Введение

Произошедший 7 января 2015 г. в редакции французского журнала «Charlie Hebdo» теракт, без всякого сомнения, стал поворотной точкой в развитии Европы, точно также как теракт 11 сентября 2001 года изменил судьбу США и всего мира. И в 2001 году, и еще более явно в 2015 году в произошедших трагедиях видны следы активности спецслужб. В последнем случае о ней говорят такие красноречивые факты как приезд президента Франции на место теракта в течение часа, документы террористов, найденные на месте преступления, смерть уже двоих следователей, начавших вести это дело. И в США, и в Европе теракты были призваны оправдать резкое изменение в государственной внешней и внутренней политике в сторону ужесточения общественного и политического климата, а также поставить под более жесткий политический контроль экономическую вольницу либерализма.

Средство достижения поставленной цели и в первом, и во втором случае заказчиками избрано одно и тоже – искусственное формирование образа внешнего врага, обозначение победы над ним как политической сверхцели на среднесрочную и долгосрочную перспективы.

Истинные заказчики терактов в Париже пока еще неизвестны. По этому вопросу в экспертном сообществе на настоящий момент существует две основные версии. Одна из них возлагает произошедшее в Париже на Вашингтон (англосаксов), увязывая это с использованием созданной американцами во второй половине прошлого века на территории Европы системы государственного террора «Гладио». Главными целями американцев являются, во-первых, сковывание Европы в ее политическом маневре по отношению к России на фоне конфликта на Украине, плачевно заканчивающегося для спровоцировавшего его Вашингтона, и, во-вторых, затаскивание Европы в зону Трансатлантического партнерства (известную также как договор ТАФТА) с целью подчинения ее экономики американским интересам и формирования двухуровневой системы отношений между двумя центрами западного мира.

Вторая версия возлагает ответственность за парижские теракты непосредственно на европейские спецслужбы, которые таким образом пытаются дистанцировать своих политических лидеров от американского давления и сорвать американский план по полному подчинению Европы через подписание Договора о Трансатлантическом партнерстве[1].

Таким образом, просматривается два возможных направления развития событий: либо окончательное подчинение Европы целям и задачам американского проекта, либо попытка европейски ориентированных сил спасти европейский проект путем отсечения от него американских щупалец.

Основная задача данного доклада: дать оценку текущему политическому и экономическому состоянию Европейского проекта, указать на его основные проблемы и угрозы, после чего спроецировать основные тенденции его развития на среднесрочную перспективу до 2020-2025 гг. в виде наиболее вероятных сценариев экономического и политического развития.

РАЗДЕЛ 1. ЕВРОПА: ИЛЛЮЗОРНАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ

Евросоюз – мина под Европу

Никто не будет оспаривать тот тезис, что текущее политическое состояние Евросоюза определяется теми параметрами, которые были заложены в фундамент будущего Евросоюза при его создании в полном соответствии с интересами тех, кто эти параметры формулировал и закладывал. И здесь необходимо выделить две стадии в развитии Евросоюза. Первую можно назвать собственно европейской, а вот вторую – англосаксонской. Почему – мы покажем ниже.

Первая стадия в развитии Евросоюза – это промежуток времени от момента создания Союза Угля и Стали между Германией и Францией до момента распада блока СЭВ и Советского Союза. В этот период развитие ЕС происходило преимущественно в экономической плоскости с экономическими целями и, главное, — оно было экономически обоснованно.

Вторая стадия в развитии ЕС связана с крушением блока СЭВ и навязанной Германии и Франции со стороны англосаксов идеей заполнить образовавшийся военно-политический и экономический вакуум в Восточной Европе. Именно в этот и последующий период англосаксами и были заложены под политическую конструкцию ЕС две мины замедленного действия, которые должны сработать в тот момент, когда Евросоюз выполнит возложенные на него цели: с одной стороны, миссию обруча, сковывающего германскую мощь, с другой, блокирование возможности для России, Китая и ведущих стран ЕС образовать единую евразийскую зону безопасности и торговли[2].

