— Михаил, начнем с вероятности повышения ключевой ставки ЦБ России на ближайшем заседании. Насколько это событие необходимо, состоится ли и — зачем Центральный Банк это делает?
— Сигнал был дан. Я надеюсь, что на этот раз обойдется, но, может быть, в следующий раз это может произойти. Почему? Официальная позиция — «а у нас инфляционные риски». Откуда берутся инфляционные риски? Прежде всего, от ослабления рубля.
Почему Банк России ослабляет рубль? Можно сколько угодно рассуждать, что он самоустранился отовсюду, мы прекрасно знаем — я, по крайней мере, в этом убежден — что Банк России по-прежнему определяет курс рубля в очень большой степени.
Почему у нас идет рост курса рубля? Потому что Минфин, в целом российские либералы, которые по-прежнему управляют российской экономикой, российской социальной сферой, исходят из того, чтоб бюджету не хватает денег.
Накануне Государственная Дума приняла в первом чтении закон об изъятии, у, правда, крупнейшего бизнеса — не нефтяного, не угольного и не газового — трехсот миллиардов рублей. Задним числом. С правовой точки зрения — это разрушение права как такового, потому что налог вводится задним числом, пусть даже единоразово — потому, что люди в Минфине истово верят, что им не хватает денег.
В Федеральном бюджете, который имеет неиспользуемых резервов 12,35 триллионов рублей в Фонде национального благосостояния, и еще неустановленное количество триллионов просто в остатках на счетах, поскольку эти данные засекречены. Тем не менее, им не хватает денег.
В прошлом году, напомню, более чем на пять триллионов рублей увеличены государственные расходы, без каких бы то ни было последствий, просто за счет увеличения государственного долга.
В переводе на русский язык — Банк России эмитировал деньги, отдал эти деньги, банки на эти деньги купили гособлигации и передали эти деньги в бюджет. В условиях искусственно созданного денежного голода — это не странно, это не разрушение экономики, нет инфляционных рисков.
Но, поскольку люди глубоко зашорены, поскольку в рамках централизации многие люди в управлении утратили способность даже мыслить о том, что можно воспринимать картину в целом, они считают, что раз у нас дополнительные расходы, значит, мы должны получать дополнительные доходы за счет ослабления рубля.
Ослабление рубля вы видите. Причем мы помним сигнал, который дала госпожа Набиуллина. Она четко сказала: «вкладывайтесь в рубль». Все поняли, что сейчас будет ослабление рубля. Вот это ослабление рубля пошло.
Соответственно, импорт становится дороже. Поскольку импортозамещение, как справедливо указал министр экономического развития, это не только замена европейского импорта (товарами — Ред.) собственного производства, но и замена европейского импорта китайским.
Соответственно, импортозамещения в традиционном смысле слова абсолютно недостаточно. Мы по-прежнему зависим от импорта.
Девальвация, ослабление рубля действительно создает угрозу инфляции. Это не недавняя угроза, она не связана с объемом денежной массы, но Банк России отрицает это уже долгое время, и он реагирует на последствия собственной, с моей точки зрения, неадекватной деятельности — угрозой повышения процентной ставки.
Другое дело, что повышение процентной ставки сделает более дорогим кредит. Оно сделает кредит менее доступным, в том числе, ипотечникам… Но в ситуации, когда кредит и так недоступен для основной части субъектов экономики, это не будет чрезмерно разрушительным действием.
Не будет, как в Америке, где ФРС повысила процентную ставку на такую величину, которую мы даже с микроскопом разглядеть не можем, и у них посыпались региональные банки и обострился внутренний кризис. У нас этого не будет.
У нас, в силу недоступности кредита, повышение процентной ставки Банка России не оказывает значимого воздействия. Но лишний раз обнажает неадекватность государственного управления экономикой, к сожалению, с моей точки зрения.
— Тут мы подходим к классическому вопросу. Насколько суверенна российская экономика?
— Нельзя говорить об абсолютном суверенитете никогда, потому что мы все равно будем зависеть от какого-то импорта. В ситуации, когда мы можем производить все сами — ну да, в сегодняшних условиях, когда мир распадается на макрорегионы, — это цель, но эту цель никто не смеет даже поставить.
