В силу социальной природы капитализма и его глобального масштаба кризис этой системы становится своеобразным спусковым крючком, каскадным явлением, которые запускают кризисный механизм, далеко выходящий не просто за капиталистические, но вообще за социосистемные рамки. О кризисе общества Модерна, прогрессистских идеологий марксизма и либерализма и связанных с ними форм организации науки и образования — всей геокультуры Просвещения написано уже достаточно, равно как и о кризисе европейской цивилизации.
В последнем случае необходимо подчеркнуть, что капитализм, особенно после того, как европейская мир-система в «длинные пятидесятые» XIX в., т.е. в 1848–1867 гг. (аккурат между европейскими революциями 1848 г. и реставрацией Мэйдзи в Японии, между «Манифестом Коммунистической партии» и первым томом «Капитала»), превратилась в мировую систему с «атлантическим Западом» в качестве ядра, начал разрушать не только неевропейские цивилизации, но и европейскую, добившись всего за несколько десятилетий значительных результатов.
Более того, капитализм максимально обострил все дремавшие до его появления противоречия этой цивилизации — как внутренние, так и с другими цивилизациями. И хотя «Столкновение цивилизаций» Хантингтона — это типичный «концептуальный вирус», главная задача которого отвлечь внимание от реальных противоречий, у кризиса капитализма есть мощный цивилизационный аспект, причём тройной: кризис европейской цивилизации; кризис неевропейских цивилизаций, обусловленный воздействием на них капитализма, прежде всего его структур повседневности и массовой культуры; кризис земной — из-за глобального характера капитализма — цивилизации в целом.
В кризисе европейской цивилизации, помимо заката высокой культуры и изменения самого европейского человеческого материала в ХХ в., необходимо отметить прежде всего кризис христианства. Последнее почти мертво. Протестантизм, подменив Бога Книгой, почти превратился в неоиудаизм. У христианства нет иммунитета ни к иудаизму, ни к либерализму.
Своё квинтэссенциальное выражение комбинация кризисов капитализма, европейской цивилизации (а в ней — христианства) находит в кризисе (или завершении) «библейского проекта». Любая социальная система это система иерархии и контроля, т.е. решение простой проблемы: как держать в узде маленького человека и каким образом для решения этой задачи контролировать поведение верхов и их отношения с низами.
В течение почти двух тысячелетий христианство как форма социально-церковной организации, использовав протестно-эмансипаторский проект Христа и одновременно приглушив его (идейно — с помощью Ветхого Завета, организационно — с помощью церкви) и трансформировав в библейский, обеспечивало идейно-религиозные основания иерархии и контроля сначала в Средиземноморье, а затем в Европе (с Россией — в Евразии) и Америке; тесно связанная с христианством ещё одна авраамическая религия — ислам — она выполнила функцию библейского проекта для более отсталых зон региона.
Библейский проект начал давать сбои довольно рано — начиная с откола Рима (католицизма) от православия в политических целях; ну а частичная национализация и частичная иудаизация христианства в мутации протестантизма означали начало глубокого кризиса. В последние два столетия роль реализации библейского проекта вообще пришлось взять на себя светским идеологиям прогрессистского типа — либерализму и коммунизму, причём коммунизм оказался таким же системным ограничением марксова проекта, как библейский — христианского со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Системный кризис капитализма совпал с кризисом светских версий библейского проекта и с исчерпанием этого проекта в целом. То, что работало в поздней античности (т.е. вплоть до «империи» Карла Великого), в Средневековье, всё хуже — во времена Старого Порядка, перестало работать в Новое время. На повестке дня — создание нового контрольно-организующего проекта, только с его помощью — при прочих равных условиях — можно будет вправить «вывихнутый век», преодолеть кризис. Двойной вопрос в том, кто предложит такой проект — верхи или низы и, грубо говоря, кто «переспит» с ним, т.е. поставит на службу своим интересам.
Уже сейчас видны попытки подобного проектирования — менее сознательные и в большей степени религиозные у низов, более сознательные и в большей степени светские у верхов. Радикальный ислам в мусульманском мире и пятидесятничество в Латинской Америке, приобретающее черты если не отдельной от христианства религии, то чего-то похожего — вот очередная «утопия», если пользоваться термином К. Мангейма. Со стороны верхов это проект американских неоконов («глобофашизм»), призванный углубить и законсервировать навечно социально-экономическую поляризацию позднекапиталистического общества («20:80») и перенести эту по сути кастеизированную форму в посткапиталистический мир.
