Глава из нового романа
Генерал Окладников, садясь в машину, осторожно, пугливо поцеловал жену в щёку. Почувствовал на своей щеке быстрое, пугливое прикосновение её губ. И эти прощальные поцелуи, говорившие о хрупкости, боли и нежности, отозвались в нём мучительным непониманием, вихрями переживаний, которые он не умел совместить. Переживания кружились, сталкивались, одолевали друг друга, лишали душевного равновесия, в котором он так нуждался перед поездкой на фронт.
Он по-прежнему чувствовал себя оскорблённым и попранным в самой глуби души, всё в нем вскипало, кричало, продолжало отвергать и ненавидеть. Но одновременно он испытывал вину, свою неспособность, невозможность сделать счастливой любимую женщину, подарить ей то, в чём она так нуждалась. И при этом она, ужасно перед ним согрешившая, была так беззащитна, такими умоляющими были её глаза, так тихо светилась в них потаённая, зачатая жизнь, что гнев Окладникова отступал. Возникала растерянность, желание беречь, защитить, оградить от жестоких пугающих слов и поступков, и эти жестокие слова и поступки исходили от него самого. И он не знал, как защитить её, такую любимую, так страшно его обманувшую. Как защитить её от себя.
Эти безумные вихри бушевали в нём, пока машина не достигла набережной, и в синеве московского весеннего утра не возник Василий Блаженный. Восхитительное диво, которое каждый раз провожало его в опасные странствия и говорило, что в жизни существует нечто неподвластное злу и печалям, возносящее душу в чудесную бесконечность. И он подумал, что когда-нибудь, пусть не теперь, всё образуется, обретёт свою осмысленную стройность, и их счастливая жизнь с женой продолжится.
Он взлетел из «Чкаловского» на белоснежном «Ту», который направлялся в Сирию, на военно-воздушную базу Хмеймим. Путь пролегал через юг России, Иран, воздушное пространство Ирака и завершался в Латакии, на аэродроме, откуда русские Воздушно-космические силы наносили бомбовые удары по ИГИЛ.
В районе Алеппо шла крупнейшая за всю войну операция. Самолёт был полон офицеров, с которыми Окладников не был знаком. Здесь были сухопутчики, морские пехотинцы, лётчики, моряки, связисты, ракетчики, а также несколько человек в штатском, с военной осанкой, державшиеся особняком. Война, на которую он летел, разрасталась, как медленный неуклонный циклон, затягивала в свою спираль страны, армии, распространяла раскалённое пятно по всему Ближнему Востоку, направляла свои жгучие выбросы в Европу, в Среднюю Азию, на Кавказ. Война напоминала горящую смолу, которая липко и вязко заливала планету, готовая превратиться в ядовитый всеобъемлющий взрыв.
В Алеппо была окружена крупная группировка боевиков, с американскими инструкторами и спецназом. К ней прорывались подкрепления, на которые сверху сыпались русские бомбы, а на земле с ними схватывались сирийские батальоны. Отряд террористов занял оборону на подступах к Алеппо, мешал полностью замкнуть окружение. Для его подавления и был вызвал Окладников в роли советника, знатока подобных спецопераций. О деталях операции он узнает в Хмеймиме, а сейчас, над белыми облаками, под ровный рокот турбин, он дремал. Отдавал себя видениям, которые являлись то ли из памяти, то ли из белых, проплывавших внизу облаков.
Мать и отец, молодые, в коротких тулупчиках, тянут деревянные санки по талым снегам, по ручьям, и он из санок смотрит, как сверкает вода, синеет небо с одинокой весенней птицей. Мать и отец целуются, забыв о нём, а он замер в счастливом ясновидении, зная, что всю остальную жизнь будет помнить их поцелуй, солнечный плоский ручей, летящую в высоте сороку.
