— Я — один из мастеров театрального дела, который представляет традиционное направление отечественной драматургии, — считает Юрий Михайлович. — К сожалению, современная драматургия как общественное явление сегодня практически не развивается. Как лабораторное – да! Но перехода от лабораторного к общественно-художественному осознанию драматургического материала почему-то не происходит. Это крайне дурно: все классики, которых мы сегодня ставим, в свое время были остро – социальными авторами – Островский, Чехов, Горький, Булгаков и Вампилов. Они представляли традиционную драматургию! «Оптимистическая трагедия» Вишневского и «Дни Турбиных» Булгакова стали последним писком не убитой на гражданской войне драматургической мысли. Однако современная критика вытирала ноги о «Дни Турбиных»: «Зачем нам какой-то недобитый Чехов? Новой России нужно революционный театр, а не старорежимный нафталин». Как ни странно, но в искусстве арьергард зачастую становится авангардом, и наоборот. Поэтому я предпочитаю быть в арьергарде, который (а я в этом убежден) станет со временем авангардом.

Я не в восторге от современной драматургии. Сегодня мало авторов, которые кажутся мне интересными. Вспоминаю выступление Владимира Путина в Пскове в 2014 году на круглом столе, посвященном развитию театрального дела.Круглый стол затянулся, президент улетел и, к счастью, не видел спектакля – открытия, поставленного по «Графу Нулину». Боюсь, в противном случае дело закончилось бы плачевно! На сцене — голые пионерки и вожатые, которые пытаются их растлить…

Неправильной была сама государственная установка, абсолютизировавшая идею лабораторной пьесы, которая должна сначала вызреть в пробирке, прежде чем выйти на конвейер — на большую сцену, сформировать направление и вызвать интерес у зрителя. В результате получилась лабораторная пробирка, увеличенная до размеров доменной печи!

Драматурги, ставшие классиками, в свое время были кассовыми авторами. Все без исключения! Сейчас выросло целое поколение драматургов, которое активно «охотится» за «Золотыми Масками», ориентируясь на международные театральные фестивали за рубежом. Их интересуют… «цацки». Подумаешь, пьеса не имеет успеха и идет раз в месяц на «чердаке». Им и дела нет! Главное, «Золотую Маску» получить.

— Вы довольны экранизацией и постановкой ваших книг на сцене? А вдруг смоленская интерпретация пьесы «Как Боги» Полякову не понравится?

— Я легко отношусь к интерпретациям моих пьес. В противном случае просто сошел бы с ума и доживал век на Канадчиковой даче. В 1988 году меня пригласили на премьеру фильма Хусейна Эркенова, снятого по повести «Сто дней до приказа». К моему глубокому удивлению выяснилось: кроме названия, фильм к повести не имеет абсолютно никакого отношения. Каковы мои действия? Убить постановщика и сесть в тюрьму? Воспринимаю подобные интерпретации своих произведений как стихийное бедствие. Бывают и удачи!

Чаще всего на читательских конференциях вспоминают «Парижскую любовь Кости Гуманкова» и «Козленка в молоке», вызывающие у читающей и театральной публики наибольшие симпатии. Я считаю, что мой самый сильный роман – «Грибной царь». Он тоже инсценирован.

Есть еще одна сильная вещь – «Любовь в эпоху перемен». Нужно подождать, как сложится судьба этого романа с экранизациями и инсценировками.

— «Сто дней до приказа» до конца досмотрели?

— Да! Там Елена Кондулайнен плавала голая в бассейне. Для конца 80-х — революционный экранный «оживляж»! Поэтому пришлось сидеть до конца – а вдруг Лена снова голая поплывет?

— Как вам катавасия с Алексеем Учителем?

— Увижу фильм, тогда и выскажу свое мнение. Я — православный человек, крещен в младенчестве. Извините, но «гнобить» режиссера за выражение его мыслей, даже не посмотрев картину, по меньшей мере, смешно. Сначала посмотрите, а уж потом и начинайте возмущаться! Дошло до того, что какая-то женщина заявила: «Смотреть «Матильду» не буду, я ненавижу Учителя!»

