Ельцин уже многократно негативно осужден теми или иными политиками и общественным мнением за организацию переворота в сентябре 1993 года и расстрел российского парламента. Лишь нескольких голосов не хватило по этому пункту до конституционного большинства при обсуждении вопроса о его импичменте в 1999 году.
Конечно, нарушать Конституцию – нехорошо. Распускать законно избранный орган власти, тем более высший орган власти в стране, нехорошо и преступно. Тогдашняя Конституция не только не давала президенту на это права, но и прямо подобные действия запрещала. Причем существовала запись, согласно которой подобное действие автоматически означало прекращение полномочий президента.
Расстреливать здание парламента из танковых орудий – преступное действие. Более того, поскольку с конституционной точки зрения, подписав Указ 1400, Ельцин утратил свои президентские полномочия, приказ на расстрел парламента был отдан уже не президентом, превышающим свои полномочия, а частным лицом, таких полномочий вообще не имеющим.
С точки зрения не только Конституции, но и Уголовного кодекса, налицо был заговор ряда частных лиц, направленный на свержение законно избранной власти и изменение конституционного строя.
Поскольку все последующие правовые действия, в частности, референдум 12 декабря 1993 года и выборы нового парламента имели основой частью неконституционные акты (как указ 1400, который признан неконституционным по так и не отмененному решению Конституционного суда) либо частные волеизъявления лица, в период после 19 сентября 1993 года как минимум до 3 июля 1996 года не обладавшего никакими официальными полномочиями, все последующие правовые действия – юридически ничтожны и соблюдаться не должны.
Поскольку неконституционно избранная Думы 12 декабря 1993 года — незаконна и юридически ничтожна и объявленная ею амнистия по этим событиям, то есть все лица, принявшие участие в сентябрьского-октябрьском перевороте 1993 года – государственные преступники, подлежащие аресту и осуждению по соответствующей статье Уголовного кодекса РФ. Все, включая сотрудников милиции, препятствовавших нормальной деятельности парламента в эти дни, офицеров, приведших в Москву войска, сотрудников группы «Альфа», арестовавших депутатов и руководство Верховного Совета, танкистов, стрелявших по зданию парламента и т.д.
Несмотря на это, все эти лица на свободе, хотя вина тех, кто выполнил преступный приказ, не меньше вины тех, кто его отдал. Несмотря на это, формально действует Конституция 1993 года. Как и правовая система, созданная на ее основе с этой точки зрения преступными собраниями злоумышленников, именующими себя «Государственной Думой» и «Советом Федерации».
Это означает только одно. Правоту выдающегося политтехнолога начала 20 века в России, однажды сказавшего: «Право есть ничто без силы, способной принудить к соблюдению права». Фамилия политтехнолога – Ленин. Действительно, самый успешный политтехнолог в истории страны, если и не всего мира.
С конституционной и юридической точки зрения в 1993 году в России была однозначная, простая и прозрачная ситуация. Был высший орган государственной власти, правомочный принять к своему рассмотрению любой вопрос – Съезд народных депутатов. Причем даже постановления Съезда имели силу законов. Было высшее должностное лицо, Президент РСФСР, имеющий право издавать Указы по вопросам, не регулируемым законами. Это лицо, по Конституции, в силу того, что высшим органом был Съезд, было подчинено и подотчетно последнему.
В период с декабря 1991 по декабрь 1993 г. это «высшее должностное лицо» имело право, в силу полученных от Съезда чрезвычайных полномочий, издавать Указы, противоречащие законам и обладающие приоритетом по отношению к последним. Однако избираемый Съездом Верховный Совет имел право налагать на эти Указы абсолютное «вето». И эти полномочия президента закончились в декабре 1992 года и далее не продлялись. При этом президент мог налагать преодолеваемое «вето» на принимаемые Верховным Советом законы.
Таким образом, во главе системы государственной власти России стояла триада: Президент, Верховный Совет, Съезд. Первые два звена были относительно равновесны, каждое могло блокировать законодательные акты другого, но Верховный Совет отменять «вето» Президента мог, а Президент отменять «вето» Верховного Совета не мог. Однако над ними обоими стоял Съезд, который мог отменить любые решения каждого из них. В полном смысле слова это не была «Советская республика», но что-то похожее, в политологии называемое «режимом ассамблеи». Три наиболее известные аналога такой системы: Долгий Парламент в Англии (условно – от казни короля до разгона его Кромвелем), американский Конгресс до принятия Конституции и Революционный Конвент во Франции.
