Известный еще со времен СССР прозаик, драматург, поэт, председатель редакционного совета «Литературной газеты» Юрий Поляков представил свою новую книгу «Честное комсомольское». Название говорящее, поскольку в издании собраны интервью почти за четверть века, которые принадлежат популярным журналистам «Комсомольской правды» Любови Моисеевой и Александру Гамову начиная еще с далекого 1995 года. Вот почему на обложке три фамилии. Одна большая и две маленькие.
А предисловие написал главный редактор «Комсомолки» Владимир Сунгоркин. «Лауреат премии имени Ленинского комсомола» — так он подписался. «Годы идут, а Юрий Поляков остается по-прежнему конфликтным, ярким, востребованным и не боящимся говорить всю правду. Нашу правду…» — отметил главред одной из самых популярных газет на территории бывшего Советского Союза.
— Идея издать именно такой сборник возникла у меня случайно, — рассказал Юрий Поляков. — Когда я вычитывал очередной материал для «Комсомольской правды», то вдруг понял, что моих интервью набирается на целую книгу. Первая наша беседа была посвящена моему роману «Козленок в молоке». А последнее интервью, попавшее в книгу, вышло в связи с кончиной Станислава Говорухина.
Если полистать, то видно, что эти беседы действительно отражают жизнь нашей страны, литературы, культуры, политики почти за целую четверть века. Причем речь идет не о том, что вышло в газете. Представлены наиболее полные версии интервью, без всяких изъятий и урезаний. Потому что на страницах бумажной «Комсомолки» все, естественно, сжимается и сокращается. Причем порой довольно—таки сильно.
— Говорят, вы сильно правите свои интервью, когда вам их присылают на согласование. Занимаетесь самоцензурой?
— Не в этом дело. Да, я в обязательном порядке всегда прошу интервью на авторизацию, как я это называю. И действительно текст обычно довольно сильно правлю. Делаю это по двум причинам. Во-первых, потому, что при редактировании более точно формулируешь свои мысли. Ведь устная речь не такая обязательная. Ты как бы описываешь, а не вникаешь. В ходе правки всегда можно убрать лишнюю «воду».
Во-вторых, когда человек говорит, часть информации заложена в мимике, в интонации. А когда слова ложатся на бумагу, это все часто уходит. Поэтому я стараюсь что-то дописать, чтобы было более понятно. Вот почему пьесы тяжело читать. Да потому, что они рассчитаны на то, что слова будут произносить актеры, которые играют. Так что это вовсе не самоцензура. Я никогда ничего не вычеркивал потому, что чего—то испугался. Более того, я, как правило, не смягчаю свои мысли, а как раз, наоборот, обостряю.
Как известно, я 16 лет проработал главным редактором «Литературной газеты». Мы брали интервью у многих известных деятелей культуры. Так вот, после бесед с ними начинались такие вычеркивания! Помню, как один маститый режиссер и актер попросил прислать «самого смелого журналиста». Поначалу материал был очень острый и злободневный. За статью запросто можно было схлопотать, условно говоря, двадцать лет без права переписки.
Но потом режиссер и актер позвонил, попросил прислать статью на согласование. После возвращения текст уже настолько был причесан, что за него в лучшем случае дали бы пять лет. Потом он попросил прислать макет страницы газеты. А когда ее вернул, то там уже даже сажать было не за что.
Но и это еще не все. Снова позвонил: «Вы уже подписали газету?» Я ответил, что еще нет. Попросил внести новые исправления и дополнения. После чего этому деятелю культуры уже смело можно было вручать Государственную премию. Всех, кого надо, похвалил, всех поцеловал. И это было вовсе не исключение из правил.
— Когда вам было интереснее всего работать?
— Наверное, в 70-е и в 80-е годы прошлого века. Объясню, почему. Сейчас другие ставки. Писатели играют по-маленькому. Фактически нет табуированных тем. Нет!
Если ты напишешь ужасно «правдивую книгу», то самое страшное, что тебя ждет, — не будут пускать на телевидение и никогда не дадут приличной премии. Но в тюрьму не посадят. А при советской власти было ощущение, что ты ходишь по лезвию, по краю. Конечно, в поздний период СССР тебя в тюрьму тоже никто бы не посадил, но ты мог серьезно обострить отношения с властью. Именно так произошло после выхода моих первых повестей «ЧП районного масштаба» и «100 дней до приказа».
Зато я проснулся знаменитым, потому что поднимал как раз табуированные темы. Это была и моя победа, и того же Андрея Дементьева, который руководил журналом «Юность». Тогда было понимание, что ты не только написал художественное произведение, но и помог обществу избавиться еще от какого—то белого пятна в общественном сознании. И к тебе относились ого-го как!
Хотя бывали и такие случаи, когда от белых пятен писатели избавляли общество, но художественным явлением произведения не становились. В любом случае многие старались играть по высоким ставкам. Но сегодня ситуация в корне иная. Тиражи у книг мизерные. Властям, по большому счету, наплевать на то, что пишут.
— А читатель изменился?
— Конечно. Хотя читатель бывает разный. Раньше глотали детективы, а потом перешли на дамские романы. Это отдельная категория. Давайте все-таки брать, как я их называю, просвещенных читателей, которые всегда ценят произведения за социальную остроту и за работу над словом. Насчет остроты я уже сказал, а что касается слова, то, к сожалению, многие нынешние писатели с ним перестали работать. Они пишут первый вариант, который часто становится и последним. Книжки выпускаются как горячие пирожки. Чем больше, тем лучше. Сейчас даже не обсуждаются язык, слово, стиль. С этой точки зрения просвещенный читатель стал заметно менее требователен. Особенно молодой. Сорокалетний, тридцатилетний, я уже не говорю о двадцатилетнем.
Сегодня мало кто задумывается над тем, насколько форма произведения совершенна. «Прикольный роман», — звучит определение со стороны молодого читателя. Спрашиваю, о чем сюжет романа. «Я забыл», — слышу в ответ. Молодой читатель даже не помнит, как зовут главного героя. «Да какая разница!» — бросает фразу. И добавляет: «Я же не для этого читаю». Интересуюсь: «А зачем?» Отвечает: «Да вот сказали, что это прикольная книга».
Безусловно, тут виноваты и сами современные писатели. Значит, такие у них главные герои. Незапоминающиеся.
Конечно, раньше такого подхода к литературе не было. Помню, как в советские время тщательно разбирали «по косточкам» то или иное произведение. Невероятно досконально! Самая суровая читательская публика сидела в НИИ. Они все штудировали настолько серьезно, что прозаики боялись ходить к ученым на творческие встречи. Писателя могли так разделать «под орех», что мало не покажется.
К сожалению, ушла эпоха взыскательного чтения. Я считаю, это произошло во многом из-за того, что в постсоветские годы литературные премии дают разного рода откровенным графоманам, — посетовал Юрий Поляков, печально вздыхая.