Проблема суверенности в другом — в целеполагании. Если бы мы зафиксировали, что наши задачи — понимание того, что в нынешних условиях то, чего вы не производите сами, и чего не производят ваши друзья — у вас нет в принципе, значит, нужно как можно больше производить самим или в кооперации с вашими друзьями, которые вас точно не предадут… Это признак суверенитета.
А у нас по-прежнему возникает ощущение, что экономикой управляют люди из девяностых, по-прежнему управляют люди, которые… такое расхожее словечко — «либерал», но оно имеет смысл: это человек, который служит финансовым спекулянтам против народа своей страны.
Финансовые спекулянты у нас, в основном, глобальные. Соответственно, когда социально-экономической сферой управляют люди, которые де-факто, сознательно или бессознательно, служат глобальным финансовым спекулянтам, говорить о суверенитете немножко неприлично.
— Какие основные задачи необходимо выполнить для стабилизации экономической ситуации?
— Экономическая ситуация у нас стабилизирована успешно. Правительство отчитывается в этом отношении, и Банк России в этом отношении отчитывается абсолютно справедливо. Нам нужно от задач стабилизации переходить к задачам развития. Это качественно другие задачи.
Нам нужно прекратить бегство капитала из страны. Если нужно, административными мерами. Провести реальную деоффшоризацию экономики, а не фиктивную. Запретить вывод капитала в неинвестиционных целях, которые не нужны для нашей страны, прекратить массовую обналичку, ограничить обналичивание денег, потому что это та же самая миграция, только внутренняя.
Дальше — снятие барьеров, которые существуют в производстве: ограничить произвол монополий, ввести разумный протекционизм… Обеспечение дешевого кредита, а для этого нужно ограничение финансовых спекуляций. Нужно восстановление спроса. Потому что малый и средний бизнес задыхается не потому, что им мало грантов дали, а потому, что у людей нет денег на покупку его товаров и услуг.
У нас по некоторым программам поддержки малого и среднего бизнеса выполнение — 25%, потому что бизнес не приходит за грантами — приходить некому.
Значит, нужно гарантировать людям хотя бы прожиточный минимум. В бюджете для этого есть деньги.
Основная часть этих же денег в первый же год через налоговую систему вернется в страну, вернется в бюджет. Но эти деньги нужно выплатить, нужно обеспечить людям право на жизнь, предусмотренное Конституцией, то есть, гарантированный прожиточный минимум. Это запуск экономики.
Нужно переориентировать налоговую и таможенную политику со стимулирования финансовых спекуляций, вывода капитала, на стимулирование внутреннего производства, на производство добавленной стоимости, о которой так много заговорили год назад, но это так и осталось, в значительной степени, разговорами.
Нужно переходить к стратегическому планированию на основе межотраслевого баланса. А у нас люди, которые руководят промышленностью, точнее, человек, который руководил промышленностью, о межотраслевом балансе, судя по всему, вообще никогда не слышал.
А про стратегическое планирование говорить… «Нельзя же планировать свою деятельность — это немедленно ведет к дефициту». То есть, это первобытное представление в духе «Эха Москвы».
— А если посмотреть со стороны народа? Человеческий фактор как катализатор риска экономической дестабилизации. Произошла попытка вооруженного мятежа, люди скупали авиабилеты из страны по 180 тысяч рублей. Насколько велика роль паники для экономики?
— Давайте будем отличать обычных людей от тех, кто может купить билет за 180 тысяч. Это разные люди, понимаете. У людей я паники не вижу. Я весь день (24 июня) проводил встречи с избирателями, очные встречи с избирателями, онлайн, со всей страны люди писали. Я потом ходил по центру Москвы — не было никакой паники.
Я проехал Ленинский проспект, мне сбрасывают ссылки, мол, вот стоят чуть ли не танки на Ленинском проспекте. Я проехал — один пост ГАИ, ГИБДД стоял на площади Гагарина. Одну полосу заняли, смотреть машины — и все. Я вообще не видел паники.
Я не уверен, что это хороший признак для нынешней государственной власти, когда в стране мятеж, и никто не боится. Это на самом деле не факт, что это хорошо для власти…
Но действительно были признаки — авиакомпания «Победа» продавала билеты «Москва — Чебоксары» за 48 500 рублей, и эти билеты покупали. Но в области, честно говоря, никто не покупал эти билеты.