Сама по себе форма – не очень устойчивая и не долговременная. Однако конституционно – вполне законченная. Тут главное четко зафиксировать, что в отличие от нынешней России, ее «Декабрьской республики», где Президент является главой государства и венчает собой пирамиду власти, в Августовской республике 1991-93 гг. он ничего не венчал и ничего не возглавлял, кроме, с некоторыми оговорками, системы исполнительной власти. Он был как бы главный чиновник для поручений при Съезде и Верховном Совете, главный наемный менеджер при Совете Акционеров, хотя и избирался «всенародным голосованием».
Юридически – все было однозначно. Политически – парламент и президент представляли разные политические силы страны. Если до 1992 года Съезд поддерживал (хотя и не полностью) президента и дал ему чрезвычайные полномочия для осуществления «реформ», то после их провала в 1992 году Съезд отказал Президенту в поддержке и эти полномочия далее не пролонгировал. Президент, тем не менее, настаивал на продолжении этого бредового начинания, апеллируя к тому, что они соответствуют его предвыборной программе, поддержанной при его избрании 12 июня 1991 года. Съезд, которому бредовость этого начинания стала ясна, требовал от данных «реформ» отказаться.
Президент конституционно был обязан подчиниться Съезду, но политически – не хотел. Съезд мог и дальше поддерживать президента, но был вовсе не обязан и не хотел этого делать.
Таким образом, вопрос из конституционного превращался в политический. То есть такой, в котором главную роль играет не право, а политическая сила. Конституционно президент был слабее Съезда, политически – он оказался сильнее.
Это противостояние права и силы в конфликте исполнительной и законодательной власти показано в классическом анализе, предложенном Марксом применительно к истории Второй Республики во Франции, к вопросу о противостоянии Национального Собрания и Президента Луи Бонапарта. Маркс, в частности, показал, что в такой конфигурации – Парламент против Президента – президент функционально всегда сильнее парламента.
Президент избирается всей нацией и может апеллировать к полномочиям, полученным от всего народа. Хотя Ельцин, уточним, на выборах 1991 года получил лишь 42% голосов всех избирателей, то есть никогда не был буквально «всенародно избранным», никогда не был «президентом большинства». Парламент представляет совокупность депутатов, избранных от округов в отдельности, то есть представляет совокупность воль округов, но не всего народа.
Президент имеет рычаги управления исполнительной властью, ему подчиняется весь управленческий аппарат, парламент таких рычагов не имеет, то есть на деле ему не подчиняется никто. Этот вопрос вставал и во Франции, когда часть депутатов для гарантии полномочий Национального собрания предложила принять закон, дающий председателю парламента право прямого вызова войск. Закон был провален. Президент, скажем, может отдать генералам приказ: «выводите войска», парламент — не может.
Президент находится относительно в тени, его повседневная деятельность не освящается СМИ, парламент – в фокусе внимания, в результате – глупости, которые может в текущей практике делать президент, от общества скрыты, глупости, которые таким же образом делает парламент – на виду, что ведет к компрометации последнего.
Президент может принимать решения оперативно и в рабочем порядке, то есть – принимает их быстро. Парламент скован сложной процедурой и рамками своих заседаний, то есть принимает их медленно.
В тех случаях в истории, когда парламенту удавалось противостоять исполнительной власти, как, например, в ходе противостояния с королем в 1789-91 гг. сила его была всегда в прямом обращении к массам, в организации их прямого силового действия. Для этого надо иметь подъем активности масс, систему коммуникаций, желательно – относительно живую партийную или подобную ей систему.
Съезд и Верховный Совет в 1993 году в России были скомпрометированы в глазах достаточно широких масс поддержкой, ранее оказанной Ельцину, участием в разгоне союзного руководства, ответственностью за реформы Гайдара, часто – комичным характером своих заседаний, транслировавшихся публично.
При этом ведущие СМИ были на стороне организаторов переворота, партии и фракции, заседавшие в парламенте, кроме коммунистов, системы мобилизационного воздействия на своих сторонников практически не имели.