— Юрий Михайлович, герои ваших произведений – люди успешные, в частности, персонажи спектакля «Как Боги». Но на страницах ваших пьес они постоянно терпят моральный крах. Вам нравится мучить богатых людей, или на то есть еще какая-то причина?

— Нет, мне не нравится мучить богатых людей. Я вообще-то реалист: среди моих друзей и знакомых, заработавших большие деньги в 90-е, счастливых мало. Как правило, в их жизни происходят странные, порой мистические события, которые не приносят счастья их семьям и порой приводят к катастрофе. Такова жизнь, и я был далеко не первым, кто заметил эту закономерность. Беды, которые сулят людям «бешеные деньги», предвещали Островский и Горький. Я анализирую эту проблему на современном материале. Вот почему меня интересуют, как вы говорите, богачи. Привлекает позднесоветская эпоха, почти не описанная в литературе и не нашедшая отражение в театре.

Можно и про бомжей писать! Я родился в рабочей семье и знаю нравы низших слоев общества. Знаете, смешно читать повесть, в которой человек, выросший в профессорской квартире, описывает коммуналку.

Мне интересно другое: исследование второго пришествия капитализма и его представители, обладающие высокой витальной энергией. Кстати, они прекрасно осознают, что нажили богатство нечестным путем — в 90-х обогатиться иначе было невозможно. Отказ от моральных принципов, предательство…

Я и сам человек достаточно благополучный, нет у меня к зависти к обеспеченной прослойке общества. Просто рассказываю о том то, что вижу. Был у меня приятель в Англии, нефтяной магнат. Сделал колоссальное состояние! И вдруг неожиданно узнаю, что его сын разбивается на машине прямо напротив Триумфальной арки…

За два года до этой трагедии я приезжал в Лондон по писательским делам. Зашел ДК другу, вижу — выходит его сын и садится в спортивную машину. Номер на автомобиле «блатной»: «Russmen». Сердце кольнуло — возникло предчувствие: все это плохо закончится! Так оно и вышло. Невольно возникает вопрос: катастрофа, произошедшая с парнем, закончившим Оксфорд, – случайность? Или гибель перспективного молодого человека все-таки имеет косвенное отношение к нефти? Расплатой за обогащение отца нечестным путем?

— Успеваете не только писать, но и читать?

— Читаю, но не активно. В 90-е годы была поставлена идеологическая задача – сменить литературное поколение. Максимально быстро выдавить из «авангарда» советских авторов и взрастить новую поросль. Ситуация, в точности повторившаяся после Октябрьской революции! Начали раскручивать неизвестные имена прозаиков и поэтов, которые, в сущности, еще ничего толком не написали. Как из рога изобилия, посыпались премии слабеньким авторам…

Иногда мне звонят: «Прокомментируйте, пожалуйста, творчество нового лауреата «Русского Букера»?» — «Я все прокомментирую в наилучшем виде, если вы мне назовете имя прошлогоднего лауреата». Есть авторы, за которыми я слежу, они у всех на слуху – Вера Галактионова, Юрий Козлов – мы вместе с ним у Андрея Дементьева начинали в «Юности», Сергей Алексеев. К новой плеяде авторов симпатий не испытываю: они ничего нового и интересного в литературный процесс не привнесли.

— «Обитель» Захара Прилепина?

— Дочитать не смог. От тоски завыл, в сторону отложил. А у меня есть принцип – если книга не интересна, не хочу тратить на нее свое время.

— Юрий Михайлович, насколько уместно, по вашему мнению, вмешательство государства в культуру? Интересно ваше отношение к скандалу с Кириллом Серебренниковым…

— Я видел некоторые постановки Серебренникова, «Голая пионерка» — не исключение. Столкнулся с хитрой организацией просмотра постановки! Галина Волчек посадила зрителей вокруг большого стола – я потом только понял: чтобы никто убежать не смог. Хочешь выйти — поднимай всех!

Мне кажется, что гениальность Серебренникова сильно преувеличена. Когда он делает спектакль, руководствуясь профессией, видишь хорошего режиссера. Но когда Кирилл начинает все с ног на голову переворачивать –получается театр абсурда. Нельзя все время быть новым! Сродни с постоянной заточкой ножа, когда у тебя, в конце концов, в руках останется одна рукоятка.

