Острая пьеса
Юрий Поляков
Месяц назад «ЛГ» сообщила: Анджелина Джоли, Брэд Питт и шестеро их детей собираются в турне по России, где дружная семья сыграет ряд спектаклей «Двенадцать месяцев» в Вышнем Волочке, Верхнеудинске, Нижней Туре и других городах. По-журналистски чуть было тут же не рванула в Нижнюю Туру… Только отсылка «ЛГ» к своей
Когда при встрече я рассказала, как едва не попалась на первоапрельскую шутку, Юрий Поляков расхохотался от души.
—Шутим. И, случается, непросто. У нас, например, был дикий скандал из-за того, что мы напечатали якобы интервью с Эрнстом. Большое, на две трети полосы. Мы постоянно критикуем «Первый канал» на своей полосе «ТелевЕдение», но в отличие от тех, кто слышит только себя, всегда готовы предоставить своим оппонентам возможность возразить. Много раз предлагали это и Эрнсту. Он всё время отказывался. Тогда мы подготовили как бы интервью с ним, задав вопросы, которые накипели у телезрителей, и сами же, от безысходности, ответили на них. Тут же звонок из пресс-службы «Первого канала»: «Мы вас засудим!». «За что? — отвечаем. — Вы отсылку-то на
Другая шутка — что Немцов назначен советником Президента Путина по внесистемной оппозиции. Первое, что он, мол, предложил сделать на этом посту — вышить на белых ленточках слова «Путин с нами». И опять некоторые попались: настолько готовы к беспринципности иных политических фигур.
—Стало быть, газету надо делать весело? Даже такую вполне академическую, как «Литературка»?
—Так ведь именно «Литературная газета» сформулировала когда-то парадигму смешного позднесоветской эпохи. И именно на
—Показатель востребованности издания — тираж. Удивительные у вас цифры: Москва — 60 тысяч, федеральный тираж — 35 тысяч, Израиль — 22 тысячи… Что, в российской глубинке «Литературная» менее нужна, чем в Израиле?
—Нет-нет, 22 тысячи в Израиле — это не подписка, а дайджест «ЛГ», который выходит как вкладыш в русскоязычной газете. Аналогичные вкладыши «ЛГ» выходят в Англии, Чехии, Германии. А что касается подписки… «ЛГ» в регионах действительно меньше, чем в центре, и это объяснимо. Я пришёл в газету в 2001 году. До этого она
Такого больше и не было. Но за десять «либеральных лет», когда к тому же читатели объективно разошлись от нескольких десятков центральных газет и журналов к нескольким сотням новых, которые появились, «ЛГ» и потеряла подписчиков в регионах: читать в обнищавших уральских или сибирских городах либеральный густопсовый вздор было отвратительно. Тираж упал до 20 тысяч.
Мы его подняли до 100 тысяч (это — без дайджестов). Но самым тяжёлым оказалось — снова завоевать читателя-интеллигента в регионах, в провинции. Жизнь коротка и инерционна. Раз обидевшись, человек не скоро эту обиду забудет. Даже на любимую газету, которая из объективной, смелой на какой-то момент превратилась в рупор тех, кто уродовал-разворовывал страну. Но зато как же здорово сейчас услышать где-то на встрече от учительницы из провинции: «Я уж было совсем на „ЛГ“ поставила крест. Но вы же теперь совершенно другие!».
