действительно доволен, скрывать не стану, особенно учитывая тот факт, что роман «Обитель» получился совсем случайно.
Есть такой замечательный режиссер — Александр Велединский (фильмы «Ладога», «Живой», «Географ глобус пропил», сериалы «Бригада», «Дальнобойщики» и др.), он как-то однажды мне предложил поехать с ним на Соловки, поснимать материал. Какой-то олигарх с бандитским прошлым, который сейчас пытается отмолить свою судьбу, дал ему денег на фильм. И он мне предлагает: «Давай ты что-нибудь напишешь, а я экранизирую». И вот с этой мыслью мы туда и поехали.
Уже провели какое-то время на Соловках, а к нам все присматривались местные жители, гиды, которые там не просто работают, а живут. И вот одна женщина мне говорит:
— Захар, а вы сюда приехали не как в Освенцим?
— Нет!
— Просто очень многие люди едут сюда именно с утвердительной мыслью о том, что советский режим, фашистский режим — это одно и то же. Я вот здесь работаю уже 20 лет и понимаю, что это, конечно, место большей трагедии, но не Освенцим.
Действительно, в книгах, написанных про Соловецкий монастырь, в художественной литературе, в них есть ошибки, сведения, которые не подтверждаются. Есть такие, причем достаточно серьезные, и у Александра Солженицына, и у Дмитрия Лихачева.
И вот эта женщина стала рассказывать мне вещи, которые бытуют в словесной мифологии, но на самом деле не так выглядели. Поведала она такую историю любовного толка, что я решил написать по этому поводу сначала небольшой рассказ. Рассказ, потому что, думал: как я могу написать роман про Соловки? Браться за такие темы, когда есть Солженицын, Домбровский и другие? Но когда у тебя на руках вся документация, подлинная история всего произошедшего, ты понимаешь: мир, тот советский мир в том числе, он не делится вот так ровно — это жертвы, а это палачи. Все далеко не так просто.
И чем больше я работал с документами, тем больше понимал, что я могу написать книгу не столько с точки зрения зэка, сколько с точки зрения тех людей, которые не писали о жизни в лагере. Тех, что стояли на вышках, работали в администрации, они ведь своих мемуаров, воспоминаний не оставили. А я, например, обнаружил такие интересные вещи, что вся администрация лагеря, 80% ее, была потом посажена, большинство начальников — расстреляны.
И такие исходники, которых не было у Солженицына, заставили работать с ними. Я начал писать рассказ, потом повесть, потом уже текст превратился в роман-эпопею. Все потому, что ты начинаешь знакомиться с какими-то персонажами, а они уже не то что оживают твоими руками, это неверно сказано… Просто тебе попадается какая-нибудь справочка о человеке, и ты понимаешь, что вот он, на виду у тебя. А потом уже находишь его фотографии, а дальше — документы об освобождении или приезде матери, расстреле, избиении и т. д. Начинаешь осознавать, что ты единственный свидетель в жизни этого человека, что несешь перед ним ответственность. Потом таких людей становится 5, 10, 15, они каким-то образом взывают к тебе: расскажи про меня, больше никто про нас не знает, не расскажет.
И персонажи вырисовываются все сложные, как, к слову, начальник этого лагеря Федор Эйхманс, с совершенно головокружительной биографией. Чудовищный, страшный человек, но при этом какой увлекательный, в чем-то даже гипнотизирующий тебя. Родился он в Прибалтике, отец его был латышом, мать — русская, из крестьян. Успел получить до Первой мировой войны два высших образования, разговаривал на двух языках, служил в разведке и был героическим бойцом. Ранен во время Гражданской войны, попал в ВЧК, потом — на «поезд Троцкого», возглавляет спецназ Троцкого. После Гражданской войны Эйхманса поставили руководить ВЧК Туркменистана, дальше — он куратор всей Средней Азии. И это все в 23 года! А после был Соловецкий монастырь, Вайгачская экспедиция, внешняя разведка и расстрел в 1938 году. Такая вот удивительная судьба!