Если в XIX веке для сдерживания будущей мощи Российской империи создавалась Германия, то в конце XX века для сдерживания самой Германии и недопущения российско-германского альянса на пороге девяностых, в ходе расширения ЕС была изменена политическая конструкция ЕС, в результате чего Германия может проводить в Евросоюзе только свои финансово-экономические интересы, но лишена возможности политического маневра

Напомним, что по итогам Второй мировой войны Германии американцами был навязан «канцлер-акт», согласно которому Германия должна все свои крупные политические и экономические шаги согласовывать в Вашингтоне. По свидетельству компетентных источников из немецкой разведки, срок действия канцлер-акта заканчивается в 2045 году, т.е. спустя сто лет после окончания Второй мировой войны.

Следует вспомнить, что изначально германский проект "Союза Угля и Стали", как основа общей европейской интеграции был воспринят Лондоном и Вашингтоном весьма скептически. Весь предыдущий англосаксонский опыт объединения Европы на протяжении двух сотен лет доказывал невозможность возникновения подобного союза в сколько-нибудь устойчивой, тем более, экономически выгодной форме. Потому подписание в январе 1963 года договора о франко-германском сотрудничестве оказалось весьма неприятной неожиданностью для Великобритании и США.

Осознав, что процессы европейской интеграции уже начались и фактически оставляют Британию далеко на обочине, Лондон попытался предложить странам континентальной Европы свой собственный вариант Общего Союза, отличный от германского. Политическая борьба двух проектов длилась около семи лет и закончилась поражением Британии. Основной причиной проигрыша оказалось наличие в германском варианте действительно привлекательной стратегической концепции "нового общего дома", в котором бы не существовало старших и младших партнеров, ведущих и ведомых. В своем изначальном виде "германская" Общая Европа позиционировалась как аналог большой дружной семьи равноправных европейских народов, объединенных общей культурой, общей историей и едиными экономическими правилами, в равной степени выгодными для всех участников. В то время как британский вариант являлся, по сути, перелицованной на новый лад концепцией британского доминирования. Формально права всех участников в нем также выглядели одинаковыми и равными, но в то же время за Британией сходу закреплялось неоспоримое право выступать решающим арбитром в экономических, юридических и даже политических спорах.

Когда Германия благодаря геополитическому невежеству советского руководства готова была объединиться и стать тем мировым игроком, которым англосаксы ей не давали стать со времен Бисмарка, в дело вмешалась Франция, которая, по подсказке англосаксов, готова была согласиться на объединение Германии только в том случае, если Германия пойдет на введение единой европейской валюты и откажется от марки: «Это была цель Маастрихтского договора 1992 года о создании Европейского союза. Отчет под названием „Единый рынок, единые деньги“, опубликованный в 1990 году под руководством бывшего министра финансов Франции Жака Делора, призывал к созданию единой валюты, аргументируя это тем, что единый рынок не может эффективно функционировать иначе. Более реалистично приверженцы идеи о единой валюте оправдывали ее тем, что это послужит единению людей как европейцев, и что создание единого Европейского Центрального банка ознаменует собой переход власти от национальных правительств»[3].

Германия, которая прекрасно жила с маркой, и которая была способна за несколько лет навязать всему Евросоюзу марку в качестве базовой валюты, вместо этого получила головную боль в виде евро[4]. Теперь на Германию, как на самую мощную экономику Европы, ложились не только эмиссионные выгоды, но и риски от необходимости поддерживать всех членов ЕС без разбора, при этом теряя значительную часть ресурсов из национальной экономики и банковской системы.

Германия сопротивлялась введению евро, утверждая, что сначала должен быть образован полный политический союз. Но, поскольку не было шансов на то, что другие страны примут идею политического объединения, позиция Германии выглядела как технический маневр для предотвращения установления единой валюты: «Германия не горела желанием отказаться от своей марки — символа своей экономической мощи и приверженности ценовой стабильности. В конце концов, Германия согласилась на создание евро только тогда, когда президент Франции Франсуа Миттеран заявил, что Франция поддержит объединение Германии только при условии согласия последней на создание евро»[5].

