Александр Дугин: Антикейменос

Онтология и опыт «Радикального Антихриста»: семантический, религиоведческий, социологический, политологический аспекты.

Традиционализм и семиотика

Цель этой статьи рассмотреть фигуру «Антихриста» и смысловое поле «конца времен» вне привязки к какой-то одной, конкретной религиозной традиции. Но фигура «Антихриста» (Ο Αντίχριστος) имеет такую привязку — к христианству. Следовательно, можно говорить, что мы рассматриваем не только и не столько напрямую христианскую фигуру Антихриста, но и его аналоги. Это приводит нас к тематике традиционализма.

Что такое традиционализм? Это не одна из традиций. Это та структурная матрица, та парадигма, которая является общей для разных традиций. Если сравнивать их с обществом Модерна, с Новым временем и секулярной парадигмой современной науки, то окажется, что все конкретные традиции и религии имеют нечто общее. Стремление описать, выявить, выделить это общее ведет к традиционализму.

В таком контексте традиционализм может быть понят как результат социологического анализа современности (с негативными выводами) и с параллельной компаративистикой конкретных традиций. Но претендует он (например, в лице Генона[1]) на другое – на «примордиализм», то есть на то, что традиционализм есть выражение Примордиальной Традиции, которая предшествует известным традициям, а не последует им.

Мы не будем сейчас обсуждать вопрос о том, оправдана ли эта претензия. Пока нам достаточно того, что социологическая процедура, реконструирующая традиционализм или парадигму традиционного общества по контрасту с обществом современным, совершенно достоверна. Одно это придает Генону убедительность. А вот обоснована ли его убежденность в том, что социологический и философский концепт «Традиции» соответствует реально и исторически, а также онтологически, какому-то сущему, лежащему в корнях и могущему быть воспринятому опытным путем (включая метафизические и спиритуальные формы опыта), это требуется рассмотреть более тщательно. То есть можем ли мы говорить о истинной «примордиальности», а не просто об постериорной ментальной реконструкции, сродни постмодернистским обобщениям — вопрос открытый.

Ценность Генона в контексте Постмодерна очевидна. А как его идеи соотносятся со структурами Премодерна? И есть ли в Премодерне то, что он выделяет как центральную его часть — то есть Примордиальная Традиция?

Наше колебание убережет нас от впадения в синкретизм, New Age, оккультизм и неоспиритуализм. Мы не выносим вердикт, мы говорим: примем тезис о «Традиции» и даже о «Примордиальной Традиции» как концепт, безусловно оперативный социологически (общность структуры для конкретных традиций) и вынесем (пока) за скобки его историко-онтологическую обоснованность.

Подойдем к проблеме с точки зрения семиотики. Что такое конкретная традиция? Религиозная, например. Это язык[2]. Этот язык структурирован, содержит знаки и синтаксис, создает (коннотативные — для структуралистов) поля смыслов, конституирует или описывает (конституирует) денотаты. В любом случае, конкретная традиция имеет три лингвистических и логических пласта:

• ряд знаков (символов, догматов, сюжетов, мифов, нарративов), то есть структуры означающего;
• ряд соответствующих знакам значений (означаемые);
• и ряд смыслов (управляющих соотношениям первого и второго рядов — или соотношением знаков первого ряда между собой, коннотация).

Например, когда мусульманин говорит: «Аллах», — он имеет в виду иное, нежели то, что имеет в виду христианин, произнося слово «Бог». Без детального анализа трех рядов мы не можем ничего понять в конкретной традиции. Так и «Антихрист» — строго имеет смысл (и значение) только как фигура христианского нарратива, христианских догматов; он связан с Христом сложным образом (чаще всего обратным) и указывает нам на денотат (обозначаемое), который конституируется исключительно христианской религией и пребывает в ее рамках. Можно говорить об Антихристе как о коннотате, получающем бытие от своего концептуального места в системе христианского языка и его строя.

То же самое можно сказать о любой фигуре конкретной религии. Например, о Хизре мусульман или пророке Илие иудеев. Чему-то есть отдаленные аналоги в других религиях, чему-то нет.

Кроме того, есть заимствования и перетолковывание одинаковых фигур в разных контекстах. Это усложняет анализ.

Онтология денотатов в традиционализме

Но каковая семиотическая структура традиционализма, то есть Традиции — или, если угодно, «Примордиальной Традиции»? Эта структура представляет собой в отношении конкретных традиций своего рода метаязык, обобщающий парадигмальные свойства конкретных традиций, как конкретных языков. То есть мы имеем дело с обобщающим рядом знаков, который можно попробовать отнести к полю означающего.

Но смотрите: это — особое означающее, не совпадающее ни с одной конкретной традицией или религией. И тут самое интересное: чтó есть соответствующее поле означаемого, то есть денотаты традиционализма? Или иначе — чтó есть совокупность коннотативных смыслов традиционализма, конституирующих «эссенции» его как дискурса?

Есть ли у метаязыка вообще (и у традиционализма в частности) денотативное или коннотативное поле? Если метаязык конструкция чисто искусственная, то такого поля нет, так как метаязык служит только для технического описания того, как устроен реальный язык. Но если мы признаем (вместе с Геноном), что традиционализм есть не резюмирующая техническая абстракция, но выражение вечной перманентной и над-исторической структуры, то тогда есть.

Значит, для того, чтобы говорить об «Антихристе» вне христианского контекста — так, чтобы эта фигура имела и смысл, и значение, — мы вынуждены вставать на точку зрения примордиализма. В противном случае мы будем вынуждены ограничиться сопоставлением между собой трехуровневых рядов разных религий, вычеркнув саму возможность иметь дело с тем (онтологическим и смысловым), что является для них общим (кроме как в смысле апостериорных и дистанцированно посторонних — то есть номиналистских! — наблюдений и обобщений), так как, строго говоря, ничего общего у них нет (онтологически нет, нет как единства означаемого).

Антихрист в христианстве

Сказав все это, мы должны, тем не менее, вернуться к христианскому контексту, с которого нам и предстоит начать исследование семантики и значения этой фигуры.

Антихрист знаменует собой последние времена, эсхатологический эон, кульминацию отступничества — апостасии (ἀποστασία). Он обобщает условия (исторические, социальные, экзистенциальные, онтологические и т. д.), когда спасение максимально трудно и сложно, а все вещи в мире и даже в религии перевернуты. Антихрист выдает себя за Христа и за Бога. Да так умело, что многие не могут этого распознать. Это составляет сущность его функции: он путает, обманывает, извращает, выдает одно за другое. Он — арлекин, актер, паяц, шут.

