— Александр Андреевич, вы довольно долго не выступали на «Эхе Москвы». Но сейчас вернулись. Еще были у Антона Красовского в передаче. Почему решили возобновить медиа-активность?
— Потому что когда я выступал на «Эхе Москвы» в ту пору, я был пресыщен эфиром, у меня было огромное количество телевизионных эфиров. Мне хватало общения и публичности. Потом я почувствовал себя перегруженным, возник кризис крымский, «Эхо Москвы», как мне казалось, ратовало за незыблемость, неприкосновенность Крыма, шла война в Донбассе. Эта станция, мне казалось, симпатизировала украинцам, которые долбали снарядами моих братьев на Донбассе, и я решил от них уйти. Выбрал для этого другую радиостанцию, она называлась не помню уже как.
— РСН?
— Да-да, «Российская служба новостей». А потом я и оттуда ушел. И вот у меня был некоторый простой. Потому что практический совсем ушел с телевидения. И наступили эти ковидные времена. И я как-то соскучился по публичности, я стал жить слишком обособленно. Моя натура, моя природа требовала выхода эмоций. И я решил вернуться на «Эхо». Тем более, что эфир огромный, интересный, публика на «Эхе Москвы» острая, подкованная, огненная, во многом враждебная мне. Во мне, видимо, вот это ретивое чувство схватки, борьбы не пропало до сих пор. Вот я и пришел туда.
— К слову, о том, какая публика на «Эхе Москвы». Не кажется ли вам, что зачастую у нас разделение на либералов и патриотов довольно условное? Потому что, в общем-то, многие люди слушали вас и на РСН, и на «Эхе». Это же просто выгодно кому-то — делить людей на либералов и патриотов.
— Мы с вами говорим о средствах массовой информации, а не об иных фрагментах, которые существуют в нашем обществе. Интересно поговорить не о средствах массовой информации, а об этих огромных ломтях, огромных общественных фрагментах, которые существуют в нашем обществе, как огромная расколотая на три части льдина. И эти куски льдины сталкиваются, слипаются, трутся, крошат друг друга. Потом опять разлипаются, идут в таком броуновском движении. Я имею в виду, что наше сегодняшнее общество в основном состоит из трех больших фрагментов:
Назовем этот фрагмент «Белые». За ним кроются и монархисты, и русские консерваторы, традиционалисты, православные фундаменталисты.
Есть «Красный» фрагмент. За ним кроются адепты Советского Союза и вообще вся та культура, которая была создана в СССР. Это огромный, мощный фрагмент.
И третий фрагмент — это то, что условно можно назвать «Синие». Это либеральный фрагмент, который здесь присутствует, тоже очень мощный, энергичный.
Вот эти три фрагмента сосуществуют и живут в этой сложной, странной форме борьбы, компромисса, союза и опять раскола. Я все время наблюдаю за этим. И я понимаю, как это мучительно для нашего общества — пребывать в состоянии вот этой глубинной конфронтации, неустойчивости. Но я анализирую причины этого несогласия. И я думаю, что каждая из этих трех составляющих — в состоянии внутреннего ущерба, внутреннего гигантского комплекса, желания реванша. Все три фланга потерпели историческое поражение.
«Белый» монархический, православный, консервативный фланг потерпел поражение в 1917 году. Он потерял царя, потерял возможность управлять страной и все время живет в ощущении реванша. Все эти реваншисты еще не достигли победы и живут ощущением возмездия над теми, кто их в ту пору тогда так унизил.
«Красные» тоже живут в состоянии реванша, в состоянии неприязни, ненависти к тем, кто был против них. А именно и к «белым», и к либералам. Либералы, которые победили в 1991 году, казалось бы, захватили страну, захватили всё историческое пространство, они вдруг с 2000 года стали терпеть поражение, сегодня они отодвинуты на периферию. Они тоже ждут этого реванша. Вот эти три реваншистские тенденции — острые, страстные, глубинные — заставляют эти три фрагмента сражаться один с другим, уничтожать другу друга. И примирение между ними в данном случае невозможно.
Как бы ни хотели доброхоты, к числу которых, может быть, отношусь и я, примирить их не получается.