Его первая любовь к деревенской соседке, внезапная, необъяснимая в своих чудесных преображениях, когда её обычное, с веснушками, лицо стало вдруг драгоценным, и хотелось целовать воздух там, где она только что прошла, затворив калитку.
Его раннее пробуждение, когда земля ещё вся в тени, на небе огромная латунная заря, отражённая в реке с чёрными островами, по берегу, белея в сумерках, цветёт черемуха, и по всей реке неистово, громогласно поют соловьи, и ему хочется плакать от небывалого посетившего его обожания.
Его первый год в военном училище, когда учился водить боевую машину пехоты, и на скользкой трассе машина, потеряв управление, поехала в сторону, в пропасть, и он, понимая, что погибает, бросил руль, смотрел, как боком скользит машина, готовая рухнуть. Остановилась у пропасти. Он, потрясённый, вылез из люка и увидел у гусениц маленький синий цветочек. До сих пор он верит, что синий посланный Богом цветочек остановил машину, сохранил ему жизнь.
Их первое знакомство с Ольгой в ложе Большого театра, среди золота, под огромной хрустальной люстрой. Давали оперу «Борис Годунов», царь осыпанной перстнями рукой сжимал свой царственный жезл, рокот величавого баса, и женщина впереди вдруг обернулась, и он увидел её прекрасное в полутьме лицо и подумал, что она станет его женой.
Окладников закрыл глаза, и виденья проплывали под закрытыми веками и исчезали, словно прожитая жизнь покидала его, одаривая на прощенье чудесными виденьями.
Он летел долгие часы, должно быть, по тому же маршруту, по которому с базы под Саратовом взлетали стратегические бомбардировщики и с грузом крылатых ракет летели бомбить Алеппо. Наконец самолёт пошёл на снижение, под крылом открылось зелёное море, пепельно-серое побережье. Колёса шасси ударили в бетон полосы, и Окладников сквозь иллюминатор увидел, как с соседней полосы взлетает пара штурмовиков.
Бетон полосы был в чёрных жирных мазках резины, нанесённых непрерывно взлетающими и садящимися самолетами. Равнина вокруг начинала зеленеть, и на солнце хрупко и драгоценно поблёскивала проволока ограждения. Жилые и штабные модули образовали военный городок, и над ними возвышались мачты антенн, круглились чаши космической связи, в стороне с тихим стрёкотом кружили два вертолёта.
Окладников оставил саквояж в гостинице для приезжих и сразу же отправился в штаб представляться командованию.
В приёмной командующего, ожидая приглашения, сидели офицеры, все загорелые, некоторые с побелевшими от солнца бровями. Среди них он увидел майора с бронзовым от солнца лицом и яркими синими глазами, который при появлении Окладникова привстал, словно желал поздороваться. Но из кабинета командующего вышли два офицера-лётчика, возбуждённые и рассерженные. Было видно, что разговор с командующим был неприятным.
Окладникова принял генерал-полковник в пепельно-жёлтом камуфляже, знакомый по учениям в Западном военном округе.
— Как нельзя кстати, Владимир Дмитриевич. Разместились? Отдохнуть не придётся. Я вас введу в обстановку.
Он водил указкой по большой мятой карте, где Сирия, окружённая Турцией, Ираком, Ливаном, Израилем, была испещрена стрелами ударов, обозначениями опорных пунктов, значками военных баз, аэродромов, командных пунктов, складов с боеприпасами. Страна напоминала коросту с надрезами и ожогами, нанесёнными войной.
— Это Алеппо, — указка ударила в карту, где густо краснели и синели стрелы ударов, топорщились зубцы рубежей, толпились флажки с обозначениями террористических групп. — Мы берём Алеппо и обретаем контроль над всей центральной Сирией вплоть до турецкой границы, откуда противник получает боеприпасы и снаряжение. Это обеспечит исход войны и поставит американцев перед свершившимся фактом. Путь сирийским войскам преградили несколько подразделений Джабхат ан-Нусры, закрепившись на опорных пунктах западнее Алеппо. Сирийцы будут их брать, но это сопряжено с большими потерями. Сирийская армия истощена, и на счету каждый солдат. Вам надлежит разработать план операции по уничтожению бандгрупп на основании вашего опыта в Таджикистане, Киргизии, Казахстане. Командование выбрало вас как наиболее опытного генерала.