—Другие по содержанию, но не по подаче материалов. Нынешний тренд печатных СМИ — картинок побольше, текста поменьше. А вы по-прежнему можете позволить себе почти в полосу, с одной фотографией, интервью с Умберто Эко…
—Это принципиальная позиция. Мы знаем своего читателя. Если бы у нас была задача донести наши идеи до, грубо говоря, малопросвещённых, отвыкших от чтения слоёв, то и мы искали бы какие-то игровые формы. Рассчитывали на зрительный ряд. Но традиционный читатель «Литературки» — это учитель, преподаватель вуза, деятель культуры, гуманитарно заинтересованная техническая интеллигенция, просвещённый бизнес, думающие военные. Эти люди готовы к восприятию сложных текстов, аналитики. Кстати говоря, согласно исследованию Института Гэллапа мы занимаем первое место по количеству человек, читающих один экземпляр: в Москве — 4,8, в провинции — семь человек. То есть кто-то купил номер «ЛГ», прочёл сам, передал сослуживцам. Это абсолютный рекорд среди еженедельников. Не видел, чтобы кто-то, купив «СПИД-инфо», дальше её передавал. Или, прочитав в «Комсомолке» о внематочной беременности балерины Б., вы же не бежите рассказывать всем об этом. В лучшем случае — подружке, с улыбкой: «Слышала, Б.-то допрыгалась…» (смеётся). А «Литературная» — источник профессионального знания. По историческим темам мы не кормим читателя байками времён «Огонька» Коротича, а даём слово серьёзным учёным. Статью в «ЛГ» о новейших исследованиях по Варламу Шаламову или материалы по механизмам крымской катастрофы цитируют на лекциях в вузах, хранят в своих фондах библиотекари.
—То есть они работают многократно?
—Конечно! И тираж в 100 тысяч реально может быть под миллион.
—Раньше у СМИ было две запретных для критики темы: министерство обороны и Большой театр. У «Литературки» есть «территории вето»?
—Недавно умер знаменитый венгерский бард. Примерно наш Высоцкий. Был национальный шок, когда выяснилось: он завещал похоронить себя под Гимн Советского Союза. Венгрия второй месяц обсуждает это. Российские СМИ об этом — ни гу-гу. А мы написали…
Мы первые, ещё в 2003 году, завели разговор о недопустимости безумного количества учебников истории: совершенно разные версии Истории воспитывают целое поколение шизофреников. Долго раскачивали тему — наконец, до власти дошло.
У меня была статья «Где проспект Ивана Калиты?» — про то, что в Москве есть улицы в честь революционеров-террористов, но не увековечен Калита, который сделал Москву тем, что она есть. Пафос: топонимика должна отражать реальную историю, у нас же она отражает только смену мифов. И вот — уже работает специальная комиссия по названиям.
Словом, в самой «опасной теме» весь вопрос — в аргументации автора.
—Честно говоря, жаль, что вы приехали на Урал только по вопросам Изборского клуба, а не встретились с читателями, нашими писательскими союзами. Проблем много. Какие у «Литературки» взаимоотношения с регионами?
—Когда я пришёл в газету, вся литература была, что называется, внутри Садового кольца. Печатали москвичей, питерцев, немного — писателей-эмигрантов. Литераторов из регионов почти не было на полосах. Пришлось издавать приказ: если печатаем в номере пять поэтических подборок, то одна может быть московская, одна — питерская, три — обязательно из регионов. Планёрку я начинал чуть не со счётами в руках: «А почему — две московские подборки?..».
Кто-то ушёл из редакции: ну, это же тяжело — не друзей и подруг печатать, а коллег из регионов. Зато сегодня по присутствию «регионального аспекта» мы наиболее последовательное из литературных изданий. Национальной литературе посвящено даже специальное приложение — «Язык и лира России».
Была попытка системно работать с писательскими организациями — сделать «парад областей» в виде целевых полос. Предложили регионам сформировать подборки. Откликнулись тут же. Но! Почти в каждом присланном пакете была подборка стихов председателя регионального отделения СП и фрагмент из романа-эпопеи его заместителя. А поскольку хорошо руководить писательской организацией не значит хорошо писать (сочетается довольно редко), то… было смешно. Мы идею оставили.
