В ноябре 1988 года на Центральном телевидении СССР состоялась премьера телефильма «Собачье сердце», снятого по одноименной повести Михаила Булгакова. Тридцать лет спустя, 26 ноября 2018 года на Моховой улице в Петербурге открыли памятник героям фильма: профессору Преображенскому и псу Шарику. А вечером состоялась творческая встреча с режиссером фильма, Владимиром Бортко. Ответы на вопросы нашего корреспондента и участников творческой встречи мы публикуем на страницах Neva.Today.
Владимир Владимирович, расскажите, когда возник замысел экранизации повести Михаила Булгакова «Собачье сердце»: после его публикации в 1987 году в журнале «Знамя» или гораздо раньше?
— Он возник тогда, когда мне вручили журнал «Знамя». Дело было так: в здании Ленфильма находились кинообъединения (мы тогда делились на них — первое, второе и объединение телевизионных фильмов). Командовал тогда такой замечательный режиссер Сергей Микаэлян. Я шел по коридору на четвертом этаже, он встретил меня и сказал: вот от этого ты, наверное, никогда уже не откажешься. А что это такое? — спросил я. Он говорит — «Собачье сердце». Я говорю: я его не читал. — Как? — Не читал, да и все. Я взял материал, пришел домой, попил чаю, лег на диван и начал читать. Читал легко, прямо скажу. Дошел до монолога профессора, где «разруха в головах» и понял, что это нужно делать обязательно. Что это отвечает очень многим мыслям, которые были у меня в это время в голове.
Сейчас довольно много говорят о социальном заказе на кино, потребности власти или общества в том или ином фильме. А на «Собачье сердце» был ли тогда социальный заказ, как вы думаете?
— Я не знаю. У меня потребность в фильме была, у меня лично. Я очень не любил начальство того времени. Меня все спрашивают: как же вы, коммунист, сняли такое кино? Я снял кино не про Карла Маркса. Там, кстати, про Карла Маркса очень хорошо сказано: «Где у Карла Маркса написано, что второй подъезд дома на Пречистенке нужно забить досками и ходить вокруг через черный ход? Нет такого у Карла Маркса». И действительно — нет. Но зато люди, которые были у истока Советской власти, которые не верили сами ни во что, говорили об этом. И это мне сильно не нравилось. Я с большим чувством удовлетворения снимал этот кинофильм про них.
В 1987 году первый раз была официально издана повесть, в том же году вы снимаете и в 1988 — премьера. Не было ли проблем с цензурой?
— Никаких абсолютно, это уже был излет советской власти, ведь не даром мне предложили этот фильм, не даром его спокойно запустили. Вы знаете, был такой мультимиллиардер Альберт Кох — он и сейчас есть, только сейчас живет в Германии или где-то еще. Однажды мы с ним встретились, и он рассказал, что его жизнь изменилась благодаря «Собачьему сердцу». Он посмотрел фильм и услышал знаменитый диалог «-Вы не сочувствуете детям Германии? -Сочувствую. — А, полтинника жалко? -Нет. -Так почему же? -Не хочу…» И когда он услышал это «не хочу» без объяснения причин — понял, что жизнь надо менять.
Действия повести и кинофильма происходят в Москве на Пречистенке. Но фактически фильм снимался в Петербурге: на Дегтярном, Лиговском, в Апраксином дворе. Как пришло такое решение?
— Если кто был недавно в Москве, да и давно тоже — вы прекрасно понимаете, что Москва двадцатых годов и Москва даже восьмидесятых не имели ничего общего. Столица перестраивалась очень сильно еще в тридцатые годы, сделаны были широкие дороги. А здесь у нас, в Петербурге, все осталось как было — один к одному. Вся эта разруха — это двести метров от Невского проспекта — Апраксин двор. Я не знаю, в каком состоянии он пребывает сейчас, но не думаю, что не сильно пошел вперед.
Знаменитая сцена с демонстрацией Шарикова научному сообществу снималась на кафедре физиологии Военно-Медицинской академии имени С.М. Кирова. А почему выбрали именно её?