Окладников смотрел на карту, на изуродованную страну, которую продолжали терзать бомбами, реактивными снарядами, превращая мечети и храмы в опорные пункты, арыки и каналы в противотанковые рвы и окопы, цветущие города в дымящееся месиво крови, боли и ненависти. В Москве он изучал театр военных действий, сирийский фронт, на котором сошлось множество стран, военных структур, нефтяных корпораций, и в этой липкой от крови карусели, где крутятся вихри зла, существует невидимая точка, травяной бугорок, весенний усыпанный цветами куст, под которым он будет лежать, умирая, и его любимая, ненаглядная не услышит от него слов утешения и обожания.
— Группировка, которую вам надлежит уничтожить, насчитывает до восьмисот человек, у неё на вооружении четыре танка, восемь бронемашин, двадцать гаубиц, несколько заминированных автомобилей, которые они станут использовать для прорыва, и десяток смертников, предназначенных для той же цели. В ваше распоряжение передаются четыре сирийских батальона, группа наших советников, авианаводчики. И средства Воздушно-космических войск, готовых действовать в ваших интересах. Вам надлежит вылететь завтра утром в район боевых действий. С вами полетит майор, специалист по электронной разведке.
Генерал нажал кнопку, и появился майор в «песчанке», с худым загорелым лицом, на котором сияли молодые васильковые глаза.
— Желаю удачи, — генерал-полковник пожал обоим руки и, уже забывая о них, схватился за рацию.
— Майор Латунин, — представился офицер, когда они покинули кабинет. — В Таджикистане я вместе с вами работал. Обрабатывал картинку из космоса и готовил материалы авиаразведки.
— Да, да я помню, — произнёс Окладников. — Была облачность, но вы обеспечили высокое качество изображения.
— Здесь облаков почти не бывает. Картинки отличные. Но солнце коварное, злое. Я за день под солнцем набегаюсь, а ночью спать не могу. Под веками белое солнце горит. Потом стал носить тёмные очки, отпустило. У вас есть тёмные очки, товарищ генерал?
— Нету.
— Возьмите мои. У меня есть вторая пара, — майор достал из кармана тёмные очки и протянул Окладникову. Тот благодарно взял.
— Ещё хочу сказать, товарищ генерал, тут у них вода от нашей отличная. Должно быть, соли другие. Не принимает желудок. А если чай покрепче заварить, да ещё с чабрецом, то нормально. Я из дома чай с чабрецом привез. Я вам отсыплю.
Синие глаза на медном лице майора сияли, словно ему доставляло радость удружить Окладникову. И Окладников испытал к нему благодарность за эти малые проявления теплоты и сердечности среди ревущих самолётных турбин, отточенных фюзеляжей, которые стремились в Алеппо с грузом ракет и бомб.
— Откуда родом? Как имя-отчество?
— С Ростова. Игорь Антонович.
— Значит, вместе поработаем, Игорь Антонович.
Остаток дня они с майором провели в разведцентре, просматривая фотографии из космоса и с самолёта-разведчика. Метины бункеров, сплетения окопов, жилой район, превращённый снарядами и бомбами в клетчатый отпечаток, похожий на вафлю, дороги, на которых виднелись брусочки грузовиков и точки пешеходов. Район был сложный. Предстояло на месте заслушать доклады батальонных командиров, спланировать артиллерийские удары, разработать план штурма, сводящий потери к минимуму.
— Отдыхайте, товарищ генерал, — простился с Окладниковым майор, когда малиновое воспалённое солнце садилось в холмы, и взлетающая пара штурмовиков казалась красной. — Завтра в шесть ноль-ноль вертолётный борт. Я за вами зайду.
