Следил за историей с кратовским стрелком в прямом эфире через несколько стрим-каналов. Возник ряд соображений.
Вооруженное восстание
Мы имели дело с полноценной военной операцией, в которой участвовало представители сразу нескольких родов войск, включая бронетехнику. Масштаб соответствовал полноценному вооруженному восстанию. То, что кратовский стрелок (Игорь Зенков) стрелял не только по безоружным соседям и случайным прохожим, но и по милиции и хорошо вооруженным военнослужащим, забрасывал их гранатами, отбивался, сумел ранить как минимум четверых, а потом еще и уйти от основной позиции, с которой он и наносил свои удары, удивляет. Это была его война, его бой. Он знал, на что шел, был к этому внутренне готов.
Масштабность происшествия подчеркивалась не только прямым вещанием, но и приездом на место Министра Внутренних Дел РФ. Это было вооруженное восстание одного отдельно взятого гражданин. Оно было подавлено войсками, превосходящими численность восставшего в 200 раз.
Вся история была настоящим боем со всеми драматическими подробностями боя.
Поведение людей
Люди в Кратово вели себя обычно – как на войне. В основном сдержанно и организованно. Несколько семей с колясками садились в милицейские машины с такими лицами, будто их эвакуируют из зоны стихийного бедствия или с линии фронта – прижимая к груди детей, велосипеды и пледы. Очень важно: практически никто не возмущался, не обрушивал на стрелка потоки оскорблений и брани. Все затихли как по время чего-то важного, торжественного и чрезвычайно значимого. Никто даже не пытался понять, что происходит или почему происходит то, что происходит. В Подмосковное Кратово просто пришла война.
Война противоположна не миру, она противоположна сну. Она пробуждает, мобилизует, делает все впервые серьезным.
Стрелок добился своего: он начал войну. И люди это поняли.
Не чужой
Кратовский стрелок не был воспринят ни дачниками, ни зрителями как чужой. Если бы он был мигрант, террорист, наконец человек с восточной или даже украинской фамилией, все было бы иначе. Он был тут квалифицирован как чужой, как другой, и вынесен за скобки. Иногда чужие нападают на наших, и тогда все наши вынуждены давать чужим отпор. Это понятно.
Если бы стрелок был политиком – неважно каким, либеральным или националистическим – это то же бы все прояснило. Он за политику, а мы против политики, мы просто за все то, как есть и за все хорошее. Поэтому радикальные действия такого политика сделали бы его также чужим.
Но кратовский стрелок был не чужим. Он был обычным русским человеком, с обычной русской судьбой. Не молодым, не старым. Он имел дело с войной и работал в МЧС. Он был таким же как все. Он был своим. Но он начал войну.
Вызывая огонь
Стрелок, начав свою войну, закономерно вызвал духа огня. Начал он с того, что сжег сарай. Потом в ходе перестрелки загорелся и его собственный дом. Он горел неестественно прекрасно – со взрывами складированных там боеприпасов, с голубыми вспышками электричества, с сложными толстыми языками спиралевидного пламени, поднимающимися к на глазах чернеющему подмосковному небу. Стрелок вызвал духа огня – среди огородов и дачников, в самом сердце экстремального уюта и безопасности, на иной планете от Сирии и Донбасса – взрывы, очереди и черное пламя разрывали вечерний воздух.
Вот он какой, огонь…
Звонок на мобильный
То, насколько все серьезно, было видно на дерзкой стрим трансляции Лайфа. Два отважных стимера пробрались к забору горящего дома и показывали все в деталях. На дороге лежали два трупа. Один из них – рядом с велосипедом в желтой майке. Он явно мирно ехал после обеда и был насмерть сражен стрелком.
Майка была такой желтой, что никак не подходила к слову труп, пуля, выстрел, смерть. Она была меткой спокойствия, безопасности и дачного уюта. Глядя на майку и на валяющийся рядом столь же уютный велосипед, было понятно, что их владелец о смерти в этот день не задумывался. Может быть даже, что он вообще о ней не задумывался. И сама его поза была какой-то мирной и добродушной. Возможно, он не успел понять, что произошло.