Интересно, что именно Франция также настояла, чтобы требование Маастрихтского договора о том, что страны могут ввести евро только в случае, если их национальный долг менее 60% ВВП, было снято в целях привлечения стран к введению евро. Такая модификация Маастрихтского договора позволила войти в союз Греции, Испании и Италии, что значительно уменьшило устойчивость нового объединения.

В конечном итоге в 2012-2014 годах в Европе все заканчивается тем, чем и должно было закончиться: экономика Германии надорвалась, неся на своих плечах всю очень разную в экономическом плане Европу. В германской элите зреет понимание того, что страну в течение последних двадцати лет грубо использовали. В это же время экономики большинства европейских стран стагнируют. Основная причина, по мнению многих экспертов, — несбалансированность экономик зоны и единая европейская валюта.

Как отмечают исследователи, «вопреки бодрым заявлениям правительств стран Евросоюза и брюссельских бюрократов о преодолении еврозоной кризиса, на самом деле в Европе много лет происходит отрицательный рост ВВП. В соответствии с данными исследования Й.Хеллевига[6], прирост экономики стран ЕС обеспечивается исключительно за счет массированного увеличения долговой нагрузки. Если же вычесть из показателя роста ВВП накопленный долг, то падение экономики в Германии составляет 16,5%, Франции – 30%, Италии – 32%, Британии – 47%, Испании – 58%. В целом же отрицательный прирост ВВП еврозоны составляет около 29%».

Элиты также начинают понимать, что кризис еврозоны происходит во многом благодаря тому, что необходимо поддерживать некую фикцию — евро. Если же отбросить эту фикцию, даже Греция очень быстро начнет восстанавливаться, используя имеющиеся конкурентные преимущества. То же самое начнет происходить и в других странах.

Главный профит из этой ситуации, как всегда, извлекли англосаксы по обе стороны океана. Будущее Европы как конкурирующего с ними экономического и научно-технологического центра не является предметом их рачительной заботы. Главная же цель заключалась в том, чтобы надеть на объединенную Германию новые оковы, и благодаря зоне евро англосаксам удалось вновь на двадцать пять лет взять уже объединенную Германию под контроль.

Если Германия попробует похоронить евро, по этому поводу сразу поднимут вой «самые демократичные мировые СМИ», которые обвинят Германию в восстановлении Империи и начнут информационную войну против руководства страны, припоминая все хорошо известные грехи, в том числе и главный грех — Холокост. Такая политическая перспектива отнюдь не улыбалась немцам. Выход в такой ситуации один — делать на публике страшное лицо и «поднимать брови на лоб» по поводу того, как немцы стараются спасти проект евро и «единой» Европы, а на самом деле тихо его «сливать».

То, что именно англосаксы заложили данную конструкцию ЕС для сдерживания Германии с помощью привязанной к немецкой ноге восточноевропейской «гири», подтверждает и следующий факт. В конце сентября 2014 года премьер-министр Британии Дэвид Кэмерон в очередной раз «осчастливил», прежде всего, немцев, которые несут на себе основной груз затрат по поддержанию на плаву всей хлипкой геополитической конструкции ЕС, когда выступил с заявлением о том, что до конца 2017 года в Британии состоится референдум по вопросу дальнейшего пребывания королевства в Евросоюзе.

Интересно, что британский премьер, который и предлагает идею референдума, сам выступает против того, чтобы Британия выходила из ЕС. Но референдум гражданам страны предложит[7]. Вот такая демократия и полифония мнений в рамках одной головы. Судя по тому, как «демократично и открыто» британские власти провели референдум в Шотландии, результаты предстоящего референдума по вопросу членства Британии в ЕС также вопросов вызывать не должны — Британия не собирается и далее оплачивать этот «банкет» и хочет покинуть его до того, как распад ЕС начнет приносить ей прямые убытки.

Референдум британский премьер использует в качестве одного из главных элементов шантажа евроинститутов с целью добиться от ЕС возвращения Британии полномочий в сфере контроля над иммиграцией, финансового регулирования, борьбы с преступностью. По мнению Кэмерона, сделать это можно путем переговоров, не выходя из состава сообщества. Но при этом референдум сохраняется в качестве козыря — на случай, если еврочиновники будут слишком упираться. Стоит напомнить, что в Британии давно уже высказывают недовольство и слишком большими — на взгляд Лондона — полномочиями Европейского суда по правам человека. В связи с чем не первый год обсуждается возможность ограничения юрисдикции ЕСПЧ относительно Великобритании.