Сказался и общий кризис. Руководители писательских союзов, сидящие в Москве, фактически утратили функции руководства. Сидят и проживают остатки писательского имущества. Работы нет. Молодые силы не подтягиваются. Стагнация. Они все пришли на волне критики «литературных генералов», но вот уже сами сидят «на руководстве» дольше, чем тот же Михалков, Марков или Фадеев. Уходить не собираются. Уйдут, видимо, когда, как у Ильфа и Петрова, будет продан и вынесен последний стул.
—Зато у нас (не знаю, как Москве) всё более активно заявляет о себе подростковая литература. Содружество детских писателей, например, отстояло Крапивинскую премию, которая из-за отсутствия финансов вполне могла почить в бозе.
—Мы тоже писали о конфликте. А до этого было несколько материалов о необходимости вкладывания средств в литературу, кино, театр для детей. В результате родилась Президентская премия деятелям культуры, работающим для детей. Но соглашусь с вами в отношении детско-юношеской литературы, особенно драматургии. В Москве немало театров, где самый современный автор — Вампилов. ТЮЗы превратились в лаборатории по самовыражению их руководителей, вплоть до постмодернистской лабуды, которую ребёнку невозможно смотреть. Детского кино тоже нет, потому что нет основы. Вспомните: «Приключения Электроника», «Друг мой Колька», «Чучело» — сначала это была хорошая литература. А для неё нужен социальный заказ. Какое-то время государство поддерживало драматургию мрачного содержания. Иногда казалось: ты сталкиваешься с психическим недугом. Понемногу проходит. Как драматург это чувствую. Но далеко не все театры и сегодня хотят связываться с серьёзной, актуальной драматургией.
—Да почему же?! Все вроде жаждут современных ярких пьес…
—Объясню. Если какая-то переводная развлекаловка, постмодернизм, чернуха — к этому никто всерьёз не относится. Но когда ставился мой «Хомо эректус» — помню, актёр, игравший до этого в каком-то «постмодернизме», отказывался в «Хомо эректус» играть депутата. «Юра, — объяснял он, — там всё понарошку, а у вас-то — взаправду». То есть реалистической драматургии, которая заставляет зал думать о серьёзных вещах — социальных, нравственных, не хотят! Моих «Одноклассников», которые сейчас идут от Владикавказа до Владивостока, вернули 13 московских театров. «Острая пьеса. Зачем?».
Вспомните, как работали драматурги Рощин, Зорин, Розов — театры заказывали им пьесы. Вместе обсуждали, доводили. Потом — гордились. Даже когда за эту пьесу или спектакль вызывали в ЦК, как меня с «ЧП районного масштаба». Это значило — ты попал в болевой нерв…
—С большой симпатией наблюдаю, как полосу, где вы печатаете молодых поэтов, поддерживает компания «Роснефть». Как удалось договориться? Большинство молодых мыкаются в отчаянии издаться хотя бы за собственные деньги…
—"ЛГ« — на самоокупаемости. Мы не бюджетники, дотаций нет. «Роснефть» даёт деньги на целевую полосу «Литературный резерв». Зачем это «Роснефти»? Просто среди наших читателей есть просвещённые бизнесмены, которые пекутся не о том, чтобы заработать, перевести деньги в офшоры и свалить. Они хотят жить здесь, и чтобы Россия снова была «Отечеством золотой литературы». А мы сами, как только у нас появились деньги, учредили четыре премии молодым писателям — по 250 тысяч рублей.
—В каждом номере «ЛГ» на первой полосе рубрика «Книга недели». Для читателя — некий ориентир, но какова же ответственность — определить среди новинок одну-единственную «книгу недели»!
—На это работает отдел литературы и библиографии. «Вылавливают» достойные новинки в Интернете, книжных магазинах. Некоторые авторы сами присылают книги, ведь иные новинки могут рассчитывать на рецензию только в «Литературке». Про новый роман Пелевина все напишут. А у кого-то другого вышел, ничуть не хуже, — пресса молчит. Незаслуженно замалчиваемых авторов мы и стараемся замечать. Вот «Серапионовы братья», новая книга. Считалось: текст утрачен. Нет. Найден. Издан. Как это можно не заметить?!