Ночью его мучали сны. Он едет на аэродром по ночной Москве, и храм Василия Блаженного пылает своими куполами, как огромный чертополох, и ребристый косматый купол, словно бутон, дрожит, трепещет, готовый раскрыться в жаркий цветок, но вместо цветка разверзается чёрное гнилое дупло Чернобыля, веет едкая гарь, от которой першит горло, и он убегает от ядовитого облака, и рядом с ним бежит женщина с распущенными волосами, вся в белом, заглядывает ему в лицо и спрашивает: «Где мой муж?», а её муж, прапорщик Костенко, лежит на дороге, ведущей в Шатой, растерзанный фугасом, и над ним вьётся красноватая мошка, а женщина продолжает бежать и спрашивать: «Где мой муж?», и на снимке из космоса среди дорог и опорных пунктов лицо жены, измученное и несчастное, всё в слезах.
Окладников вскочил и сидел на кровати, отгоняя наваждения. Набросил рубаху и вышел наружу.
Тёмный воздух был прохладен и свеж, благоухал сладкой влагой холмов с первой травой и цветами. Огромные белые звёзды горели над головой с пугающей близостью, с непривычным орнаментом, в котором отсутствовали знакомые созвездия и присутствовал иной рисунок иного неба, сиявшего над иной землей. Эта чужая земля, где он оказался, лежала под звёздами, столь непохожая на его родные оренбургские степи. Скрывала заповедные тайны, которые лишь слабо проступали в дуновеньях сладкого воздуха, в рисунке звёзд. Под этими звёздами рождались и умирали народы, двигались войска, караваны, тянулись паломники, осыпались и возникали царства. Он слабо знал о них, они присутствовали в нём, как забытые отголоски. Здесь рождались вероучения. Пророки, облучённые светом странных созвездий, искали и находили слова, от которых менялся мир. И какая сила привела его в эти земли, отлучив от родных перелесков, оврагов, полных вешней воды, жёлтых кувшинок в пруду, свиста ночных пролетавших уток? Чья воля движет им среди хребтов и морей, боёв и военных манёвров, не позволяя остановиться, погрузиться глубокой мыслью в притихшую душу и понять, откуда он взялся на этой земле и куда исчезнет, когда пробьёт его час?
Окладников стоял, запрокинув голову, смотрел на белые звёзды, и голова у него кружилась.
Он увидел, как одна звезда среди множества ярких звёзд стала ярче. Увеличивалась, стремительно приближалась. На аэродроме вспыхнул аметистовый прожектор, освещая полосу. И в этот аметистовый свет с грохотом ворвался перехватчик. Как скользкая рыба, метнулся по бетону, сбрасывая с плоскостей сиреневые капли света. Удалялся со звоном, и за ним белоснежно пузырился тормозной парашют.
Утром, на рассвете, они встретились с майором Латуниным. На плече майора висел автомат, в карманах лифчика виднелись фонарь, гранаты, автоматные рожки.
— Доброе утро, товарищ генерал. Я обещал вам очки. Возьмите, — майор, сияя васильковыми глазами, протянул Окладникову тёмные очки, и Окладников благодарно принял подарок.
Машина подвезла их к вертолётной площадке, где, готовый к полёту, застыл вертолёт. У пятнистого борта стоял экипаж. Командир, увидев Окладникова, поправил на плече короткоствольный автомат и доложил:
— Товарищ генерал, экипаж к полету готов. Продолжительность полёта час десять минут. Командир вертолёта майор Артамонов.
Окладников пожал руку командиру, второму пилоту и борт-технику. По откидной лестнице залез на борт, разместился у иллюминатора, рядом с жёлтым топливным баком. Майор Латунин сел напротив. Вертолёт задрожал, зарокотал, в иллюминаторе полетела зыбкая тень винта. Качнуло, и машина взлетела, косо пошла, оставляя в стороне бетонную полосу, строения, врытые в землю боевые машины пехоты, и потянулись зелёные холмы. Они прерывались белёсой пустыней, над которой вставало солнце, врывалось в иллюминатор яркими вспышками.