Я даже когда роман завершал, я знал, что у него дочка есть, Эльвира, что она жива и должна что-то такое знать про отца, что я уж не смог раскопать. Я стал ее искать, но никак не мог найти и решил, что, раз я писатель, то додумаю это историю. Это последняя глава в романе, где мы встречаемся: она говорит мне про отца, показывает фотографии…
А после выхода романа мне приходит от нее письмо — я даже пришел в легкий ужас. Она пишет: «Ну, здравствуй, друг! Что ж ты там насочинял такое, что мы с тобой встречались?» И просит: «Вы, пожалуйста, расскажите мне, кто из моего ближайшего окружения вам вот всю эту информацию изложил о моем отце? Потому что то, что вы написали, знают только очень близкие мне люди».
А я же ведь там еще написал у себя, как вхожу в квартиру, вижу ее библиотеку, как она ходит в какой-то одежде, наливает мне чай… И я ей и пишу, что все это сам додумал, так себе представил удачно. А она в ответ: «Захар, не валяйте дурака со мной, я взрослый человек, вы знаете, кто был мой отец, так что не такие кололись! Просто скажите мне, пожалуйста, я даже не буду их наказывать, просто мне очень важно знать». Но как я ни пытался все объяснить, сколько ни говорил, что повесил портрет ее отца у себя, что смотрел на него — она мне так и не поверила. Зато стала присылать какие-то фотографии отца, рассказывать истории. Часть из них я уже, конечно, и так знал, а другие додумал…
Вот такая история на грани реальности и вымысла. Просто так получается: ты ведь человека выстраиваешь, он же органичная структура, устроенная по определенному принципу. А книжка, в общем-то, удалась, я вам рекомендую ее почитать. Мне сообщали многие читатели, что, несмотря на ее объем, воспринимается она легко.
«Санькя», безотцовщина и Путин
Роман «Санькя», который иногда сравнивают с «Матерью» Максима Горького, написан на основе впечатлений от событий конца 1990-х годов и начала «нулевых». Так сложилось, что в меня достаточно сильно въелось мое советское воспитание. В первую очередь, это, конечно же, связано с литературой, поэзией. И я очень болезненно переживал разрушение всей советской мифологии. Поэтому меня в те годы, безусловно, унесло в берега оппозиции.
Мне, например, был отвратителен Борис Ельцин, сейчас я, конечно, мягче стал к этому относиться, потому что какая-то историческая обусловленность в том времени есть. Но и первые годы правления нашего «императора», действующего мне показались какими-то болезненными. Об этом и был написал роман «Санькя»: о 90-х годах, о тяжелой травме молодого поколения, которое попало в положение тотальной безотцовщины. Безотцовщина в самом широком смысле, потому что эти чувства были потеряны, растоптаны. Все это заставляло молодых людей собираться в группы. И до последней главы эта история имеет прямое отношение к действительности.
От этого романа я не отказываюсь, несмотря на то что многие называли меня оппозиционером. В 1999 году я чувствовал, что живу на территории, оккупированной людьми, которых я не хочу видеть во главе России. И я доподлинно знаю, что Путин роман «Санькя» читал. Думаю, какие-то вещи, которые существуют в пространстве языка, литературы, они, конечно, влияют так или иначе на власть.
О писательском рейтинге
Когда мне было где-то 33, я, может быть, к этому серьезнее относился, смотрел, где я, как, на каком месте в рейтинге продаж. Но то время давно прошло уже, этому есть сугубо рациональное объяснение.
Дело в том, что место в литературе нельзя завоевать раз и навсегда. Во-первых, каждой новой книгой ты свой статус должен подтверждать. Даже не только книгой — своей жизнью, своей смертью, судьбой. А во-вторых, определенные удача и успех — это тоже не показатель, что ты всех обыграл.
А если еще немного знаешь литературную историю, то понимаешь, например, что Александр Пушкин, когда взялся издавать «Современник», влетел в такие долги… А в конце жизни и вовсе исписался. Или про Гоголя как говорили: он удивил всех своими «Вечерами на хуторе близ Диканьки» и огорошил «Мертвыми душами».