Трупы лежат долго-долго, и никто их не убирает. И нет скорой помощи и людей с носилками. Все потому, что стрелок не дает этого сделать. Он еще ведет свою войну. А пока война идет, то трупы ее естественный атрибут. Это в мирное время они нечто экстраординарное, а на войне это в порядке вещей. Поэтому и военные, время от времени скользящие вдоль забора со щитами, не придают им никакого значения.
Темнеет, и теперь огонь лижет уже совсем черное небо с ярко синими прожилками. Стримеры наводят фокус на труп в желтой майке. Рядом с ним лежит мобильный телефон. Его экран начинает мигать. Человеку в желтой майке звонят. Может быть родные беспокоятся, может быть обычный рядовой звонок. Две реальности сходятся к одной точке: на том конце телефона мир, а на этом война. На том – бессмертие обывательской бесконечности, а на этом – смерть как свершившийся факт.
Dasein
Хайдеггер определяет Dasein, то есть человеческое бытие как бытие-к-смерти. Если мы забываем о смерти, мы перестаем жить. Мы живем лишь тогда, когда смотрим смерти в глаза. Быть смертным значит быть человеком. Это единственное из того, что по настоящему нам принадлежит. Все остальное опционально: только смерть главный и неоспоримый научный факт, наш экзистенциальный капитал.
Война лучше, чем что бы то ни было, напоминает нам о структуре Dasein’а, от том, что мы смертны и что это и есть основа нашего бытия. Наше бытие имеет начало и конец. Начала мы осознать не можем, мы только плачем, появляясь на свет. А вот конец можем и должны. Но почти никогда не осознаем.
И напрасно. Мы ведем себя так, как будто бы бессмертны, и это ненаучно. Чтобы напомнить нам о нашей сущности, нас настигают волны войны. Война – это экзистенциальное явление. Она возвращает нас к самим себе.
Причины
Вяло поискав простейших объяснений, почему кратовский стрелок пошел на вооруженное восстание против окружающей его среды и дошел до того, что бросил вызов государству, большинство бросило это, как нечто второстепенное. Кажется, мы все знаем настоящие причины. Те скудные сведения, которые известны о Игоре Зенкове всем, рисуют портрет самого обычного человека. Он не выродок, он ординарность.
Он живет в мире, где слишком мало пламени. И в этом единственный мотив его деяний. Он был недоволен. Но не властью, не государством, не системой, не телевизором, и даже не соседями и прохожими, на которых обрушил свой свинцовый гнев. Он был недоволен неаутентичным экзистированием – и самого себя, и всех остальных. Он был в горячих точках, он видел смерть, он получил опыт Dasein’а. И вот в подмосковном ленивом раю он оказался в капкане. Кругом всё спалó. Всё смотрело телевизор, посылало SMS, подгоняло автомобили, каталось на велосипедах. Трудно назвать быт преступлением, но он именно таким и является. И он заслуживает наказания. Ведь быт заставляет нас полностью забыть о смерти, а значит, о жизни, о нас самих.
Кратовский стрелок не смог с этим смириться. Его предсмертная записка не клочок бумаги. Это вся картина тех драматических событий – выстрелы, очереди, трупы, штурм, пожар, армия, стримеры и застывшие люди с той стороны экрана.
Пейзаж
На несколько часов пока длился бой, в Подмосковье мы увидели Сирию, Ирак, Донбасс. Выстрелы, пламя, трупы, войска, машины, врачи и… люди. Встревоженные, собранные, остолбеневшие от шока, внезапно подтянутые и строгие – пробудившиеся – люди. Самое главное. Люди, выведенные из состояния всепоглощающей и всерастворяющей обыденности. Люди перед лицом смерти. Самый безопасный пейзаж, который только можно себе представить, стал на время живой картиной настоящего мира – где гремят выстрелы, падают трупы, пробираются вооруженные группы, прячутся беженцы, душа разрывается о беспокойстве о близких, которые не отвечают, от которых почему-то нет вестей, которые – вдруг, не дай Бог! – уже никогда не ответят на звонок – как тот в желтой майке рядом с велосипедом.
Рано или поздно смерть настигает всех. И она требует к себе уважения.
