Спорадические споры между представляющим Белоруссию Лукашенко и, скорее, не представляющими, чем представляющими Россию корпоративными кланами и создают для России опасности потери Белоруссии как союзника и форпоста на западном направлении, и ставят под сомнение любые интеграционные процессы на территории, которую принято называть постсоветским пространством.
Потому что встает вопрос: если большой объединяется с меньшим, то на каких правах. Если на равных – оживают комплексы большого, если на соразмерных — оживают комплексы меньшего. И крики эпатажных эфирополитиков: «Пусть войдут к нам в состав! И не целиком – а по частям!» — работают только на активизацию националистов, включая крайних, в меньшем государстве.
Они декларируют объединение и предлагают поглощение, провозглашают своим интересом Империю, а подменяют ее национальным государством.
Есть в конечном счете четыре типа организации государств: федерация, конфедерация, империя, унитарное (национальное) государство. При этом, на самом деле, границы между некоторыми из этих определений подвижны: империя, например, может существовать и в форме федерации, и конфедерации, и собственно империи.
При этом такая историческая империя, как Япония, есть на деле унитарное государство, в такое, казалось бы, вполне унитарное государство, как Великобритания, при небольших размерах имеет многие черты империи. Такие формальные федерации, как США, СССР — империи, а Священная Римская империя Германской нации на деле была конфедерацией.
Тут есть свои классификационные проблемы, которые еще решать и решать, но в данном случае интересны относительно идеальные выделения типов.
Империя — это такое (обычно большое) государство, где живет много (или несколько) народов, но есть один сильный центр власти, хотя права входящих в его состав государственных образований могут быть различны, и отношения власти и подчинения – ассиметричны. То есть, одни регионы (как губернаторства в Российской империи) практически никаких особых прав в отношении с центром не имеют, а другие (как, скажем, в той же Российской империи) Бухарский Эмират или Великое княжество Финляндское и Царство Польское могут быть предельно автономны даже в своем социально-экономическом устройстве. Но в целом власть имперского центра сильна, неограниченна и едина.
Национальное государство – это такое государство, в котором в идеале живет один народ, власть, властный центр и законодательство едины.
Федерация – государство, в котором проживает много народов или, во всяком случае, есть несколько территориальных образований, обладающих своей структурой не назначаемой из центра власти и своим региональным законодательством, наряду с федеральным, причем федеральное законодательство приоритетно над региональным. При этом федерации могут быть административные (США), исторические (ФРГ) и национальные (РФ).
Конфедерация также предполагает проживание нескольких народов или региональных общностей, в которых имеется свое законодательство и власть наряду с центральными, но региональное законодательство приоритетно по отношению к центральному, а последнее вступает в силу в том или ином субъекте только после того, как последний его одобрит.
У всех моделей есть свои плюсы и минусы, наиболее распространены федерации и национальные государства, но, по умолчанию, при рассмотрении идеальных типов как бы имеется в ввиду, что федерации и конфедерации состоят из относительно сопоставимых по размерам, населению и экономическому потенциалу субъектов. Ведь признается, что эти субъекты равноправны, но, в первом рассмотрении, не могут же быть равноправны субъекты, порядково расходящиеся по этим показателям.
И вот это та самая проблема, которая встает перед Россией при определении формы государственного воссоединения как сегодня на пространстве СССР, так и во время образования СССР из бывших провинций Российской империи. Уже тогда это вылилось в известное, ныне гиперболизируемое, расхождение между Лениным и Сталиным по определению формы Союза: вступление других республик в РСФСР в качестве субъектов ее федерации, либо образование нового Союзного государства при равноправном объединении этих республик.
Во втором случае получалось, что Россия оказывалась одной из четырех (потом 15) республик, хотя превосходила их всех размерами, населением и промышленной мощью. В первом случае выходило, что республики (в тот момент Украина, Белоруссия и ЗСФСР, включавшая Армению, Грузию и Азербайджан) должны как бы отказаться от предоставленной им независимости и войти в то государство, из которого они недавно вышли. То есть, психологически получалось, что у них «независимость» как бы отбирают, что создавало проблемы для надежности такого объединения.
Почему, собственно, Ленин, который теоретически был сторонником даже не федерации, а унитарного государства, предпочитал второй вариант, находя его более прочным, в котором более крупная республика – Россия — как бы поступается своими правами в пользу равноправия, но в силу своего потенциала все равно будет играть ведущую роль в этом объединении.
Правда, через семьдесят лет в период кризиса русские национал-патриоты использовали эту роль России, чтобы кричать о том, что она кормит окраины, требовать декларации о суверенитете, и, в результате, спровоцировали раздел единого государства.
Еще раз: разрушение Союза, начатое принятием Декларации о Суверенитете России, было делом рук не Яковлева с Шеварднадзе, а продуктом национал-патриотических кланов российской элиты, рассчитывавших на превращение остальных республик из союзных республик – по существу в колонии.
А сегодня они же, с той же аргументацией мешают всем попыткам восстановления государственной целостности страны, заявляя, что в случае реинтеграции России придется кормить десяток других республик. С другой стороны, определенная часть тех, кто, понимая необходимость восстановления целостности, поддерживает реинтеграционные процессы, настаивают на том, чтобы Россия шла не на равноправное объединение, а условием воссоединения выдвигала вхождение республик в ее состав.
То есть, здесь есть два вопроса, по которым идет спор:
Первый: нужно ли в принципе, и России в частности, воссоединение расчлененных в 1991 году территорий, второй: в какой форме его наиболее эффективно осуществлять.
В данном случае первый вопрос не рассматривается, выводится за скобки, поскольку это действительно отдельная тема и отдельная система аргументации, которая, если увлечься ей, полностью подменяет собой второй, более практический вопрос. При этом, с одной стороны, социологические данные показывают, что большинство населения той же РФ выступают за реинтеграцию, с другой – даже на самом общем уровне обычно считается естественным, что если те или иные обстоятельства привели к разделу твоей страны на несколько частей, то естественно и нормально – стремиться к восстановлению ее территориальной целостности, с третьей, исторически более или менее понятна тенденция формирования более крупных государств, с четвертой – выгода реинтеграции в общем-то понятна и большинству представителей правящей элиты, другой вопрос, что это может противоречить их конкретным частным интересам.
Второй же вопрос, по сути, возвращает нас к расхождению 1922 года: если Россия, которая по факту больше и богаче, чем другие республики, признает свое равноправие с ними, получается, что ущемлена она. Если они заявят о своем вхождении в нее на правах ее частей, субъектов ее федерации, они как бы вступят в нее, откажутся от своей полученной ранее независимости. А независимость – такая вещь, что, вроде бы она на деле нужна только маргинализированным историкам, а с другой стороны – кто же откажется от независимости…
И это реальность. И тут есть разные моменты.
Первый – кому это больше надо? России или воссоединяемым с нею «независимым государствам»?
То есть, объективно понятно, что на самом деле это больше всех надо самим народам, населяющим что Россию, что другие республики, просто потому, что дает им и экономическую выгоду, и единую защитную социальную систему, и «единый рынок труда», и большую свободу передвижения и т.д. Но это объективно, что может быть осознанно, а может не быть, что может выражаться в политической воле, а может не выражаться.