Почему Британия хочет выйти из Евросоюза? Причины просты — Евросоюз создавался не для того, чтобы сформировать единую Европу, а для того, чтобы а) геополитически связать экспансионистские планы Германии после ее объединения; и б) чтобы связать экономическую мощь объединенной Германии необходимостью поддерживать неэффективные экономики стран Восточной Европы. И теперь пришло время, чтобы а) оставить Германию наедине с европейскими проблемами, и б) сделать так, чтобы Британия не несла никакой ответственности и никаких издержек, связанных с членством в ЕС. Для этого необходимо остаться в тех договорах, которые выгодны Британии, и выйти из тех договоров, которые ее не устраивают. Но давайте экстраполируем эту ситуацию на другие страны ЕС – что будет, если все страны-члены ЕС последуют примеру Британии и выйдут из тех договоров, которые не удобны, а останутся только в тех, которые приемлемы? Произойдет развал ЕС.

Возникает вопрос: почему то, что позволено Британии, не позволено другим? Ответа на этот вопрос нет и не может быть, следовательно Британия в любом сценарии развития ситуации запускает процесс разложения институциональных основ Евросоюза, при этом не давая Германии поступить аналогичным образом, т.к. в этом случае вся конструкция Евросоюза уничтожается на корню.

Возможна ли альтернатива? Представим себе, что «финансы» европейцы будут складировать не в Форт-Ноксе, а в Европе на благо той скрепы, вокруг которой все и должно крутиться, — оси Берлин — Москва, а далее — Стамбул — Тегеран — Пекин — Дели, и если японцы успевают вскочить в последний вагон, то Токио, а если нет — тогда Сеул. Вот та «стальная скрепа» Евразии, которая позволит собрать евразийский континент в единое геоэкономическое целое и обеспечить гармоничную модель будущего многополярного мироустройства. После чего англосаксы на двух геополитических островах могут «расслабиться» и покурить в сторонке под аккомпанемент традиционной для британской «аристократии» мелодии о легализации однополых браков.

Единая внешняя политика означает превращение Европы в одного игрока, с которым гораздо лучше и легче иметь дело, чем с тридцатью большими и малыми странами со своими амбициями. Для России этот процесс важен также тем, что означает предел бесконечным попыткам Восточной Европы воспрепятствовать диалогу единой Европы и России — России гораздо легче будет иметь отношения с ЕС как с такой же империей, как и она сама. В этом контексте очевидно, что завершение проектов Северного потока и Турецкого потока, реализация иных больших инфраструктурных проектов от Тихого до Атлантического океанов не имеет альтернативы, поскольку именно они во многом будут обеспечивать сырьевую и технологическую независимость Европы от США.

Получив новые энергетические подпорки и завершив процесс политического объединения без участия англосаксов, о чем мечтала континентальная европейская элита от Наполеона до Бисмарка и далее, Европа будет по-новому себя позиционировать и в мировых политических отношениях, что послужит еще одним серьезным ограничением для скатывания США к однобокой силовой тактике решения глобальных вопросов. Объединенная Европа будет иметь и формулировать свои интересы и в той же Центральной Азии, и на Ближнем Востоке, и в Африке, а тем более в России.

«Северный поток» позволит Германии стать не только конечным получателем российского газа, но и, по сути, главной страной-транзитером, что существенно усилит геополитическую связку России и Германии и послужит делу реального объединения Евразии в единый финансово-экономический организм[8]. Аналогично «Северному потоку», «Турецкий поток» наведет такой же порядок с транзитом газа минуя Украину, транзитная значимость которой резко снизится и будет соответствовать реальному геополитическому весу страны (нельзя исключать и того варианта, что через полгода или год нынешняя Украина станет либо частью России, как и Крым, либо еще одним русским государством, партнером Евразэс).