И все эти мнения, звучащие вокруг, разительно влияют на твоих друзей, на публику, покупательскую способность. Поэтому я, просыпаясь, не думаю: а что у меня там с рейтингом? Все это отвлекает тебя от куда более важных вещей.
Об интеллигенции и силе русской литературе
Насколько сильно изменилось сознание сегодняшней интеллигенции, которая антигосударственное мировоззрение посчитало за канон. Неприязнь к стране, сначала по отношению к советскому строю, а затем и к России. Что Россия никак не может найти правильный европейский путь развития и блуждает в потемках. И вот это ощущение стало первым минусом огромной части интеллигенции, которая получила все ведущие места в управлении российской культурой. По сути они приватизировали, наряду с народным хозяйством, и само понятие интеллигенции.
Тем не менее сейчас, когда я переезжаю по стране, я вижу во многих городах России людей, которые все понимают, переживают и считают при этом, что культура, условно говоря, не должна выглядеть как большой веселый гей-парад или защита прав разнообразных меньшинств. Но это до недавних пор считалось совершенно маргинальной точкой зрения, точкой зрения дикарей.
Что касается же молодого поколения, выросшего в 90-е годы, они ведь изучают средства массовой информации и смотрят ТВ, которые до сих пор живут в старой парадигме. Посмотрите на обложки журналов в любом ларьке печати. На них вы не увидите ни многодетную мать, ни фермера, ни офицера, ни колхозника, никого. У нас два года идут военные события в Сирии и в Донбассе — ни один военный командир не появился на обложке какого-либо журнала. Потому что для тех людей, что управляют нашими масс-медиа, это не герои: дикари, отвратительные персонажи из низшего звена.
И наше молодое поколение, оно ведь никогда ничего другого не слышало. Им даже не преподали правильно русскую классику. Ни Пушкина, ни Толстого, ни Достоевского, ни Чехова. Всего того, из чего каких-то других выводов сделать нельзя. А я уверен, что русская классика — лучшая прививка от всех ложных иллюзий, которые мы сейчас пытаемся разрешить.
Об Украине, ДНР и Прилепине-политике
Мы все находимся в иллюзии по поводу некоторых народов. В свое время мы с Захарченко придумали прямые трансляции с разных областей Украины. И когда мы эту тему начинали, думали, что закончится все плачевно: придут вопросы хамского толка, дальше их придется придумывать самим. Но результаты превзошли наши ожидания: на первый телемост пришло 150 вопросов, к последнему — 15 тысяч. И 99% из них содержали вопрос: когда вы придете и нас освободите? Все просто: согласно скрытой социологии, порядка 40% украинцев ненавидят то, что с ними сделали.
Если бы в 2014 году российские войска были введены на Украину, это могло бы обернуться очень тяжелой гражданской войной внутри страны. А сегодня там буквально на глазах падает рейтинг приверженцев европейского пути развития. Потому что постепенно какая-то часть из них, сомневающихся, прозревает, понимает, что это была большая национальная ошибка.
Но ни это, ничто другое, конечно, не даст нам прощения за гибель мирных людей на Донбассе. Тем не менее я думаю, что территории ДНР и ЛНР будет увеличиваться. И власть на Украине сменится.
Политикой же в том смысле, в котором ее воспринимает большинство россиян, я не занимаюсь. В последнюю думскую кампанию было несколько предложений баллотироваться от разных политических сил. Но я совершенно осмысленно от этого отказался — административная работа не вызывает у меня никакого интереса.
Я политик в том смысле, что я произношу какие-то вещи, пишу статьи, высказываюсь по поводу ведущих политических персонажей, не скрываю свою точку зрения и ни от кого не завишу. Но отказываюсь от партийных предложений, мэрство и губернаторство — не мое. Потому что политик — это не место, это слова, которые ты произносишь, на которые есть та или иная реакция.