Фигура Антихриста в семантике христианства может быть рассмотрена многомерно. Структурно она плотно сопряжена с христианской парадигмой истории. Эта история идет от рая к грехопадению, к перипетиям в судьбе избранного народа, затем к Христу, потом к Церкви, потом к избавлению сатаны от оков и к Концу Света, кульминацией чего является Страшный Суд. Этап появления Антихриста — последний перед Концом Света и Вторым Пришествием Христа. Поэтому тема Антихриста может быть взята как инструмент измерения христианского времени. А от того, как будет вычислено время, зависит многое — отношение к обществу, миру, даже религии. Ведь — и это самое важное! — Антихрист подделывает все, его эпоха — эпоха подделки. Подделки чего? Всего — мира, религии, общества, власти, человека. Это эпоха симулякров, субститутов, извращенных копий. И, следовательно, перед лицом стихии Антихриста люди последнего периода должны действовать и быть иначе, чем раньше. Видя воду, звезду, человека или храм, христиане до‑антихристового периода относятся к ним соответствующе. Но христиане антихристового периода приглашаются поступать иначе. Не доверять, проверять, быть бдительными перед самыми простыми и привычными вещами. Привычного больше нет. Во всем скрыт подвох. Эра Антихриста — это эпоха подозрения.

Катехон и Антихрист

Определение Антихриста имеет в православной традиции политическое измерение.

Полностью это фундаментальное для истории христианства место звучит так:

3. Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, 4. противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога. 5. Не помните ли, что я, еще находясь у вас, говорил вам это? 6. И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время. 7. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь. 8. И тогда откроется беззаконник, которого Господь Исус убьет Духом уст Своих 9. И истребит явлением пришествия Своего, того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными[3].

3. μή τις ὑμα̃ς ἐξαπατήση̨ κατὰ μηδένα τρόπον ὅτι ἐὰν μὴ ἔλθη̨ ἡ ἀποστασία πρω̃τον καὶ ἀποκαλυφθη̨̃ ὁ ἄνθρωπος τη̃ς ἀνομίας ὁ υἱòς τη̃ς ἀπωλείας 4. ὁ ἀντικείμενος καὶ ὑπεραιρόμενος ἐπὶ πάντα λεγόμενον θεòν ἢ σέβασμα ὥστε αὐτòν εἰς τòν ναòν του̃ θεου̃ καθίσαι ἀποδεικνύντα ἑαυτòν ὅτι ἔστιν θεός 5. οὐ μνημονεύετε ὅτι ἔτι ὢν πρòς ὑμα̃ς ταυ̃τα ἔλεγον ὑμι̃ν 6. καὶ νῦν τὸ κατέχον οἴδατε, εἰς τὸ ἀποκαλυφθῆναι αὐτὸν ἐν τῷ ἑαυτοῦ καιρῷ· 7. τὸ γὰρ μυστήριον ἤδη ἐνεργεῖται τῆς ἀνομίας· μόνον ὁ κατέχων ἄρτι ἕως ἐκ μέσου γένηται. 8. καὶ τότε ἀποκαλυφθήσεται ὁ ἄνομος, ὃν ὁ κύριος Ἰησοῦς ἀνελεῖ τῷ πνεύματι τοῦ στόματος αὐτοῦ καὶ καταργήσει τῇ ἐπιφανείᾳ τῆς παρουσίας αὐτοῦ, 9. οὗ ἐστιν ἡ παρουσία κατ’ ἐνέργειαν τοῦ Σατανᾶ ἐν πάσῃ δυνάμει καὶ σημείοις καὶ τέρασιν ψεύδους.

В церковно-славянском соответствующие места:

6. И ныне удерживàющее весте, во еже явитися ему в свое ему время.

7. Тайна бо уже деется беззакония, точию держяй ныне донде же от среды будет.

«Удерживàющее» — τὸ κατέχον — это причастие среднего рода, и относится к «Царству», «Империи», тогда как «держяй» — ὁ κατέχων — причастие мужского рода, указывает на того, кто удерживает, то есть на «Царя», «Императора». Оба слова образованы от глагола κατέχειν, держать, удерживать, дословно; означающего «иметь под», «обладать». Отсюда русское слово «держава», а также «власть» — то, что «держит» властитель, об-ладатель.

Вот как комментарии Иоанна Златоустого на Послания апостола Павла трактуют соответствующий сюжет:

Справедливо всякий может, во-первых, спросить, что такое удерживàющее (τό κаτέχον), и потом обнаружить желание узнать, почему так неясно говорит об этом Павел? Что же такое «удерживàющееявитися ему» то есть, «препятствующее»? Одни говорят, что это благодать Св. Духа, а другие — римское государство; с этими последними я больше согласен. Почему? Потому что, если бы (апостол) хотел говорить о Духе, то не выразился бы об этом неясно, но (сказал бы) определенно, что теперь препятствует ему явиться благодать Св. Духа, т. е. (чрезвычайные) дарования. Кроме того, надлежало бы уже ему придти, если тогда он должен придти, когда оскудеют (чрезвычайные) дарования, потому что они давно оскудели. Но так как (апостол) говорит это о римском государстве, то понятно, почему он только намекает на это и до времени говорит прикровенно. Он не хотел навлечь на себя чрезмерной вражды и бесполезной опасности. В самом деле, если бы он сказал, что в непродолжительном времени разрушится римское государство, то тогда немедленно его, как возмутителя, стерли бы с лица земли, и (вместе с ним) всех верующих, как живущих и подвизающихся для этого.

Вот почему он не употребил такого выражения; не сказал также и того, что это скоро последует, хотя (прикровенно) он и говорит это всегда. (…) Так же точно говорит он и здесь: «точию держай (ò κατέχων) ныне дондеже от среды будет». То есть: когда прекратится существование римского государства, тогда он (антихрист) придет. И справедливо, — потому что до тех пор, пока будут бояться этого государства, никто скоро не подчинится (антихристу); но после того, как оно будет разрушено, водворится безначалие, и он будет стремиться похитить всю — и человеческую и божескую — власть. Подобно тому как прежде того разрушены были царства, именно: мидийское — вавилонянами, вавилонское — персами, персидское — македонянами, македонское — римлянами, так и это последнее разрушено будет антихристом, а он сам будет побежден Христом и более уже не будет владычествовать. И все это с большою ясностью передает нам Даниил. «И тогда, — говорит, — явится беззаконник». Что же потом? Тотчас за этим следует утешение: (апостол) прибавляет: «которого Господь Исус убьет духом уст Своих и упразднит явлением пришествия Своего: его же есть пришествие по действу сатанину». Подобно тому, как огонь, когда только приближается, еще прежде пришествия своего приводит в оцепенение и уничтожает малых животных, которые даже вдали находятся, так точно и Христос одним Своим повелением и пришествием убьет антихриста. Достаточно явиться Ему, и все это погибнет. Едва только явится (Господь), и уже положит конец обольщению[4].