Результатом реализации Северного и Турецкого потоков станет резкое снижение геополитической роли Восточной Европы в контексте интеграционных евразийских процессов, что, возможно, будет способствовать отказу США от усиленной поддержки стран-лимитрофов.

Евросоюз создан на основе пяти базовых принципов: общие ценности; солидарность; субсидиарность; супранациональность; дигрессивная пропорциональность. С общими ценностями все понятно – свобода, равенство, братство, права человека и т.д. Аналогично обстоит дело с солидарностью. Каждый, безусловно, в первую очередь заботится о себе, но в тоже время все вместе стремятся помогать более слабым, смягчая диспропорции в уровне жизни европейского населения. Если у кого-нибудь благосостояние оказывается ниже, чем 75% от среднего по ЕС, из общей кассы ему подкидывается финансовая помощь.

Субсидиарность, т.е. стремление принимать максимально широкий круг важных решений на самом низовом уровне, защищает Союз от засилья бюрократии и «отрыва правительства от народа».

Супранациональность означает, что все члены Союза по конкретным вопросам признали главенство общеевропейских законов над своими национальными.

Принцип дигрессивной пропорциональности был придуман в качестве своего рода автоматической защиты стран «маленьких» от высокомерия стран «больших». Управленческие нормы, закрепленные в Лиссабонском договоре 2009 года, создали ситуацию, при которой малые страны, составляющие незначительную часть ВВП ЕС, получили ту же степень влияния на общеевропейские решения, как и основные страны – доноры[9]. В виду малости размеров своих экономик они являются чувствительными к иностранному политическому и финансовому влиянию. В частности, влиянию со стороны США. Что позволяет Америке, ценой относительно небольших финансовых расходов, оказывать практически легальное давление на внешнюю и внутреннюю европейскую политику.

Такое положение вещей стало итогом политики соглашательства, вызванной острым неприятием европейских стран принципов, изложенных в проекте Конституции ЕС в 2004 году. На прошедших общенациональных референдумах против растворения национальных границ и передачи значительной части национальных полномочий общеевропейским структурам в 2005 году высказались 54,9% французов и 61,7% голландцев. Что лишь подтвердило общую тенденцию, обозначенную голосованием 1993 года в Дании и 2001 года в Ирландии.

Столкнувшись с невозможностью дальнейшего сохранения принципа принятия общеевропейских решений только единогласно, была предложена и позднее закреплена в Лиссабонском договоре, схема голосования квалифицированным большинством (ГКБ). Тем самым, несмотря на ряд процедурных тонкостей, голос, скажем, Литвы (ВВП 75,3 млрд. долл. в 2013 году) по своему влиянию в голосовании стал равен голосу, например, Германии (ВВП 3585 млрд. долл. в 2013 году), а голос Латвии – голосу Франции (ВВП 45,4 и 2501 млрд. долл. в 2013 году соответственно)[10].). Повышение внешнеполитической активности Литвы, особенно в связи с «украинским вопросом», во взаимоотношениях ЕС с РФ является следствием как раз перехода на ГКБ. Литва, Латвия, Эстония, Польша, Словакия, Венгрия, Болгария и прочие «младоевропейцы» получили ранее им недоступные возможности влияния на итоговую политику всего ЕС[11].

При этом являясь в большинстве своем дотационными регионами, они критично зависят от внешних инвестиций, что создает возможность прямого влияния на политику их правительств в экономических и даже политических вопросах. Особенно сильно этот фактор наблюдается в Прибалтике, а также в истории с российским газовым проектом «Южный поток», где внешним силам удалось заставить правительство Болгарии остановить работы над этим проектом, даже не смотря на прямой материальный убыток от такого решения.

Каждый член Евросоюза ежегодно в общую копилку отчисляет некоторую сумму денег. Например, в 2011 году Франция в еврокубышку перечислила 18 млрд. евро, Германия – 19,6 млрд., Великобритания – 11,2 и так далее. Из этой суммы «нуждающимся» по разным программам выплачиваются субсидии. Точнее, выплачиваются всем, но одни, вроде Германии, в общую кассу вносят 19,6 млрд., а назад субсидиями получают только 12,1 млрд., а другие, вроде Польши, платят 3,2 млрд., а получают 14,4 млрд… Все восточно-европейские страны, плюс Испания, Португалия и Ирландия за счет таких дотаций формируют изрядную часть доходов своего бюджета. К примеру, у Венгрии – это 26% бюджета. У всех трех прибалтийских государств – не менее 20% в каждом. В некоторых случаях эта цифра достигает 40%.