Весьма символично, что многие неоконы — это бывшие леваки, а некоторые просто троцкисты, прошедшие «правую» школу Лео Штрауса и начитавшиеся Платона. Надо помнить, что из трёх проектов, порождённых субъектной ветвью исторического (античность — феодализм — капитализм) процесса, — два были протестно-эмансипаторскими — Христа и Маркса, а один, самый первый, Платона — консервативным, а в чём-то даже реставрационно-реакционным. Впрочем, оба эмансипаторских проекта были довольно быстро присвоены определёнными социальными силами и организациями и стали использоваться совсем в иных целях, чем те, что на которые ориентирвались их «генеральные конструкторы»; тем не менее, эмансипаторский потенциал в них сохранился, и это противоречие стало центральным и для библейского и для коммунистического проектов.
Кастово-аристократический проект Платона был реакцией на кризис и упадок полисного строя, крушение (а отчасти сознательный демонтаж) полисной демократии. Реакция Платона — остановить, подморозить социальные изменения с помощью жёсткой консервации социальной структуры, его иерархизации. Проект Платона в целом не реализовался, античный мир выходил из кризиса на основе римского проекта (модификация древнеегипетского — в конечном счёте попытка не удалась) и проекта Христа (превращённого в библейский — классическая нейтрализующая трансформация протестно-эмансипаторского проекта в контрольно-иерархический, попытка удалась); однако некоторые элементы платоновского проекта в снятом виде присутствуют как в библейском, так и в коммунистическом.
Платоновский проект, многое из него сейчас явно «в масть» занятой в мировом масштабе пересортировкой-выбраковкой человечества в условиях кризиса/демонтажа буржуазной демократии, а также политики и государственности позднекапиталистической «железной пяте», корпоратократии и её наднациональным структурам и клубам, неудачно именуемым то «мировой закулисой», то «мировым правительством». Именно корпоратократия довела до логического конца «библейский проект», глобализировав его (трагифарсовый финал проекта — американская авантюра в Ираке, на Ближнем Востоке; проект финиширует там, откуда стартовал) и превратив американскую республику в «неоимперию» (Чалмерз Джонсон).
Однако, выводя капитализм на финишную прямую, глобализация оказывается пирровой победой корпоратократии — по-видимому, исторически последней, «гипербуржуазной» фракцией буржуазии. Глобализация оказывается пирровой победой корпоратократии — молодой и наиболее хищной фракции буржуазии, которая встала на ноги благодаря последней мировой войне, впервые показала зубы, свергнув правительство Моссадыка в Иране в 1953 г., посадила в 1981 г. в Белый Дом своего первого президента — Рейгана, а в 1991 г. нанесла поражение СССР, «пообещав» включить в свой состав, по крайней мере, часть номенклатуры, а другой выдать «бочку варенья да корзину печенья». Однако триумф корпоратократии («гипербуржуазии» — Д. Дюкло) будет недолгим, скорее всего, она ненадолго переживёт класс, соками которого питается — средний.
Корпоратократия «заточена» под внешнюю экспансию, под глобальный экстенсив; глобализация была одновременно её социальной «заточкой», орудием и целью. Теперь цель достигнута, и вопрос стоит так: годится ли корпоратократия как слой для перевода социально-экономических стрелок с внешнего контура на внутренний, с эксплуатации-экономического уничтожения Юга на внутри сверенную эксплуатацию, где, кстати, ей противостоят всё те же выходцы с Юга, только в отличие от белого социального атомизированного населения, организованные в общины и кланы и способные ответить на давление власти и, в свою очередь, давить как на власть, так и на белое население. Или же она будет всячески тормозить этот процесс? Ответ на этот вопрос или, по крайней мере, намёки на него мы получим, наблюдая прежде всего борьбу за власть в американской верхушке. И, разумеется, необходимо учитывать воздействие на этот процесс того, что Ч. Джонсон назвал «отдачей» («blowback») — т.е. реакции мира на полувековое давление на него со стороны США (ср. с ситуацией Римской империи после Траяна).
Вообще, при всей поверхностности исторических аналогий, можно заметить, что нынешняя ситуация Запада (Севера) как неоимперии (причём, и в том смысле, который вкладывают в этот термин, с одной стороны, Т. Хардт и А. Негри, с другой — Ч. Джонсон, Ж.-К. Рюфэн, Э. Тодд и др.) чем-то напоминает Римскую империю: внутренняя социальная и культурно-психологическая варваризация вкупе с экономическим упадком и внешним давлением варваров, которых сами же прикармливали в течение нескольких столетий (как писал по совсем другому поводу Н. Коржавин, «они… давали сами нюхать мясо тем псам, что позже рвали их» — но это же во многом ситуация Севера и Юга в последние десятилетия со всеми играми в мультикультурализмы и прочие культур-мультурализмы и политкорректности, ну а уж по части отношений «северных» спецслужб и «южных» исламских фундаменталистов с террористическим уклоном, так это просто стопроцентное попадание, так сказать,«ступай, отравленная сталь, по назначенью»). Схема А. Тойнби-младшего, согласно которой цивилизации гибнут в результате суммарного давления «внутреннего пролетариата» и «внешнего пролетариата» весьма близка к реализации на Западе (Севере), у хозяев, да и у населения которого, похоже, нет никакой долгосрочной стратегии для борьбы с этой угрозой.