—Юрий Михайлович, обычно в кабинетах руководителей за спиной висят портреты Путина, Медведева. Дескать, по первым лицам сверяю свои начинания. А у вас?
—А у меня в кабинете — портреты главных редакторов «Литературной газеты», начиная с барона Дельвига и заканчивая Чаковским. Симонов, Смирнов, Ильф и Петров…
—Сколько же их?
—Я —
—В огромном литературном контексте ваши приоритеты?
—Очень люблю Гоголя, Толстого, Чехова, Булгакова, Шолохова. «Разброс», как видите, велик. То же и в поэзии. Люблю Тютчева, Блока, Заболоцкого, Твардовского, Владимира Соколова — это мой учитель. Я же начинал как поэт. Соколов написал предисловие к моей книжке в
—И с чем же вы были на Урале тогда?
—Здесь проходило Всесоюзное совещание молодых писателей. Нас принимал Ельцин. Рассказывал, как «под мудрым руководством Брежнева строят социализм в отдельно взятом уникальном регионе». А в конце встречи он нам всем вручил по значку: на серебряной подложке яшмовая пластиночка в форме очертаний Свердловской области. А в том месте, где Свердловск, — маленький-маленький рубинчик. Это были номерные значки. И Борис Николаевич сказал: «Если, приехав в следующий раз в Свердловск, вы предъявите значок милиционеру на входе в обком партии, то вас пустят пообедать в обкомовской столовой».
Я когда собирался сюда лететь — дай, думаю, поищу тот значок: может, в обкомовскую столовку пройду (смеётся) спустя 32 года? Времени на поиски не было. Но где-то лежит.
—Вопрос за засыпку: это сколько же надо читать, чтобы быть главным в единственной на страну «Литературной газете» и (воспользуюсь вашей же фразой) «оставаться в контексте»?
—Конечно, не всё читаю. Да и не надо. По-настоящему хороших книг выходит мало. На них время всегда найдётся. Есть писатели, про которых знаю, что они могут написать в очередной раз, — их читать бессмысленно. А вообще, принцип таков (могу поделиться с вашими читателями): всегда читаю первую книгу нового писателя. Если понравилась — всё, начинаю следить за автором. Если же нет — жду второй книги. Первая может быть неудачной, но если и вторая тоже — больше этого писателя не читаю. Я в литературе всё-таки уже 40 лет и знаю: человек, написавший две плохие книги, так на этом уровне и будет. Значит, лишён качества роста, необходимого для настоящего писателя.
Обязательно слежу за новинками отечественной истории. А сейчас читаю (в основном перечитываю) Лескова. Буду писать о нём для издательства «Молодая гвардия». Вы удивитесь, но Лесков — единственный наш классик первого ряда, о котором никогда не было книги в «ЖЗЛ».
—Газета, хоть и еженедельная «Литературка», — это вечный цейтнот. Где же время для писательского уединения?
—Пишу утром. Часов с девяти до часу. Я «жаворонок», а для систематической работы, если пишешь каждый день, два-три часа — это очень много. Особенно когда не последнюю редакцию делаешь — запятушку поправил, слово, а когда прорываешься, выстраиваешь структуру (например, сейчас пишу пьесу для одного из московских театров) — мозговые затраты такие, что через час-полтора уже как выжатый лимон. Дальше иди руководи хоть (смеётся) газетой, хоть артелью какой-нибудь. Это уже организаторский труд.
Кстати, в майские праздники ТВ покажет
—Нехилая производительность у писателя Полякова…
—Да не такая уж и большая. Всего четыре романа и шесть повестей, а у Прилепина или Быкова, хотя они младше, — по десять романов. Я пишу медленно. На «Гипсового трубача» ушло шесть лет. Но я всегда говорю: «Три плохих романа в год пишет тот, кто не может написать один хороший за три года…».
Областная газета 29.04.2013