Изъятие Катехона-Императора от среды (ἐκ μέσου) есть признак и одновременно механизм прихода Антихриста. В иных терминах так осуществляется переход от традиционного общества (в Православии оно выражается в симфонии властей и цезаре-папистском принципе[5]) — к обществу пост-традиционному. Этим начинается финальная эпоха подмен.

Не все христиане это признают, но в Средневековье большинство католиков соглашались с таким толкованием 2-го Послания к Фессалоникийцам (где говорится о «сыне погибели» и «тайне беззакония») применительно к Императору и Западной Римской Империи Германских Наций[6]. Она рухнула, кстати, в лице Австро-Венгрии в 1917-м — тогда же, когда и Российская Империя, и русский Император.

Но даже те христиане, которые толкуют пассаж о Катехоне не политически, но метафорически, мыслят приблизительно также структурно. «Удерживающий» у них приобретает обобщенный смысл «благочестия», «святости», которые уходят из общества.

Антихрист как мера времени

Во всех эсхатологических течениях в христианстве тема Антихриста так или иначе проявляется. Так, в русском расколе она играла принципиальную роль. Показательно в этом отношении высказывание одного старообрядца, представителя крайнего беспоповского согласия «странников» (последователя известного «бегуна» Антипы Яковлева):

Слышите, братия, что сии льстецы глаголют, яко не нужно знать о Антихристе. Да у нас вся вера во Антихристе состоит[7].

Что значит, что «вся вера состоит»? То, что утверждение о приходе «духовного Антихриста» радикально меняет отношение к среде, где находится христианин. Меняет по отношению к чему? По отношению к пред‑антихристовому периоду. Что такое пред-антихристовый период? Парадигма социально-комического существования нормативного христианского общества.

Итак, роль и функция Антихриста в христианстве ясна. Спор ведется между «уже» и «еще не». При этом показательно, что в современном христианстве есть тенденция вообще выносить тему Антихриста за скобки. Тем самым выносится за скобки важнейший иеро-исторический момент и религия деисторизируется, десоциализируется, деонтологизируется, деэкзистенциализируется. Христианство без темы Антихриста недостоверно и не может обосновать темпоральный момент. А значит, оно утрачивает свое важнейшее измерение и постепенно само превращается в симулякр. Уловка дьявола, как известно, заключается в том, чтобы внушить всем, что его не существует.

Дадджал

Нет ничего недопустимого в том, чтобы попытаться обнаружить функциональные аналоги фигуре «Антихриста» в других традициях и религиях. Эта компаративистская процедура довольно проста. Надо только помнить, что семантика этих аналогов будет определяться контекстом и религиями как языками.

В исламе это «Дадджал», «Лжец» (الدجّال) или «аль-Масих аль-Дадджал» (الدجّال المسيح). Он изображается одноглазым (асимметричный). Он будет биться с мусульманами и вернувшимся Христом в конце времен. (Только заметим, что Христос мусульман — это не Христос христиан).

Победителем Дадджала мусульмане считают Махди, который для суннитов является эсхатологическим вождем исламской уммы, а для шиитов — последним скрытым Имамом.

Клаудио Мутти суммирует сведения о Дадджале в исламской традиции:

Махди будет сражаться с Антихристом, с Мессией-Обманщиком (Аль-Масих аль-Дадджал), который в последние времена перед явлением Имама установит на земле свое царство. «Я предупреждаю вас — говорится в хадисе Мухаммада — от опасности его пришествия. Нет такого пророка, который не говорил бы о нем своим общинам. Даже Ной делал это для своих. Но я скажу вам о нем то, что никакой пророк не говорил своим ученикам. Знайте, что он крив на один глаз, а Аллах, Аллах не таков». Это физическое уродство будет признаком общего безобразия, характерного для ложного Мессии, который, однако, сможет скрыть, пользуясь силой внушения, свой истинный облик. Однако, согласно убеждению, широко распространенному сегодня среди мусульман, Дадджал уже установил свою гегемонию на большей части земли. Велико число тех, кто на самом деле смог обнаружить дьявольские черты в современной западной цивилизации и кто увидел в традиционном образе дьявола символ современного мира. Частичная слепота Антихриста в таком случае может быть понята как указание на то, что и современная техническая цивилизация (…) видит только один аспект жизни, материальный прогресс, и совершенно игнорирует ее духовный аспект»[8].

Поразительная способность Дадджала видеть и слышать на расстоянии, летать с бешеной скоростью — т. е. его традиционные характеристики — могут быть выражены в следующих терминах: «С помощью своих механических чудес современная цивилизация позволяет человеку видеть и слышать далеко за пределами своих естественных возможностей и покрывать гигантские расстояния с немыслимой скоростью»[9]. Пророчества о способности вызывать дождь и о власти над ростом растений, которые является общими и для Дадджала (Антихриста), и для Махди, но которые в случае Дадджала представляют собой сатанинскую пародию, могут быть отождествлены в рамках таких сближений с современной наукой. Другой аспект деятельности Дадджала может быть интерпретирован аналогичным образом: открытие и эксплуатация залежей полезных ископаемых в недрах земли, которые он должен поощрять согласно предсказаниям; и этот тип действий является общим для Махди и Дадджала. Наконец, говорят, что ложный Мессия сможет убивать и возвращать к жизни, так что слабые в вере люди будут принимать его за Бога и поклоняться ему. И, на самом деле, современная медицина «возвращает жизнь тем, кто, казалось бы, обречен на смерть», в то время как войны современной цивилизации с их научными ужасами уничтожают жизнь. И материальное развитие этой цивилизации так «могущественно и так ослепительно, что те, чья вера слаба, полагают, что в ней есть нечто божественное»[10]. Но те, чья вера крепка, прочтут на ее челе надпись огненными буквами — «Отрицающий Бога», и поймут, что речь идет об обмане, предназначенном для испытания веры. Отождествление Дадджала с современной западной цивилизацией, которая начала тесно наступать на Ислам с эпохи колониальной экспансии, имело место вначале в узких рамках африканских «махдистских» движений, противопоставивших гордое сопротивление проникновению неверных и их цивилизаторской деятельности. «Недавно, — читаем мы в одном из британских колониальных рапортов, — агитаторы приобрели привычку отождествлять европейских завоевателей мусульманских стран с Дадджалом»[11]. И, в конечном итоге, Дадджал будет побежден именно Махди. И Исусу, «сэйдне Исе», надлежит окончательно уничтожить его: «Он разобьет крест и рассечет свинью», — сказано об этом в хадисе[12].

Дадджал появляется в конце цикла. Победа над ним является последним актом сакральной истории.