Вертолёт облетал стороной населённые пункты, чтобы не попасть под обстрел неприятеля. А когда пролетал над селением, отстреливал красные шарики ложных целей, словно засевал землю огоньками семян, оставлял за собой пучки волнистых волокон.
Пролетали над дорогами, и можно было увидеть редкие машины. На краю селенья виднелись стадо коров и крохотная фигурка пастуха.
В стороне проплыл город, окружённый горчичной дымкой. В нём не было жизни. От него осталась одна скорлупа. Он напоминал окаменелую раковину, в которой умер моллюск.
Окладников, мало спавший ночью, начинал дремать под ровный рокот винтов и дрожанье фюзеляжа, среди редких вспышек солнца, перетекавшего с одного борта на другой. Он дремал, и ему казалось, что он видит в полусне бесконечный домотканый половик из синих, розовых, зелёных полос, и это милое с детства домашнее видение доставляло ему радость.
Он очнулся, разбуженный стремительным приближением опасности, которая мчалась с земли. Превратилась в грохот, в полыхнувший из кабины огонь, в толчок горячего воздуха, который сорвал его с места и ударил головой о шпангоут. Теряя сознанье, успел моментальным зрением увидеть развороченную кабину, влетавший в салон огонь и майора Латунина, сорванного с сиденья, парящего в невесомости.
Второй ужасный удар привёл его в чувство. Он был прижат к хвосту фюзеляжа, вмятый в обшивку. Кругом горело, хрустело, кабина сплющилась при ударе о землю, тела экипажа, разорванные, пробитые металлом, липко горели, а майор Латунин лежал на днище и дёргался, и к нему подбирался ручеёк огня.
Окладников выдрался из лепестков алюминия, упал от острой боли в бедре, пополз к дверям, которые вылетели от удара. Хотел нырнуть, вывалился головой вниз из горящей машины. Рядом дёргался, хрипел майор Латунин, и Окладников, видя, как ручеёк огня начинает лизать майора, потянул его к дверям. Вывалился из машины, опять на мгновение потерял сознание, а очнувшись, со стоном потянул на себя майора. Сволок его за шиворот на землю, видя на днище красную полосу крови. Автомат, прицепившись за ногу майора, упал вместе с ним на землю.
Вертолёт горел, в сплющенной кабине виднелись изломанные тела экипажа. Спасаясь от взрыва бензобаков и висящих на подвесках снарядов, Окладников пополз от вертолёта, утягивая за собой майора. Слышал его булькающий хрип, видел цеплявшийся о комки земли автомат.
Он отполз на десяток метров, когда вертолёт взорвался. Дунул бушующим пламенем, брызнул свистящим металлом, и осел, чернея скелетом, сквозь который плескался огонь. Лопасти винта опали к самой земле. Жаркая гарь достигала Окладникова, и он отполз ещё дальше, подтягивая к себе майора.
— Сейчас, майор, погоди! — бормотал он, отпуская ворот майора, просовывая руки ему под голову, приподнимая её. Увидел шею майора, на которой рана хлестала кровью. Шейная артерия была перебита, и кровь лилась за ворот, Вся одежда была чёрной и липкой, по земле тянулась кровавая полоса.
Майор слабо чмокнул, на губах вздулся розовый пузырёк, и он затих. Его бронзовое лицо и васильковые глаза стали блёкнуть, белеть. Окладников осторожно убрал руку из-под головы майора, и тот плоско вытянулся, раскрыв в небо побелевшие глаза.