— Потому что эта кафедра сохранилась точно в том виде, в котором в ней преподавал академик Павлов. Это видно на экране. Вы попадете прямиком в 20-е годы. Эта аудитория — та самая, где был Павлов, и ничего в ней не поменялось. Вообще наш город тем хорош и тем плох, что здесь ничего не меняется на протяжении довольно долгого времени.
Сцена на кафедре получилась очень выразительная, в том числе благодаря музыке. А как вам работалось с композитором такого масштаба как Владимир Дашкевич?
— Это был не первый наш совместный фильм. С Владимиром Дашкевичем мы их сделали около восьми. Когда мы начали работать над «Собачьим сердцем», он планировал сделать эдакую развеселую штуку, а я сказал ему: это — трагедия. Этого было достаточно. А дальше начались танцы Шарикова. Он танцевал, и я понял, что нужно еще что-то, чтобы окончательно добить профессора Преображенского, чтобы он свалился в обморок. Нужна была песня. Я вспомнил Есенина: «Пароход идет мимо пристани, будем рыбу кормить коммунистами» на мотив «Эх, яблочко». И Юлий Ким на следующий же день после моей просьбы озвучил по телефону четыре куплета, два из которых дошли до фильма. Снимали мы весело. Конечно, тогда никто не думал, что спустя столько лет поставят памятник фильму, а мы будем сидеть здесь и говорить об этом. Молодые были, веселились.
Вспомните для нас какую-нибудь такую примечательную историю?
— Снимался профессор Преображенский. Он же — артист Евстигнеев. Снимался он в субботу и воскресение, в основном, потому что был занят в театре. Говорят о его «пьянстве», но пьянства никакого не было. Иногда для поднятия тонуса он мог выпить немного коньяка. И вот был случай, когда мы уже сняли все, практически конец смены, а дальше мне приходит в голову: сейчас мы снимем еще один крупный план. А крупный план — это крупный план, когда видно буквально все. И он должен говорить еще что-то. И он начал говорить… И я вижу, что он как-то так… кхм. А я был тогда молодой режиссер, которого никто, в принципе, не знает. И вдруг я превратился в зверя. «Выйти всем из павильона! Как Вы можете! Мы снимаем Булгакова! А вы! Что это такое? Что мы делаем?». Я — Евстигнееву. Он: «Да я же ничего… Я думал, что уже конец». И тут он вспомнил, что он народный артист Евстигнеев… Сказал, что больше не приедет, но в следующие выходные был, съемки продолжились, но каждый раз он спрашивал: крупный план в конце будет?
А как вообще вы подбирали артистов на роли в «Собачьем сердце»?
— Похожи или не похожи. Что нужно от Борменталя? Внутренняя интеллигентность. И на эту роль не было никаких проб. Это был сразу Борис Плотников, и он действительно вписывался во все. Роман Карцев — другая история. Приходили люди, предлагали себя на роли. Приходили, кстати, очень смешные люди. Но ведь весь ужас в том, чтобы не смешить. А быть тем, кем ты должен быть. Яркий пример, когда я попросил привести мне людей, похожих на собаку. И со всей страны актеры присылали свои фотографии. Ассистент мой выбирала людей, похожих на собак. Открывал эту картину Николай Караченцев. Не знаю, почему она выбрала его. И мы его пробовали. Он начал показывать, как он будет собакой. Он играл эту собаку. Но это было совсем не то. Когда пришел Толоконников, ему не надо было притворяться. Он был ею, собакой. Он ощущал эту сущность. Однажды я его застал очень грустным. Он сказал: может я родился для того, чтобы быть собакой? Может быть, не знаю. Он, сыграл эту роль неплохо, мягко говоря.
В одном из своих многочисленных интервью Владимир Толоконников сказал, что эта роль определила его судьбу. Было ли это ему на пользу или, все же, он стал актером одной роли?