В крайнем шиизме — исмаилизме — есть фигура «Ка’има» — воскресителя (Qāʾem, قائم — дословно «тот, кто встает»), который является высшим воплощением третьего небесного Логоса, спустившегося в мир и ставшего духом (умом) человечества[13]. Задача Ка’има — восстановить фатальные последствия примордиальной ошибки, которую он совершил, когда усомнился в истоке света, в следствии чего и пал. Здесь «Дадджал» трактуется как экстериоризация этой тени сомнения, ставшей объектом перед лицом духовного субъекта. В финальной битве Ка’има с Дадджалом происходит сражение Логоса с самим собой, со своей темной стороной.

Конечно, этот гештальт не может быть прямо отождествлен с христианским Антихристом, так как различны контексты (языки), но гомологии очевидны.

Эрев рав

В иудаизме также есть сюжет, напрямую связанный с гештальтом «Антихриста». Речь идет о понятии «эрев рав», ‘erev rav (עֵרֶב רַב), «народы великого смешения», комментируемом Каббалой[14].

«Зохар» описывает ‘erev rav следующим образом:

Великое Смешение состоит из пяти народов: Нефилим (или падшие), Гиборим (или герои), Анаким (или великаны), Рефаим (или тени, дословно «врачи», «колдуны») и, наконец, Амеликим. Из-за этих народов маленькое he (ה) Тертаграмматона выпало со своего места[15]. Балеам и Балак произошли из ветви Амалека: уберите буквы «лак» из Балака и «еам» из Белеама и останутся буквы слова «Бабел» (Вавилон), «ибо там смешал Господь язык всей земли» [16].

Люди Амалека, разбросанные по земле в эпоху Вавилонской башни, были остатками тех, о ком в момент потопа было сказано: «и истреблю все существующее, что Я создал, с лица земли»[17]. И потомки Амалека в период четвертого рассеяния[18] — это те могущественные князья, которые правят над Израилем силой оружия. О них также говорится в стихе: «Но земля растлилась пред лицем Божиим, и наполнилась земля злодеяниями»[19].

О Нефилимах сказано: «тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы»[20]. Они составляют вторую группу Великого Смешения, они происходят из «павших» («нефилим») из верхнего мира. Когда Святой, будь он благословен, захотел создать человека, сказав: «сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему»[21]. Он хотел сделать из него вождя существ верхнего мира, чтобы он командовал, и чтобы все управлялись его рукой, по примеру Иосифа, о котором сказано: «И поставил его над всею землею Египетскою»[22].

Но существа верхнего мира решили воспротивиться и вскричали:

«Что есть человек, что Ты помнишь его»[23], это человек, который в будущем восстанет на тебя! Святой, будь Он благословен, им ответил: «Если бы вы сами побыли в нижнем мире как он, вы бы совершили бы еще больше преступлений, чем он! И вскоре «сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы»[24], они восхотели их, и Святой, будь Он благословен, заставил их пасть в нижний мир в цепях. Сыны Божьи назывались Аза и Азаэль, однако души Великого Смешения, которые от них происходят, называются Нефилим, которые сами себя обрекли на падение, блудодействуя с «красивыми» женщинами. Итак, Святой, будь Он благословен, вычеркнул их из мира грядущего, чтобы они не имели в нем никакой доли. Он дал им плату в нижнем мире, что выражено в словах: «И воздает ненавидящим Его в лице их, погубляя их; Он не замедлит»[25].

Гиборим (или герои) представляют третью группу, составляющую Великое Смешение, это о них написано «Это сильные, издревле славные люди»[26]. Они происходят из того же рода, что и люди Вавилонской Башни, которые сказали: «построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя»[27]. Они строят синагоги и школы и кладут там свитки «Торы» с короной на голове: но все это не во имя ЙХВХ (הוהי), но чтобы сделать себе имя: «сделаем себе имя»[28]. Но так как они приходят с «другой стороны», они презирают детей Израиля, как пыль земную, и обкрадывают их. Так их труд будет разбит. О них написано: «И усилилась вода на земле чрезвычайно»[29].

Рефаим (или тени) составляют четвертую группу Великого Смешения: когда они видят детей Израиля в беде, они удаляются от них, и даже если они в состоянии их спасти, они уклоняются. Они избегают «Торы» и тех, кто ее изучают, и идут творить добро идолопоклонникам. О них сказано: «Тени не поднимутся»[30]. В эпоху искупления Израиля Ты «уничтожишь всякую память о них»[31].

Анаким (или гиганты) составляют пятую группу Великого Смешения. Oни ненавидят тех, о ком сказано, Тора — это «украшение для шеи твоей»[32]. О них написано: «и они считались между Рефаимами, как сыны Енаковы»[33], они, действительно, друг друга стоят.

Пять групп Великого Смешения заставляют мир вернуться к состоянию Тоху-Боху («Земля же была безвидна и пуста»[34]). А «вернуться к Тоху-Боху» означает разрушение Храма.

«Земля была Тоху-Боху»[35], потому что Храм был осью мира. Но когда придет свет, которые есть Святой, будь Он благословен, они будут стерты с лица земли и уничтожены. Однако конечное Освобождение зависит не от их «стирания с лица земли», а от уничтожения Амалека, потому что именно в отношении Амалеким была произнесена клятва[36].

Авторитетнейший каббалист Виленский гаон Элияху бен Шломо Залман уточняет, что «эрев рав» — «клипа Иакова». В своих комментариях к «Зохару» он приводит следующее толкование:

Исав и Ишмаэль вплетены в Авраама и Исаака, но ‘erev rav вплетен в Иакова. Поэтому ‘erev ravболее проблематичны для Израиля и шекины, так как они закваска в тесте — потому что все скупые и те, кто не поддерживают «Тору», из их числа[37].

Его комментарий к одному месту в книге «Чисел» — «и говорил народ против Бога и против Моисея: зачем вывели вы нас из Египта, чтоб умереть нам в пустыне, ибо здесь нет ни хлеба, ни воды, и душе нашей опротивела эта негодная пища»[38] — поясняет:

Закваска в тесте — это ‘erev rav, которые хуже всех народов мира (гоев), поскольку они останавливают Израиль на пути исполнения заповедей (мицвот)[39], и тот, кто сбивает друга с пути, делает ему больше зла, чем если бы он убил его[40].

В уже упомянутом разделе «Зохара» говорится:

Рассеяние, изгнание и разрушение Храма, и все страдания — все они происходят из того, что Моисей принял ‘erev rav, и все злые и извращенные люди и злодеи всех поколений происходят от них, от их душ, так как являются инкарнациями тех, кто покинул Египет[41].

Так оформляется идея, согласно которой, наряду со злом, исходящим извне по отношению к еврейскому народу, есть зло, исходящее изнутри его самого. И именно это зло — эрев рав — становится у некоторых комментаторов самым главным.

«Эрев рав» не просто христиане (Исав/Едом) или мусульмане (Ишмаэль), но примесь гоев египетской эпохи к самим евреям. «Эрев рав» — это те, с кем Израиль будет биться в конце времен в мессианское время (Виленский гаон).