Окладников лежал рядом с мёртвым майором, стараясь понять случившееся. Вертолёт был сбит ракетой переносного зенитно-ракетного комплекса. Значит, облетая районы, где обосновались боевики Джабхат ан-Нусры, он всё-таки прошёл над селеньем, где располагались повстанцы. Ракета попала в кабину, уничтожила экипаж, майор при падении был смертельно ранен, а Окладников получил перелом или вывих бедра, о чём ему скажет хирург.
Он ощупал бедро, нажатие причиняло острую боль. Была досада на командование, посадившее его в одиночный вертолет, хотя в условиях боевых действий надлежало летать только парой. Взрыв произошёл на сороковой или пятидесятой минуте полёта. Была потеряна связь, и база должна была выслать вертолёты-спасатели. Скоро они появятся в воздухе, дым от сбитой машины послужит им ориентиром. Но этот же дым послужит ориентиром для боевиков, сбивших машину.
Эта мысль ужалила его, заставила оглядеться. Кругом была горячая степь, залитая солнцем. Кое-где зеленела трава. Чадил и догорал вертолёт. Поодаль белёсый, протёртый колесами, тянулся просёлок. Было безлюдно.
Окладников отцепил от ноги майора автомат, достал из его залитого кровью лифчика автоматный рожок и гранату, сунул себе в карманы. Пополз, волоча ногу, подальше от вертолёта и мёртвого майора, которые могли служить ориентиром для повстанцев.
Он дополз до неглубокой выемки, у которой рос маленький куст, покрытый розовыми цветами. Листья были мелкие, глянцевые, как у растений пустыни. Куст торопился отцвести, пока не наступило летнее пекло. Розовые цветы выделяли клейкий сок, и крохотные насекомые с прозрачными крыльцами облепили ветки, лакомились соком.
Он понимал, что случилось ужасное, то, что случается на войне, но удаляется сознанием с переднего плана, сохраняется как невнятная угроза, заслоняется инстинктами, азартом, верой, что эта участь его минует. Не миновала. Он был сбит, ранен, находился рядом с врагами. Но среди этого ужаса сияло чудо спасения. Он не разбился. Его не разорвала ракета. Он уцелел, чтобы продолжать жить. И этим чудом обязан отцу и матери, которые на другой половине земли, в оренбургской деревне, молились о нём, думали непрестанно, посылали невидимый луч своей нежности и любви. Окладников ловил этот луч, лёжа в малой ложбинке под палящим солнцем, глядя, как в стороне догорает вертолёт, и поодаль лежит мёртвое тело майора.
Мысленно он присел на волшебную скамеечку, украшенную разноцветными пуговицами, и стал молить, чтобы к нему пришло избавление.
Солнце пекло. Вяло колыхался дым догоравшего вертолёта. Майор лежал поодаль, и его нога была приподнята в колене. Видно, Окладников согнул её, когда стягивал ремень автомата. На розоватых цветах мерцали прозрачные крылья беззвучных насекомых. Окладников всматривался в белёсое небо, ожидая увидеть точки приближающихся вертолётов, старался уловить их далёкий стрёкот. Машины приблизятся, сделают круг, и одна останется в воздухе, нацелив на землю жала реактивных снарядов, а другая опустится, из-под сверкающих винтов ринутся автоматчики, и он увидит их родные лица, почувствует крепость их спасительных рук.
Было тихо, лишь в дымном скелете сбитого вертолёта что-то потрескивало.
Он увидел, как в стороне запылило. По дороге в солнечной пыли катил грузовичок. В кузове, держась за кабину, стояли люди. Грузовичок остановился. Пыль снесло, и на землю спрыгнули четверо. Окладников видел в их руках автоматы. У одного на плече висел гранатомёт. Окладников перестал дышать, а потом в груди тоскливо заныло, затрепетало. Это были враги, появления которых он ожидал, откладывал на потом, вымаливая появление вертолётов. Но первыми появились враги. Вертолёты, подоспев, ударят по ним из курсовых пулемётов, взрыхлят взрывами дорогу, перевёртывая грузовичок, обращая в бегство стрелков. Станут гонять по степи стрекочущими пулемётами.