На это накладывается механизм супранациональности. Хотя европейские законы «приняты» по-разному: кто-то присоединился, а кто-то нет, кто-то подписал, но потом не ратифицировал – однако над этой правовой «кашей» висит единый процедурный механизм. Для инициации цепной реакции решений зачастую достаточно очень небольшого количества голосов всего нескольких «комиссий» в Брюсселе.

Нарушение принципа пропорциональности представительства по численности населения приводит к тому, что сговор на идеологической почве нескольких еврокомиссаров из Восточной Европы обеспечивает сумму «голосов», достаточную для запуска таких глобальных процессов, как масштабные внешнеэкономические санкции против восьмой экономики мира. Даже с прямым ущербом для Евросоюза в целом.

Как известно, политика есть концентрированное выражение экономики. Очевидно, что политики, «представляющие» 34 млрд. долл. каждый, люди, скажем мягко, несколько более солидные и рассудительные, чем те, кто «представляет» лишь 140 тыс. избирателей в стране, чей ВВП меньше уровня статистического шума на фоне общего размера экономики Европы. Потому, сколько бы ни сетовала, скажем, Финляндия, на свои убытки, но отменить явно ошибочное «общее» решение она не в силах. Равно как и отказаться от их исполнения в индивидуальном порядке тоже. Принцип супранациональности не дает. Решение принятое общей процедурой отменить можно тоже только общей процедурой. Той самой, в которой у Германии всего 99 голосов, у Франции – 72, а у проамериканского «польско-балтийского междусобойчика» – 153 голоса. Вот так и получается, что санкции запустили США через Британию, чья экономика меньше всего зависит от общеевропейской, посредством активного использования антироссийских фобий Прибалтики и Польши[12].

Соответственно, политический лидер Евросоюза – Германия, может провести свои решения только в том случае, если они будут поддержаны Британией и Восточной Европой, которые, в свою очередь, зависимы от США и проводят в точности ту политику, которую им заказывают из Вашингтона. Возникает логичный вопрос – кто в этом случае является политическим лидером ЕС? Ответ однозначен – США. А Германия является основным экономическим донором, который обеспечивает функционирование американской политической машины в Европе[13].

Как долго может функционировать такая модель Евросоюза, в которой вершки достаются США, а корешки – Германии и Франции? Тем более что, как мы показали выше, вся политическая и экономическая конструкция ЕС держится исключительно за счет наращивания долга, который лежит, в основном, на немецких и французских налогоплательщиках и бизнесе.

В результате элиты Европы встали перед вопросом – что делать? Напрямую обвинить США и Британию в том, что они заложили готовые взорваться в любую минуту мины при формировании нынешней модели ЕС, они не могут, т.к. в этом случае встанет вопрос об их профессиональной компетентности. Следовательно, им надо найти очень серьезную, глобальную для проекта ЕС внешнюю угрозу, с которой можно увязать грядущее переформатирование проекта. Возможно, ею и призвана стать угроза «исламского терроризма», которая, точно также как в США в 2001 году, должна обеспечить легитимную смену не просто модели, но вектора общеевропейского политического целеполагания.

Разрушение текущей экономической модели

На данный момент в Европе сложился ряд условий, формирующих уязвимость Евросоюза как единого территориального, политического и экономического образования. В значительной степени все они имеют синтетическую, то есть составную, природу и тесно связаны между собой. Но по своим источникам и базовым характеристикам их можно сгруппировать в несколько основных направлений. Одну из них – дисбаланс и непропорциональность стран-членов ЕС в принятии политических решений – мы уже описали выше.