Ученик равви Гилеля из Шиклова передает слова своего учителя:

Главная роль двух Машиахов, Машиаха сына Иосифа и Машиаха сына Давида, в поколениях состоит в обороне и войне против трех главных клиппот (скорлуп) — против скорлуп Исава[42], Ишмаэля[43] и ‘erev rav[44]. Главная битва должна разразиться с тем, чтобы убрать силы ‘erev rav, клиппу Армилуса[45] из Израиля; ‘erev rav — наш величайший враг, который отделяет друг от друга двух Машиахов. Клиппа ‘erev rav действует через обман и обходные пути, лесть. Поэтому война с ‘erev ravсамая трудная и горше всех остальных[46].

Про загадочную фигуру Армилуса, также симметричную гештальту «Антихриста», Виленский гаон поясняет:

Армилус, ангел великого смешения, есть тот, кто пытается соединить Исава и Ишмаила[47], чтобы уничтожить Израиль и весь мир, не дай Бог. Главное желание великого смешения — соединить Исава и Ишмаила и тем самым разделить двух Машиахов. Наша главная задача — противостоять этим действиям и биться с ними. Мы должны уничтожить могущество великого смешения, клиппу извращенного Армилуса, и изгнать из Израиля. Великое смешение — наш главный враг, так как он разделяет двух Машиахов. Клиппа великого смешения действует обманом и косвенно. Поэтому война против великого смешения самая трудная и горькая, и мы должны воевать с ним победить его со всей нашей силой. Всякий, кто не участвует в войне против великого смешения, становится частью его клиппы. Кем он ни был, лучше бы ему не родиться[48].

Так, по данной идентификации «та сторона» (sitrā ahrā), «ад», «тьма» расположена не просто вокругевреев, но внутри евреев, в них самих, как их распадающийся на пять групп обратный черный двойник.

И здесь снова, как и в христианском Антихристе, мы видим главный мотив — пародии, подделки, симулякра. «Эрев рав» — не просто другие религии или противники иудеев, это внутренний вызов, исходящий от подмены и тонкого извращения самого иудаизма.

Сатана

Иудаизм знает и другие аналогичные образы. Прежде всего, это Сатана (שָׂטָן‏‎), который был отождествлен с предводителем падших ангелов. Из иудаизма гештальт Сатаны перешел в христианство и ислам (шайтан — شيطان‎). Значение семитского корня — «Быть враждебным» или «служить препятствием».

В сюжете о страданиях Иова Сатана спорит с Богом относительно преданности праведника, который благословлял Бога за дары и благодеяния, но должен был столкнуться с испытанием веры в последних лабиринтах страдания. При этом Сатана описывается как один из «слуг Божиих» (и даже «сынов Божиих» — בני האלהים), подчиненных Ему и полностью покорных Его воле.

Однако, в самой иудейской эсхатологии фигура Сатаны ключевой роли — в отличие от «эрев рав» — не играет. В христианстве же, напротив, Дьявол выступает как «Отец Антихриста». В исламе «Шайтан» или «Иблис» (إبليس‎) описан как тот, кто первым поднял против Бога восстание.

В христианской традиции в конце времен должна состояться финальная битва между ангельскими войсками под предводительством архангела Михаила и дьявольскими полчищами под началом Сатаны.

В латинской традиции Сатана был отождествлен с духом вечерней звезды — Венеры, Люцифером.

К этому же кругу примыкают демонические образы Самаэля, демона убийства и преступлений, Аза и Азаэль, о которых речь идет в Зогаре и апокрифах, женские демоны Лилит, Нахема, Аграт бат-Махлат и т. д. Впрочем, все они могут рассматриваться как составляющие «эре врав», «великого смешения».

Кали-юга

В индуизме аналогичная эсхатологическая ситуация основывается на мифологии деградации нисходящих циклов и упирается в период Кали-юги (कलियुग).

Индуизм видит циклическую картину следующим образом. Существует ночь Брахмы и день Брахмы. В период ночи Брахмы мира нет, в период дня — есть. Так как Брахма вечен, то его дни и ночи не последуют друг за другом, но сосуществуют, выражая два его аспекта — непроявленный и проявленный — Сагуна Брахман, Saguna Brahman (Брахма с качествами) и Ниргуна Брахма, Nirguṇa Brahman (Брахма без качеств). В каждом дне Брахмы (махакальпа) содержится 1000 кальп[49]. В каждой кальпе — 14 манвантар[50] — 7 манвантар удаления и 7 манвантар возврата. В каждой манвантаре — 4 юги (сатья-юга, трета-юга, двапара-юга и кали-юга).

Современное человечество живет в конце кали-юги 7-ой манвантары (после которой должен начаться цикл возврата) кальпы Варахи (белого кабана).

С точки зрения индуистской теории циклов, важно то, что внутри манвантар соблюдается нисходящийпорядок смены юг: юги соответствуют золотому, серебряному, медному и железному векам Гесиода, и это отражается на качестве земной среды и на сокращении их длительности. Сатья-юга длится четыре десятых манвантары, трета-юга — три, двапара-юга — две, а кали-юга — одну. Параллельно этому ухудшаются параметры человеческого бытия, становясь все хуже и хуже, а так как индуизм рассматривает в качестве антитез порядок/беспорядок, сакральное/профанное, иерахическое/хаотическое и т. д., то логика смены юг означает переход от порядка, сакральности и иерархии — к беспорядку, профанизму и хаосу. Последняя юга — кали-юга — в свою очередь, представляет собой нисхождение, только на сей раз в рамках и так самого нижнего цикла: это эпоха разрушения, смешения, хаоса, беззакония, несправедливости и упадка, по преимуществу.

В конце кали-юги должно произойти пришествие десятого аватара бога Вишну — Калки (कल्कि), короля мистической страны Шамбалы[51]. На этом кали‑юга седьмой манвантары завершится, и начнется новая сатья-юга следующей — восьмой — манвантары.

Калки — тот, кто побеждает мрак и грязь:

Говорится, что в конце Кали-юги землей будут владеть цари‑млеччхи. Безродные и нечестивые, они не будут коронованы должным образом, а захватят власть силой и примутся совершать различные злодеяния. Они не задумываясь будут убивать женщин и детей и уничтожать друг друга. Расцвет и упадок таких царств будут быстро сменять друг друга. Этим царям неведомы ни жалость, ни истинная любовь, ни настоящее богатство. Обычные люди будут следовать их примеру. Все ныне существующие традиции будут утрачены. Цари будут уничтожать своих подданных, они будут отличаться алчностью и дурным поведением. Женщин в те времена будет больше, чем мужчин. Образование придет в упадок, сил у людей будет становиться все меньше, а продолжительность жизни сократится. Наконец, время остановит правление имеющихся царей, и больше царей не будет. И только приход Господа Калки положит конец всем млеччхам, еретикам и нечестивцам. Дальше в Ваю Пуране (98.391-407) описывается конец Кали-юги, время, когда в живых останутся лишь немногие. Это будут беспомощные нищие, лишенные какой-либо собственности. Никто не поможет им, они будут непрерывно страдать от болезней и разных несчастий, умирать от голода при засухе. Они станут убивать друг друга (от злобы или от голода). Всякое любовное чувство будет утрачено, даже между ближайшими друзьями. Люди будут селиться по берегам рек и в горах, скитаясь по земле и роясь в отбросах в поисках съестного. В конце Кали-юги человечество будет уничтожено[52].