Стрелки, держа автоматы, сошли с дороги и стали приближаться к догоравшей машине. Они шли осторожно, останавливались. На одном был красный, обмотанный вокруг шеи шарф. Он казался главным. Останавливал остальных, водил рукой, указывал на горящий вертолёт.
Окладников из ложбинки видел, как они приближаются. Их смуглые, покрытые щетиной лица, их упругая поступь, тусклый отсвет стволов, красный шарф предводителя.
«Вертолёты, где вы, родные? — молитвенно думал он, втискиваясь в ложбинку, подтягивая к себе короткоствольный автомат.
Стрелки с двух сторон подошли к вертолёту. Рассматривали обугленный короб, уклонялись от зловонного дыма. Они не лезли в расколотый фюзеляж, лишь заглядывали в расплющенную кабину, где слиплись изуродованные и обугленные пилоты и борттехник. Увидели лежащего в стороне майора. Навели автоматы, стали крадучись подбираться, а потом, убедившись, что он мёртв, распрямились и подошли, негромко разговаривая.
Предводитель в красном шарфе пнул майора, согнутая в колене нога майора распрямилась и опала.
Лицо предводителя стало поворачиваться, и его глаза встретились с глазами Окладникова. Мгновение смотрели один на другого. Предводитель вскрикнул, ринулся к Окладникову, и тот, рванувшись в ложбинке, ударил из автомата. В развороте Окладников потревожил ногу, от острой боли едва не потерял сознание. Автоматная очередь прошла стороной. Стрелок в красном шарфе отпрянул, и все четверо отбежали и скрылись за решётчатым корпусом вертолёта, затянутого гарью.
Было тихо. Что-то уныло потрескивало в разбитой машине. Стрелков не было видно. Окладников осторожно, испытывая боль в ноге, развернулся в своем укрытии, понимая, что оно не спасает его от пуль, он виден врагам, и они меткими выстрелами могут его добить.
Но враги не стреляли. Они не хотели его убивать. Они хотели захватить его в плен. Страх оказаться в плену, мысль о том, что он, русский генерал, окажется в плену повстанцев, ожесточили его, превратились в ожесточённое чувство отпора. Он слил воедино всю оставшуюся в нём энергию, собрал всю по каплям из разных частей своего побитого, сотрясённого тела и был готов защищаться.
Двое стрелков, пригибаясь, выскочили из укрытия, кинулись в сторону, желая обогнуть ложбинку. Окладников очередью остановил их, загнал обратно.
Короткоствольный, с чёрным рыльцем автомат не обеспечивал попаданий. Окладников стал выцеливать прогалы среди вертолётных шпангоутов, ожидая увидеть стрелка и всадить в него пулю.
Но враг не появлялся, а из дыма вынеслась кудрявая трасса гранаты, прянула над его головой. По соседству грохнул взрыв, окатил душной волной. Место, куда угодила граната, дымилось и тлело.
Этим враги хотели его оглушить. Двое опять появились, приседая на корточки. И Окладников послал в них злую очередь, отбиваясь от них, не пуская к себе, вновь загоняя за металлический ком обломков.
«Вертолёты, где вертолёты? Где, чёрт возьми, вы, родные?»
Он увидел, как двое стрелков выскочили из укрытия и бросились бежать, но не к нему, а к дороге, где стоял грузовичок. Удалялись, и Окладников пустил им вслед очередь. Один упал, но тут же поднялся и продолжал бежать. Они заскочили в грузовичок, и тот умчался, поднимая золотистое облачко пыли.
Окладников расстрелял весь рожок и сменил его. Это был последний рожок, его спасение и надежда. Он смотрел, как тает золотое облачко пыли, и молил, и приказывал:
«Вертолёты, где, чёрт возьми, вертолёты? Господи, пошли вертолёты!»