Даже в этих условиях Ельцину удалось осуществить разгон высших органов власти только с третьей попытки. Съезд отбился в декабре 1992 и в марте 1993 года.
Кулуарную и всю скрытую систему договоренностей и внутренних интриг власти можно рассматривать особо, но это большая и отдельная тема. Важно то, что к стыду сторонников Съезда они практически не подготовились к серьезному противостоянию с заговорщиками.
После первых двух попыток переворота, когда было абсолютно ясно, что Ельцин не примирится с отведенной ему по Конституции ролью, руководители парламента не подготовили ресурсов для силового противостояния. Парламент не имел ни резервной системы связи, ни запасов продовольствия, ни резервных систем энергоснабжения. Хотя последние в федеральном здании такого рода, проходящем по высшей категории системы гражданской обороны, просто по определению должны были быть.
Даже то оружие, которое было в здании, в основном не было роздано защитникам Съезда. В первую очередь его раздавали офицерам, во вторую – фашистам, и только в третью – коммунистам, которых было большинство. То есть большинство людей, пришедших на выручку парламенту, его руководители оставили безоружными. Толпы людей, стекавшиеся по призыву коммунистов на помощь парламенту (3 октября, в день восстания и прорыва блокады здания Верховного Совета их число превысило полмиллиона человек, а по некоторым оценкам – доходили до миллиона) не были ни организованы, ни вооружены и оказались в Останкино один на один с элитными подразделениями заговорщиков и бронетехникой танковых дивизий, поддержавших переворот.
При этом, если среднее звено компартии пыталось мобилизовать и объединить людей, высшие руководители ЦИК КПРФ выступали по телевидению с призывами не допустить кровопролития, чем дезорганизовывали сопротивление перевороту.
Противостояние закончилось так, как оно должно было закончиться в такой конфигурации: поражением Права и Конституции.
Повторим, конституционно ситуация была абсолютно прозрачной. Конституционного конфликта, конституционной дилеммы – не было. Конституционно Ельцин должен был либо подчиниться воле парламента, либо оставить свой пост. Это было единственным конституционным выходом из ситуации. Но он не захотел подчиняться, а сделал то, что соответствовало уже не конституционной, а нормальной политической логике борьбы – силовым способом подавил противника.
Съезд оказался к этому не готов. То есть парламент оказался не готов жить не по выдуманным идеальным лекалам, а по реальным, нормальным законам реальной политики. Следовательно, лидеры парламента – просто не годились для участия в политике и их устранение было нормальным, естественным, здоровым политическим процессом, потому что в ходе противостояния они выявили свою профнепригодность. Потому что они проявили менталитет, с которым управлять страной – просто нельзя.
Вполне логично возникает вопрос: «Что же, Ельцин был прав, расстреляв парламент?»
Ответ, казалось бы, очевиден. Он – в осуждении Ельцина, его правления и его последствий. Но это – исторический, а не политический ответ. Ельцин был не прав, принимая свой курс и свой политический заказ. Ельцин был не прав, навязывая его стране. Но дело не в этом. Это – уже очевидно.
Ельцин был прав в другом. Он был прав в том, что, встав на путь политической борьбы, он действовал по законам политической борьбы. А последняя предполагает не убаюкивание себя констатацией своей исторической или конституционной правоты, а политическое и силовое отстаивание своих политических целей и своих политических интересов.
Коммунисты долго убаюкивали себя осознанием своей исторической правоты – и потеряли и власть, и остаточное влияние в парламенте. Депутаты Съезда убаюкивали себя сознанием своей конституционной правоты – и в большинстве своем оказались выброшенными из политики.
И те, и другие, не поняли простого политологического положения. хорошо осознававшегося как создателями компартии, так и создателями Советов: правота дает право на борьбу, а не избавляет от необходимости ее вести.
Если считаешь, что ты прав, это не значит, что неправый сдастся тебе на милость и не бросит против тебя танки. Это значит, что ты должен вызвать танки и раздавить врага.
А когда руководителям обороны Белого Дома в сентябре 1993 верные Конституции военные предложили привести танки и «к вечеру закрыть Верховный Совет броней», ответ был: «Ну что вы, это же кровь может пролиться».