Вторым важным направлением, имеющим критичное влияние на европейские перспективы, является тот факт, что Евросоюз на данный момент представляет собой скорее конфедерацию европейских государств с относительно низкой степенью внутренней прочности. Прежде всего политической. Этот вывод напрашивается после анализа процесса и результатов голосования стран-участниц по вопросу консолидированного бюджета ЕС на будущие семь лет. Февральский бюджетный саммит ЕС превратился в ничем не прикрытый торг европарламентариев «за свои национальные интересы»[14]. Торг не смотря на то, что общая сумма европейского бюджета не дотягивает до 1% консолидированного ВВП Еврозоны. Для сравнения, федеральный бюджет США равен 24% от ВВП страны.

Важно отметить, что степень этих связей, судя по всему, имеет тенденцию к ослаблению. Во всяком случае, принятый в феврале 2013 года бюджет ЕС на период с 2014 по 2020 годы, впервые за 56 лет существования Союза, не вырос, а сократился. Причем, не после учета инфляции или иных финансовых явлений, а вообще, т.е. в абсолютных цифрах. Это наглядно показывает степень рыхлости ЕС как государственного образования и слабость объединяющих его политических и финансовых связей.

Так страны Центральной и Восточной Европы рассматривают консолидированный бюджет Евросоюза в первую очередь как источник бюджетных дотаций. Несмотря на многочисленные декларированные неэкономические цели, от развития научных инноваций до защиты окружающей среды, в реальные расходы на них предусмотрено лишь около 20% бюджета. Все остальное направляется в фонды дотаций и выравнивания уровня жизни.

Для сохранения традиционно высокого уровня жизни, а также продолжения финансирования периферийных государств Союза, Европе уже недостаточно емкости собственных внутренних рынков. Это сформировало значительную зависимость от размеров европейского экспорта, значение которого для европейской экономики с каждым годом неуклонно увеличивается.

В 2012 году доля европейского экспорта составляла 32,5% от общемировой. Это втрое больше экспортной доли Китая и почти в четыре раза больше экспорта США. Важно отметить, что эта зависимость выражается крайне неравномерно.

По структуре внешней торговли страны Евросоюза достаточно четко подразделяются на три категории. Первая состоит из государств, чья экономика меньше всего связана с торговлей внутри ЕС. Т.е. доля внешнеторгового баланса с другими странами-членами Союза не превышает 35%. Это Франция, Италия, Великобритания и Испания. Вторая группа состоит из стран с примерно равным балансом. Доля торговли за пределами ЕС у них колеблется от 40 до 65%. Это Германия, Австрия, Польша, Швеция, Дания, Болгария и Латвия. Третья группа – Чехия, Бельгия, Нидерланды и прочие страны – относятся к категории стран, доля партнеров по ЕС во внешней торговле которых колеблется от 77% (Чехия) до 93% (Словакия).

Следует отметить, что существует еще и значительная разнонаправленность и разномасштабность указанных внешнеторговых связей. Так баланс Германии в изрядной степени равномерно распределен между основными торговыми партнерами. Например, Россия, являясь важным торговым партнером, тем не менее, берет на себя лишь 3,8% экспорта, в то время как экспорт Финляндии в Россию достигает 9,6%, а для Польши Россия является вторым, после Германии, внешнеторговым партнером. Неравномерность этой зависимости показали российские экономические контрсанкции, сильнее всего ударившие по экономике Финляндии, Прибалтики и Польши.

Причем на протяжении с 2009 по 2012 год консолидированное сальдо внешнеторгового баланса ЕС оставалось отрицательным, примерно на 100 млрд. евро в год (от минус 67,6 млрд. евро в 2009 до минус 98,5 млрд. евро в 2011)[15]. Лишь в 2012 году Европа сумела сократить внешнеторговый дефицит до 34 млрд. евро.

Таким образом, можно констатировать, что внутренний уровень экономического благосостояния ЕС чрезвычайно сильно зависит от стабильности внешней торговли и емкости внешних рынков. Любое масштабное снижение объемов экспорта чревато сокращением объема финансов внутри ЕС, а значит падением привлекательности идеи Союза почти для всех стран-участниц. За исключением пожалуй лишь Германии, Бельги