Кали-юга — эпоха правления демона Кали (कलि). Иногда этот момент упускают из виду в силу близости имени к черной богине Кали (काली), шакти Шивы. Но это разные корни — в имени демона Кали (kali) обе гласные короткие, а в имени богини Кали (kālī) — длинные. В некоторых мифах между богиней Кали и демоном Кали и разыгрывается финальная битва, которая завершает темный век. Демон Кали (कलि) функционально соответствует гештальту «Антихриста».

Следует обратить внимание на то, что фонетическая близость имен всех основных фигур эсхатологического сценария имеет символическую нагрузку — условия конца времен отличаются во многих религиях и традиция как раз тем, что в этот период легко спутать верх и низ, истину и ее симулякр. Черный демон есть симулякр черной богини и враг, оппонент белого аватара — Калки.

В буддизме царь Калки упоминается как 25 правитель Шамбалы.

В буддизме также фигурирует будущий будда Майтрея (मैत्रेय).

Антагонистом Будды выступает демон иллюзии и смерти Мара (मार). В победе над Марой Будда достигает блаженства и пробуждения.

Ормузд и Ахриман

Особенность зороастрийской религии состоит в том, что в ней битва между богом Света и богом Тьмы длится на всем протяжении мировой истории.

Зороастрийский текст «Бундахишн» так повествует о ее структуре:

Ормазд всегда был высочайшим по всеведению, добродетели и светлости. Область света — место Ормазда, которое он называет «бесконечным светом», а всеведение и добродетель — постоянные (?) свойства Ормазда. Как он говорит в Авесте, Авеста — это объяснение обоих: одного того, который постоянен и безграничен во времени, — ибо Ормазд, место, вера и время Ормазда были, есть и всегда будут, — и Ахримана, который во тьме, невежестве, страсти разрушения и бездне был, есть, но не будет. А место разрушения и тьмы — это то, что называют «бесконечная тьма». Между ними была пустота, (то) есть то, что называют «воздух», в котором теперь смешались друг с другом два духовных (начала), ограниченное и безграничное, то есть верхнее, то, что называют «бесконечный свет», и бездна — «бесконечная тьма». То, что между ними, — пустота, и одно не связано с другим, и <затем> оба духовных (начала) ограничены в себе. Что касается всеведения Ормазда, то он знает об обоих видах своих («Ормазда») творений, — ограниченных и безграничных, — так как он (знает) договор двух духовных (начал). Далее власть творений Ормазда будет достигнута при конечном воплощении[53] и станет безграничной навсегда и навечно. А творения Ахримана погибнут в то время, когда наступит конечное воплощение, и это тоже — безграничность[54].

Важно, что Ахура-Мазда и Ангро-Манью бьются друг с другом почти на равных за власть над прошлым и настоящим. Ахура-Мазда «был и есть» (būd ud ast), и Ангро-Манью «был и есть» (būd ud ast). Поле этой битвы — «пустота» (tuhīg) или «воздух» (wāy), где сходятся две бездны — Света и Тьмы, предела и беспредельности. Но мудрость Ормазда состоит в том, что он ему принадлежит третье измерение сакрального времени, времени войны — будущее. Ахриман «был, есть, но не будет» (būd ud ast kē nē bawēd). Духу Зла отказано в одном — в сопричастности к будущему. Сам этот отказ предопределяет природу будущего, как ее понимает зороастризм. Будущий век — это век без Ахримана.

Показательно, что средней эрой между творением (Бундахишн) и эрой конечного разделения или суда (Визаришн) является эпоха смешения. В ней свет перемешивается с тьмой, истина с ложью, высокое с низким. В каком-то смысле, это и есть эпоха апостасии — то есть отступничества и подмены. Это также есть «время соперничества». Это описывается так:

Затем, благодаря всеведению, Ормазд узнал: «Если я не создам время соперничества, то он сможет мои творения обмануть и подчинить себе, так как и теперь, в период Смешения, есть много людей, которые совершают больше грехов, чем праведных дел». И Ормазд сказал Злому духу: «Согласись («прими») со временем, чтобы (наша) борьба в период Смешения продлилась девять тысяч лет». Потому что он знал, что с принятием этого (периода) времени Злой дух будет обессилен. Тогда Злой дух, ненаблюдательный и неумный, одобрил такое соглашение, подобно тому, как два воюющих друг с другом человека назначают время: «В такой-то день сразимся»[55].

В зороастризме последняя эпоха, Визаришн (дифференциация), есть финальное разделение добра и зла. В этот период верные Ормузду бьются в последней битве со слугами Ахримана.

В конце цикла появляется «последний Заратустра» или «второй Заратустра», который выступает восстановителем изначального благого мира. Это кульминации истории как битвы:

По новому откровению, полученному Зороастром, человечество имеет с благими божествами общее предназначение — постепенно победить зло и восстановить мир в его первоначальном, совершенном виде. Замечательный миг, когда это совершится, называется Фрашокэрэти (на пехлеви Фрашегирд), что, вероятно, означает «Чудоделание, чудотворство». На этом вторая эра закончится, так как начнется третья — «Разделение» (на пехлеви Визаришн). Тогда добро будет снова отделено от зла, а поскольку последнее будет окончательно уничтожено, то «Разделение» продлится вечно, и все это время Ахура‑Мазда, благие божества-язата, мужчины и женщины будут жить вместе в полном спокойствии и мире[56].

Аналогом христианского Антихриста здесь является сам Ахриман, подчинивший к концу истории своей власти материальный мир. В критический момент мирового противостояния Ахриман открывает свое лицо. «Коллективным Антихристом» зороастризма можно считать совокупность «детей Тьмы», армии Ахримана, которые достигают пика могущества в переломный момент священной истории.

Полюс Света воплощается в фигуре Саошьянта, спасителя, всемирного Царя, который сходится с армиями Тьмы в финальном сражении.