В книге «Империя и новые варвары: Разрыв “Север — Юг”» (Париж, 1991) Ж.-К. Рюфэн рассматривает три стратегии (и, соответственно, три варианта будущего) Севера по отношению к Югу: 1) «стратегия Клебера» — попытка вестернизировать Юг — провал; 2) «стратегия Унгерна» — попытка неких сил на Севере поднять Юг против Севера и вернуть таким образом Север к традиции — до сих пор не реализовывалась, стратегия вполне химерична, т.к. в случае её реализации первое, что будет уничтожено — это остатки европейской традиции, а на её месте возникнет нечто вроде «Мечети Парижской богоматери»; 3) «стратегия Марка Аврелия» — проведение «лимеса», черты, отсекающей Юг от Севера; это уже невозможно, Юг уже на Севере, большой процент населения мегаполисов Севера составят выходцы с Юга — nous voila!
Впрочем, между нынешней ситуацией Запада (Севера) и Римской империей есть одно существенное различие: жители Римской империи и варвары принадлежали главным образом к одной и той же расе — белой. «Империя» и «варвары» на современном Западе принадлежат к различным расам. Кризис системы, которая обусловила демографический кризис в Третьем мире и массовую миграцию с Юга на Север, меняющую не только этно-религиозный, но и расовый состав населения Евросоюза и США, оборачивается кризисом не только европейской цивилизации, но и белой расы. А это значит, что у социальных битв эпохи Великого Перелома окажутся весьма значительными не только цивилизационные и религиозные аспекты, но и расовый, чего никогда не было в прежние мегакризисы.
Сытый, пожилой, социально атомизированный буржуазный, квазихристианский отполиткультуренный и отмультикультуренный разными способами и в разных позициях белый человек Западной Европы и Северной Америки, с одной стороны, и голодный, молодой, агрессивный, антибуржуазный, с ярко выраженными коллективными ценностями человек небелый, тёмный (часто не только в прямом, но и в переносном смысле) — вот реальное «светлое» будущее Запада. Это уже не просто «закат Европы», а закат Европы в лунку Истории без шансов выкарабкаться. Если к этому учесть, что «западники» разучились работать — утрачена трудовая этика и сражаться — утрачены боевые навыки, то перспектива выглядит ещё более мрачной.
«У наших зажравшихся европейских братьев, — пишет С.Хелемендик в весёлой и одновременно страшноватой (специфика русской смеховой культуры) книге «Мы… их» (Братислава, 2003 г.) – нет инструментов для того, чтобы выгнать албанских пришельцев. А вот у албанцев инструментов достаточно — героин, белое мясо, рэкет. […] наши упитанные браться зажрались. Им кажется недостойным носить тарелки в ресторанах и водить трамваи. А нашим чёрно-жёлтым братьям мыть тарелки в Вене или Мюнхене кажется занятием благородным. Вот и всё, вот и обещанный закат Европы». И — вывод-кода: «Наши упитанные европейские братья уже всё утратили! Это заключение я повторял много раз, куля по главному франкфуртскому бульвару под названием “Цайл”. Они уже закончили своё существование в истории, их уже нет». Грубовато, но точно.
В наших размышлениях о кризисе, об эпохе перелома мы последовательно спустились с уровня социальной системы до уровня расы. Но и это ещё не дно Кладезя Бездны, которая может отверзнуться с кризисом капсистемы. Последний вполне может поставить на повестку дня вопрос о роде Homo. Поскольку кризис будет протекать в условиях борьбы растущего населения за уменьшающиеся ресурсы (в том числе продовольствие и воду), в его условиях встанет вопрос о сокращении численности населения — вопрос если не биосоциальный, то социобиологический. Homo уже проходил это во время верхнепалеолитического кризиса и «прошёл» (с огромными потерями) за 15–20 тыс. лет. Тогда, однако, кризис носил суммарно-локальный, а не глобальный характер — не было единого планетарного человечества. К тому же земля не была напичкана атомными станциями, предприятиями с вредным производством, ядерным, биологическим, химическим и иным оружием.
Впрочем, как показывает пример хуту и тутси региональный геноцид вполне можно устроить с помощью обычного оружия, вооружив АКМ-ами 12-14-летних детей.