Но паника касалась правящей тусовочки, и то — некоторых ее фрагментов. Некоторые люди мне звонили, некоторые люди со мной встречались просто в панике. А некоторые люди со мной встречались, говорили — ну да, нужно пережить три дня погромов, три дня безвластия, но вот только как-то все устаканится…
Так что я не могу сказать, что была паника… Все понимали, что это разборки между своими, грубо говоря. Да, это мятеж, но это своих довели для мятежа, и они от этого не стали врагами. При этом обратите внимание: мятеж, так называемый, и при этом мысль о том, что можно оголить линию фронта, никому не приходила даже в голову.
Казалось бы, мятеж, вопрос о власти, значит, все силы — на подавление мятежа. И все возмущенно — а где эти танки, а где эта техника? Они на фронте, никому в голову не пришло снять силы с фронта. Какие-то сняли, судя по всему, с второго эшелона, но мы видели, что не было у украинцев никаких достижений в этот день.
Казалось бы, у врага мятеж, значит — бей. Они били, и у них ничего не получалось.
Мятеж показал единство общества. Да, начальство между собой не может разобраться, не могут встретиться и договориться, и от этого страдают люди, от этого гибнут люди, но общество в целом едино. Так что паники я не видел, я видел тревогу, но не более того.
Что касается экономических метаний — да, евро стоил 84, стал стоить 100 рублей в некоторых обменниках. Простите, такой скачок в условиях мятежа — это вообще ни о чем. В условиях мятежа, если бы была реальная паника, он должен был повыситься минимум в два раза.
Люди говорят: какой кошмар, у нас евро продают за 109! Ну, коллеги — это признак высокой устойчивости общества, включая его спекулятивную часть, извините.
— Хотелось поговорить об информационной среде, ее роли в современном мире, в том числе, о месте человека в этой среде. Вопрос вас о вашей книге «Мир после информации». О чем она, решение каких задач перед собой ставит?
— Задачи — сугубо просветительские, и никакие больше, как и у всех научных книг. Это подытоживание качества перелома, который случился в 2020 году. В 2020 году мы из информационной эпохи перенеслись в постинформационную.
Мы перешли в мир социальных платформ, социальных сетей, которые очень жестко — и при этом неявно — управляют человеком через информацию, которую он видит, и через эмоции, которые он получает.
А ведь мы лично абсолютно свободны, и при этом мы принимаем решения, которые нам навязываются через эти социальные платформы. И мы оказываемся очень управляемыми, к сожалению.
Здесь возникает масса интересных проблем о разуме, потому что в 2020 году мы видели, как во всем мире люди добровольно отказывались от разума. Добровольно! И гордились этим отказом, когда от них требовали абсолютно нерациональных действий, и люди совершали эти действия с огромным восторгом.
То есть управление через социальные платформы — это новое человечество, новая эпоха. Это по-другому устроенное общество, по-другому устроенная личность, по-другому устроена глобальная конкуренция, соответственно, другое представление о суверенитете.
В индустриальную эпоху иметь суверенитет значило иметь развитый военно-промышленный комплекс. В эпоху информационную — это была эмиссия денег по потребностям вашей экономики, а не по потребностям соседской экономики.
А сейчас это наличие собственных социальных платформ, которые на основании наших цифровых следов выкармливают искусственный интеллект как главный фарватер современной конкурентоспособности.
Правда, мы немножко отстаем в этих направлениях от лидеров, потому что США и Китай уже используют и социальные платформы, и искусственный интеллект для управления. Мы все это дело используем крайне локально, социальные сети наши в социальные платформы так и не переросли до сих пор.
С точки зрения свободы личности — это прекрасно, с точки зрения эффективности общества — чуть хуже. Но, тем не менее — это новый мир.
Книжка резюмирует, подводит итог тому, как устроен новый мир, и что в нем нужно делать.
Пугать друг друга электронным концлагерем… Это не самое страшное. К тому же как раз Россия мимо электронного концлагеря пройдет совершенно спокойно, вообще не заметив, в силу нашей культуры. А проблемы с утратой разумности на индивидуальном уровне, как и во всем — это реальная угроза, которая перед нами стоит.