— Такие примеры есть. Был Александр Демьяненко. Замечательный актер, тонкий человек. Но для всех он — Шурик. И этот шлейф тянулся за ним, и режиссеры не хотели брать его на другие роли. Тоже самое и с Владимиром Толоконниковым. Удача это или не удача? Для самого фильма — это колоссальная удача. А для человека это, получается, трагедия.
А как дались съемки с собакой? Говорят, что животных и детей невозможно переиграть.
— Когда спрашивали в конце смены, как все прошло, я указывал на собаку и говорил: вот как надо работать. Потому что действительно все было здорово. Этот пес только что не говорил по-французски. Выбирали его так: проводили пробы, с самого начала было не то, потом появился милицейский пес Карай. Внешность — идеальная. Одно ухо торчит, второе завалено — сразу видно, что дворняга. А что умеет делать? Сопровождающая сказала — все!
Зима, мы поставили ветродуй (двигатель от самолета). И обозначили псу маршрут: нужно пойти сюда, сесть и по команде двигаться дальше. Вы можете видеть это в кино: когда отряд красноармейцев проходит мимо, пес ждет, пока они пройдут, дальше идет к дворнику и последний его прогоняет. Пес, правда, как народный артист — терпеть не мог больше двух дублей. Один — пожалуйста, второй — ну ладно, третий — нет.
Фильм получил огромное количество наград в СССР и за рубежом. Слава не изменила отношения к вам коллег?
— Нет. Труппа, конечно, гордилась. Завидовать никому не приходило в голову — тогда это как-то не очень было принято. Тем более, что рядом находились корифеи — действительно корифеи отечественного кинематографа.
Владимир Владимирович, а в чем вообще главная мысль фильма? Он высмеивает советскую власть или человеческую глупость?
— Глупость человеческую? Да нет, он не высмеивает человеческую глупость. Он вообще ничего не высмеивает. Он, так сказать, грустно разводит руками по поводу того, что нельзя искусственно сделать человека. Писатель Булгаков придерживался взглядов других, чем я. Насколько мне известно, он считал, что ничего революционным путем — то есть вот таким вот — сделать нельзя. Эволюция, эволюция и только эволюция.
Есть мнение, что советский народ повторил судьбу Шарикова: он получил шанс после октябрьской революции пожить человеческой жизнью, но не справился с ней и вернулся в первоначальное состояние. Как бы вы прокомментировали такое суждение?
— Самая большая заслуга советской власти — это было не строительство плотин, не запуск космических кораблей — это все производные. Самая большая заслуга — это образование. Ибо второй декрет советской власти — да будет вам известно — о всеобщем образовании. Такого не было никогда в мире. Разница между февральской революцией, буржуазной, и семнадцатого года — колоссальна. Это не одна и та же революция, это две разных принципиально революций. Если мы говорим о февральской революции — это обычная буржуазная революция, которая была во Франции, только раньше. А семнадцатый год — это нечто совершенно другое. Это попытка избавиться от власти денег в мире, воспитать другого человека. За тридцать лет советской власти — Иосифа Виссарионовича Сталина, кстати — мы избавились от неграмотности, а неграмотных было 80%, мы победили в войнах, которые происходили в это время, мы создали самый читающий народ, самый образованный, и наше образование стало эталоном в мире. После этого — и ракеты, и все остальное произошло. За последние тридцать лет все поломано, все разбито, разделано, ничего этого нет. Вот вам и история революции, и Шарикова.
А какие у вас творческие планы? Планируете ли что-либо снимать в ближайшее время?
— Сейчас я ничего не снимаю. У меня лежит четыре готовых сценария. Почему я ничего не снимаю? У меня лежит сценарий «Сталин» — этого не будет. Сценарий «Владимир» — основатель нашего государства. Я хотел снимать о Борисе Березовском — но это понятно, действующие лица еще живы, не дай Бог. И вот сейчас лежит сценарий под названием «Александр I и Наполеон». Их история неразрывно связана и без одного не было бы другого. Но все они лежат и не сделаны. Почему? По одной простой причине. Хотим мы того или нет, сама по себе эпоха, люди — они диктуют то, что они хотят видеть.