Было тихо. Ни стрельбы, ни перебежек врага. Окладников сжимал автомат, нервно, зорко смотрел, не появится ли в проломах шпангоутов красный шарф.
Ему казалась ужасной мысль о плене.
Было невыносимо представить, как на телеэкране возникнет его измождённое, измученное пытками лицо, и он запекшимися губами произнесёт отречение от Родины, армии, винясь перед врагом. И это увидят его друзья генералы, подчинённые офицеры, министр обороны, все люди, с отвращением от него отворачиваясь. Зарыдают мать и отец, видя муку и позор сына. А потом покажут его в оранжевом балахоне, на коленях, и чёрный палач тесаком отрезает ему голову, держит за волосы, и это увидит Ольга, сидя перед телевизором на удобном диване, на котором они сидели, обнявшись.
Это было ужасно, сотрясало его. Он перехватил цевьё автомата, глядя на воронёный луч солнца, пробегавший по стволу.
Крохотный куст розовел цветами. Хрупкие крылья насекомых тихо мерцали. И безумная, спасительная мысль: напряжением души, молитвенным страстным порывом вырваться из своего обличья, из окровавленной пятнистой одежды, из расцарапанного лица, избитого тела и переселиться в хрупкое прозрачное тельце этой божьей твари. Сложить за спиной прозрачные крыльца, припасть к цветку и исчезнуть из ужасной человеческой жизни, где война, пули, ожесточённые люди, падающие в огне вертолёты. Переселиться в хрупкое бытие, где он станет невидимым, недоступным. Избежит позора и смерти.
Раздался стрёкот. Его глаза страстно обратились к небу, стали искать крохотные, как пернатые семечки, вертолёты. Но на дорогу с хвостами пыли выкатили четыре грузовичка. В кузовах были люди. Над кабинами темнели пулемёты. Грузовички встали на дороге, и с них спрыгивали стрелки. Их было двенадцать или пятнадцать. Он считал и сбивался. Они столпились на дороге, а потом рассыпались цепью, полумесяцем, двинулись на него.
Они приближались, останавливались. Были в пределах выстрела. Но он не стрелял, подпускал их ближе. Услышал, как один из стрелков, прижав ко рту ладони, сложив их раструбом, прокричал: «Не бойся! Мы убивать не будем. Мы братья. Есть, пить дадим. Доктор покажем. Давай по-хорошему!».
Говор был ломаный, то ли кавказский, то ли азиатский. Стрелок опустил руки, что-то сказал своим. И они пошли вперёд, окружая его.
Окладников повёл стволом, нажимая на спуск, выпустил долгую, веером, очередь. Видел сквозь скачущий ствол, как двое упали, а остальные стоя, припадая на колено, лёжа, открыли шальной огонь, который окружил его свистом пуль, шорохами пробитой земли, облачками пыли в тех местах, где вонзались пули. Куст с цветами и насекомыми был срезан, и с его исчезновением исчезла последняя надежда на спасение.
Боевики ещё несколько раз поднимались, под прикрытием очередей, приближались, и он наугад отстреливался, пока не опустел магазин.
Он отбросил автомат и достал гранату. Ему снова кричали: «Будем бить, язык отрезать, руки ломать! Сдавайся!».
Он лежал на спине, сцепив на груди руки, в которых была зажата граната. Над ним было пустое белёсое небо чужой страны. Его жизнь завершалась с каждой секундой, и в этих секундах мелькнули лица отца и матери, и соседской девушки, и петух, и синяя речка, и лицо жены, исполненное нежности и укоризны. И когда над Окладниковым нависли смуглые, опалённые солнцем лица стрелков, и несколько автоматных стволов уткнулись ему в голову, он рванул кольцо, и сияющий свет, огромный и безымянный, беззвучно полыхнул и унёс его в бестелесную пустоту.
И уже летели краснозвёздные вертолёты, били из небес пулемётами, рыли дорогу взрывами, и бойцы спецназа спешили к его бездыханному телу.