Великаны, титаны, гиганты

В эллинской традиции — в отличие от монотеистических религий и иранского зороастризма — столь контрастной фигуры, воплощавшей бы в себе начало чистого зла, нет. Сама структура греческого мировоззрения тяготеет к платонической установке на то, что «зло есть лишь умаление добра», а потому лишено ипостасного присутствия, самобытного наличия, сущности. Сократ отказывался признавать наличие идеи (парадигмы) у грязи, соответственно, в таком контексте не могло быть идеи зла, а тем более — чистого зла. Эсхатология также не играла в греческой культуре сколько-нибудь важной роли, так как бытие мерно вращалось вокруг неизменной вечной божественной оси. В такой картине было благо и лишь относительное его умаление. Время — подвижный образ вечности. Мир — образ Олимпа. Становление — образ бытия. В центре вещей покоится недвижимый двигатель, который и является единственно по-настоящему важным и значимым началом и концом — истоком и целью.

Показательно взвешенное отношение греческой религии к богам Аида, царства мертвых. Правившие там Гадес и Персефона имели свои культы и храмы, обряды и мифы. Аид посещали и олимпийские боги — сам Зевс, Аполлон, Дионис и Гермес. С подземными регионами был связан бог-кузнец Гефест. Аид считался также местом упорядоченным — с присущими ему божественными структурами, входящими в общую гармонию мира.

Но греки знали и о титаномахии и гигантомахии — о восстании титанов и гигантов против власти вечных богов, о покушении становления на неизменный и вечный олимпийский порядок.

Поэтому аналоги фигуры «Антихриста» в греческой традиции следует искать среди титанов и гигантов, а также близких к ним героических персонажей.

Так, особенно зловещими чертами наделены в греческой мифологии — титан Прометей, хтонические змеевидные чудовища Пифон и Тифон, царь гигантов Эвримедонт и их предводитель в восстании против богов на Флегрейских полях Алкионей и т. д. Мифы утверждали, что верховных титанов и главных гигантов было 12 по числу богов Олимпа. Каждый из хтонических чудовищ — гигантов — стремился опрокинуть противостоящего ему бога: Алкионей — Гадеса, Полибот — Посейдона, Мимант — Гефеста, Энкелад — Афину, а Порфирион — самого Зевса.

Здесь мы видим ту же симметрию, что характерна для гештальта «Антихриста», который имитирует Бога, пытается выдать себя за него, подменяет действительность ее копией. Титаны и гиганты не просто противники богов, они их симулякры, стремящиеся выдать себя за них.

Такие же разряды обратно симметричных существ, аналогичных богам и титанам (гигантам) греков, знают и другие политеистические традиции. В индуизме и соответствуют дэвы и асуры, в маздеизме — в обратной пропорции ахуры и дэвы. В германских мифах небесным асам противостоят хтонические инеистые великаны ётуны.

В других мифологиях аналогичным образом описаны битвы и коллизии старых и новых богов. В западно-семитской традиции Ханаана аналогичной богоборческой фигурой выступал Ва’ал, младшее божество, лишенное наследства, решившее отобрать его силой, сокрушив своего отца — старого бога Илу[57].

По-настоящему острый антагонизм между богами и их хтоническими противниками мы видим лишь в иранской традиции, возводимой к метафизическому дуализму Ормузда и Ахримана. В других же мифологиях и религиозных системах — прежде всего в эллинизме — принципиальной религиозной роли он не играет. И, соответственно, эсхатологическое измерение в этих традициях намечено довольно смутно.

И тем не менее, и эти мифологические гештальты с определенными оговорками можно отнести к интересующему нас архетипу «Антихриста».

Структурный анализ эсхатологического сценария, «календарный антихрист», морфология конца света

В развитых теологиях — и особенно в контексте монотеизма — финальная битва и момент прихода «Антихриста» приобретает особое значение, выделяется из общего контекста времени. В каком-то смысле, слова русского старообрядца «Да у нас вся вера во Антихристе состоит» относятся ко всем монотеистическим традициям, где драматизм противостояния с врагом, с перевернутым духом зла, является центральной проблемой. Сама тема «последних времен» выделяется в отдельное направление — эсхатологию, учение о конце.

В других — прежде всего политеистических — религиях и традициях метафизика войны, последней битвы несколько сглажена. С точки зрения форм — морфологии, — она может быть сведена к неизменному повторению циклических ситуаций. Прообразом их является годовой цикл.

Если описать в этом контексте морфологию конца света, то мы получим классическую циклическую-календарную модель.

Темные времена — зима/ночь/тьма/холод/смерть. Это антураж. «Календарный Антихрист» — это персонификация того периода, что непосредственно предшествует точке полночи в суточном цикле или точке зимнего солнцестояния в годовом цикле.

Откуда пародийность? В календарной морфологии все ясно: вечерние сумерки похожи на утренние, осень на весну, предзакатное время на рассветное, утренняя звезда на вечернюю (люцифер римлян).

Циклический символизм и карта/календарь явно лежат в основе языкового набора, с котором оперируют традиции.

Тематику фигур, аналогичных христианскому Антихристу, вполне можно свести к этой календарной морфологии.

С точки зрения коннотативного исследования, это дает нам исчерпывающий результат, поскольку предлагает знаковую карту, которую можно приложить и к более комплексным мифологиям и теологиям. В этом смысле эсхатология — по крайней мере структурно — выводима из размеченного циклического символизма.

Но с точки зрения денотативного, мы оказываемся в ситуации, когда должны признать, что имеем дело с гипостазированием природных явлений, возведенных в статус религиозно-мифологической личности. То есть денотатом «календарного Антихриста» является лишь сектор природного цикла и соответствующей ему символической топологии (море, подземный мир, ямы, норы, корни, дно — откуда Шамбала и т. д.).

Противник «календарного Антихриста», в таком случае, это следующий цикл, симметрично расположенный относительно него с той стороны от точки зимнего солнцестояния. Две руны уР (две горы, два рога, две двери, двуликий Янус, два близнеца и т. д.) иллюстрируют все возможные сценарные мотивы достаточно ясно[58].

Социология «Антихриста»

Введение календарности и цикличности позволяет дать «Антихристу» (в структурно-обобщенном виде) и социологическую интерпретацию. Это — состояние общества на конце, противоположном от нормативного. Такие циклические наблюдения за обществом встречаются уже у отца социологии Ибн Халдуна[59]. Общество проходит циклические стадии, за концом одного цикла следует новый. Конец социального цикла — «последние времена» в социологии.

Общество конкретно. Эта конкретность общества отражается в структуре его темпоральности. Общество рано или поздно деградирует и рассыпается (не само, а его конкретность). За этим следует период анархии и хаоса, а затем новое общество начинает новый цикл. Это – новая конкретность. У П. Сорокина это описано через следующий ряд: идеационное общество/идеалистическое/чувственное. И снова идеационное[60].

В этом смысле эсхатология есть период, завершающий конкретное общество. А «Антихрист» как социологическое явление может рассматриваться как обобщение или персонификация последней агонии этого общества.

По Сорокину, чувственная модель социокультурной системы есть финальная стадия перед новой идеацией. Кульминация чувственной системы, по Сорокину, и есть «социологический Антихрист», а сама чувственная система — «кали-юга» или апокалиптический социум.