Интересно, что все эти три фрагмента не разрушают друг друга. Они мучают друг друга, ослабляют страну, поддерживают статус-кво, вот эту неподвижность, застоялость страны, но не уничтожают друг друга. Власть не дает им друг друга уничтожить. Президент является арбитром между всеми этими силами. Президент как бы наблюдает, чтобы ни один из этих флангов не возвысился. Если начинают усиливаться коммунисты, создаются в противовес им партии, структуры. Если начинают как-то заноситься националисты, им подбрасываются либералы радикальные. Либералов мучают, например, угрозой поставить памятник Дзержинского. И власть отчасти заинтересована, чтобы эти фрагменты создавали некое равновесие.
Эта власть не желает прорваться сквозь завесу этих трех фрагментов и сформировать нечто, что отличалось бы по своим основам, что не требовало бы от этих трех фрагментов вот этого реваншизма, к чему бы все три эти фрагмента припали, стали бы едины в этом сотрудничестве во имя новой государственности, нового развития.
В этом кроется одна из загадок сегодняшней государственности. И это не всё. Потому что это равновесное, поддерживаемое государством состояние во многом является некоторой ширмой, панелью. И за этой панелью присутствует четвертая сила, главная сила, которая правит нашим государством. Это экономический, олигархический, крупный капиталистический уклад, который вывозит из страны все ее ценности. Не только материальные, но и умственные, духовные ценности. И он, этот уклад, заслоненный всеми этими тремя борющимися силами, по существу и является главной составляющей силой и основой российской государства. В этом наша трагедия.
— Перейдем к литературным вопросам. Летом в Переделкине возрождается литературная жизнь. Туда приезжают литераторы, предоставляют резиденции им, как это было когда-то.
— Там, кажется, Роман Абрамович является главным куратором и благодетелем нашей литературной жизни. Да?
— Была информация, что его компаньон бывший или настоящий. Не хотите ли вы приехать в Переделкино? Там в Доме творчества ваш портрет на стене висит, кстати, среди прочих знаменитых авторов.
— Надо понять, что это будет. Я должен знать. Много литературных встреч, много фуршетов? Шашлыки там будут? А девочки красивенькие, веселые? В ЦДЛ были.
— Если будут, то захотите вернуться туда?
— Нет-нет, я бы просто хотел понять, во что это выльется. Что это за общество, какую оно имеет цель. Я краем уха слышал об этом, но не врубился, что это будет за такое эльдорадо писательское.
— Пока не вполне понятно. Но там есть сохранившийся Дом творчества. Молодые и не очень молодые литераторы будут собираться. Будут работать, что-то обсуждать.
— Я уже не молодой литератор. Я знаю, что тогда вот этот Дом литераторов и сопутствующие ему заведения были такой элитной, полузакрытой, даже «полумасонской» средой, куда не допускались посторонние люди. Власть обожала эту среду и опекала, и боялась, и следила за ней. Это была особая вскормленная среда. А после того как разрушился СССР, писатели перестали быть явлением статусным. Писатели никому не интересны. И писательская, творческая среда никому не нужна. Я не знаю, зачем всем встречаться. Что будут там обсуждать? О чем мы там будем говорить? Есть шашлыки?
Писательский мир разрознен. И беда писательского мира не том, что писатели не встречаются, не едят шашлыки и не пьют вкусное вино с любимой красоткой. А в том, что писатель, во-первых, влачит жалкое, нищенское существование. Он не может позволить себе вкусный ужин после напряженного рабочего дня. Не может позволить себе пойти в ЦДЛ и заказать вкусный ужин. Он бьется за копейку.
Нищенские гонорары у писателей, ужасные гонорары. Поэтому писатель не может жить собственным трудом. А второе — нет литературной среды. Книги ушли из общества. Власть не заинтересована в писателе, она пустила литературный процесс на самотек. Может быть, она будет собирать его, как она собирает все остальное: образование, исторические всякие клубы. Но сейчас пока это далеко. А Переделкино… Это же черт знает где.
Это же нужно ехать через все пробки, на автомобиле, чтобы там, не дай бог, не выпить лишнего бокала вина. О чем там они должны общаться?
Это будет, может быть, маленький такой «бардачок», изящный, вкусный, куда могут приезжать некоторые люди для всяких безобразий и уезжать. Поэтому я отношусь к этому скептически. Особенно потому, что все это связано с Романом Абрамовичем. Мне кажется, что этот так называемый «кошелек Ельцина» не может создать кров и чертог для писателей, для художества, для людей с глубинными моральными задачами и принципами.