Насколько я понял, претензии к Серебренникову носят финансово-политический характер. Особенно если учесть, что к хищениям государственных средств у нас относятся крайне мягко. Я, как человек подозрительный, в случае с Серебренниковым думаю: из-за денег так не дергаются. А из-за чего задергались, наверное, скоро узнаем.

Культурная общественность возмущена событиями вокруг «Гоголь-Центра», а я припоминаю историю с народной артисткой России Светланой Враговой, создательницей театра «Модерн». Ничто не предвещает беды, однако у Враговой «совершенно неожиданно» находят какие-то хозяйственные непорядки и вышибают ее из театра. Вышибают не за растраты, а за… критику «неприкасаемых». Два года назад Врагова выступила на совещании в Правительстве Москвы и, говоря о театре, в свойственной ей вызывающей манере очень сильно покритиковала людей, которые возглавляют культуру. Светлане показалось мало, так она еще сгоряча дала интервью в «Литературной газете». И ее сняли, хотя претензии к ней, повторюсь, носили исключительно хозяйственный характер! Никто за Светлану не заступился и пикетов в ее защиту не устраивал. Только я один и заступился.

Дело быстро спустили на тормозах, назначили нового художественного руководителя – Юрия Грымова. С чего начал Грымов? Взялся переделывать «Модерн», стирая следы Враговой. Разве так можно?! «Модерн» — авторский театр, она его придумала. Двойные стандарты. Раз уж взялись устраивать манифестации: «Руки прочь от Серебренникова!», почему не заступились за Врагову?

Если защищаем художника от власти, то защищаем ВСЕХ, а не одного, и то по неизвестным причинам.

— Над чем сегодня работаете?

— Заканчиваю новый роман, события которого разворачиваются в 1983 году. Взялся за описание жизни в так называемые «андроповские времена» намеренно. Надоели рассказы о тяготах «тюрьмы», где шаг вправо, шаг влево – расстрел. Нельзя напиться, нельзя влюбиться…

Однажды решил посмотреть какой-то фильм, даже названия не помню. Поразила сцена, в которой внук члена политбюро где-то в кулисах насилует балерину… Дурь! Я хочу написать, как было на самом деле.

— В одном из интервью вы сказали, что в России больше свободы слова, чем на Западе. Это правда?

— Абсолютно! Общество похоже на толпу, загнанную в коридор, настолько за границей все зарегламентировано и зажато. Вправо — влево свернуть нельзя, иначе будут серьезные проблемы. Наши соотечественники, которые часто бывают на Западе, знают — даже в частной беседе нельзя говорить о политике. Тем, на которые с вами там и разговаривать не будут, очень много. Нормальное явление! Скажешь лишнего — останешься без выгодной работы: с тобой не продлят контракт. Мы тоже к этому идем, но в России, на мой взгляд, больше свободы…

— А кто у нас сейчас серый кардинал?

— Не знаю. В последние годы я отошел от всей этой закулисной возни.

— Хобби, увлечения?

— Я не охотник и не рыболов. Люблю собирать грибы. В романе «Грибной царь», — критики этого забавного нюанса почему-то не заметили, — все герои произведения, даже эпизодические, носят «грибные» фамилии. Я взял за основу выдумки имен собственных диалектные названия грибов. Есть у меня такой персонаж — Свирельник. Мало кто знает, что в глубинке так называют чагу. Кстати, все три президента – Горбачев, Ельцин и Путин — у меня тоже в романе были выведены под грибными фамилиями. Горбачев – Грибачев, Ельцин – Подъеловник, Путин – Паутинников. Представьте себе, есть такой гриб – паутинник! Когда книга готовилась в набор, дал прочитать другу, а тот смеется: «Я думал, что ты смелей. Взял бы, да и обозначил президентов под своими фамилиями!». Вообще-то я ничего не боюсь, но заботу друга учел: убрал «грибные» фамилии президентов, о чем теперь жалею – нарушил правила игры.