Показательно, что и христианство связывает момент прихода Антихриста с социо-политическими изменениями (то есть со «взятием от среды Катехона» — по Иоанну Златоусту).

Общества различны, соответственно, их социальные эсхатологии структурно схожи, но темпорально/исторически различаются. То, что является расцветом для одного общества, может выглядеть упадком для другого. Все зависит от структуры конкретности.

Только само общество знает, чем оно является в действительности. И, следовательно, только внутри него можно составить себе представление о его конце, об эсхатологической фазе.

Концепт контринициации. Великая Пародия. «Корневой Антихрист»

После такого методологического отступления вернемся к поставленной в самом начале проблеме о том, есть ли у этой обобщенной фигуры «Антихриста», прослеженной нами в различных религиозных, морфологических и даже социологических контекстах, общий онтологический денотат? Существует ли «обобщенный Антихрист»?

Предположим, что да, и что Генон прав буквально (а не только социологически и структуралистски). Мы хотим тем самым сказать, что у традиционализма есть свое денотативное поле, которое представляет собой онтологически достоверные ряды означаемых. Иными словами, терминам и конструктам традиционализма на самом деле соответствуют некоторые «внеязыковые» реальности. Причем эти реальности не постигаются через решетку конкретных традиций (и конкретных обществ), но к ним можно получить доступ напрямую – посредством самого традиционализма.

В таком случае мы получаем в традиционализме радикальный (т. е. корневой, от «radix» — «корень») язык вместе с корневым семантическим полем и (это самое важное) корневой онтологией соответствующих денотатов. А конкретные традиции и религии будут в этом случае модификациями этих корневых (радикальных) инстанций, приобретающих в силу их партикулярности и релятивности самобытные черты в сфере:

• коннотации (структурных связей),
• семантики (выстроенных на этих связях смыслах),
• самого языка (как всеобщей совокупности знаков, правил и парадигм),
• конституируемых (воспринимаемых) денотатов (собственно онтологии).

Собственно, сам Генон именно это и утверждает.

Если это есть, и мы имеем дело в лице традиционализма не только с техническим метаязыком, но с всеми тремя пластами (смысл-знак-значение), то существует и традиционалистский или корневой (радикальный) денотат, чьими модификациями являются фигуры, аналогичные христианскому Антихристу. И это Генон ясно описывает, предлагая два традиционалистских термина — «контринициация» и «Великая пародия»[61]. Механизм «Великой пародии» он основывает на образе «открытия космического Яйца Мира снизу».

В этой модели помимо Антихриста христианского и аналогичных фигур в других традициях, чья денотативность обосновывается (конституируется и получает онтологический статус) самими этими конкретными традициями, мы имеем дело с особым новым денотатом, обобщающим онтологию всех этих конкретных религиозно-социальных форм, с «радикальным Антихристом».

Обобщение об «Антихристе». «Конкретный Антихрист»

Мы получили следующие окна или пути доступа в темную проблему «онтологии» и «семантики» фигуры «Антихриста».

Во-первых, можно рассматривать гештальт «Антихриста» как цепочку отдельных и семантически обособленных фигур, выполняющих более или менее сходные функции в разных религиозных учениях и традициях, а также в разных социальных контекстах и обрядово-календарных комплексах. В таком случае мы имеем дело с смысловыми, коннотативными и денотативными сущностями (эссенциями), конституируемыми или воспринимаемыми конкретными традициями.

Эти конструкты или феномены зависят от структуры конкретной религии и традиции, общества, на ней основанного, нормативной политической системы. То есть от социо-культурного, эпистемологического и антропологического контекста.

Так как конкретные традиции, религии и общества различаются, то в каждом случае мы имеем дело с различной эссенцией, хотя и типологически сопоставимой.

По закону Сепира-Уорфа, между языками нет прямого перевода. Также нет прямого перевода между традициями, религиями и обществами. Когда люди конкретного общества (конкретной традиции, культуры, цивилизации) видят, что их нормативность рушится, они обращаются к фигуре Антихриста, Дадджала, Ахримана, к концепциям кали-юги, рагнарекра и т. д. как к метке, к важнейшему семантическому моменту, к своей интимно сопряженной с социальным бытием и его историей реальности. И, активировав такой концепт, они начинают действовать в отношении него соответствующим образом.

Но всякий раз это совершенно конкретная актуализация, то есть бытие «Антихриста» в каждом случае отдельно и отлично. Мы можем соотносить между собой «Антихристов» лишь в форме апостериорной компаративистики. К собственному бытию этого обобщенного архетипа мы не проникаем.

Здесь мы имеем дело с окказионализмом и должны относиться к теме окказионалистски и плюралистически. У одних «Антихрист» таков, а у других инаков. Рецепты и парадигмы восприятия могут быть различными, равно как и реакции, и выводы.

Но, вместе с тем, фиксация этой фигуры и компаративистские наблюдения, если мы проводим их осторожно и с доскональным учетом тех особенностей, которые делают каждое общество, традицию, религию или культуру самобытным и отличными от других, — они могут, в некоторых случаях, помочь нам лучше понять каждую из этих фигур. То, что известно о Ахримане, может оказаться полезным для понимания дьявола в христианстве; детали, сообщенные о Дадджале, могут пролить свет на структуры «эре рав»; а сюжеты «кали-юги», со своей стороны, прояснить определенные стороны Апокалипсиса.

«Ситуационный Антихрист»

Во-вторых, перед нами открывается широкая возможность морфологических обобщений — циклического, социологического и семиотического толка. Это позволяет обосновать определенное сходство между «ситуациями Антихриста».

Эти ситуации действительно имеют много общих черт. И снова картина — как и в случае религий — оказывается плодотворной для компаративистских исследований, но с теми же ограничениями. Отличием в данном случае является «метафоричность» толкования — зимний солнцеворот, при всей его культовой значимости, или социальная катастрофа, ведущая к гибели общества или культуры, не достаточно концентрированы, чтобы обеспечить опыт столь высокого и сосредоточенного напряжения, как в случае фигуры «Антихриста» в религиозном контексте.

При этом, морфологический анализ — это лишь дистанционный взгляд извне. Чистая надстройка метаязыка. Здесь мы имеем дело только с наблюдением и не можем ни столкнуться с сущностью явления, ни (тем более) заглянуть вглубь него.

Натурализм календарного подхода только иллюстрирует как, решая проблему, можно уйти от нее далеко. Если, конечно, не поступить наоборот, и пережить драму Нового года как узел экзистенциальной экстатической трагедии. Многие архаические ритуалы именно этим и были, пока условность жертвоприношения не заменила собой пронзительный ужас реальных ритуальных мук и смертей.

Радикальная онтология

Наконец, мы подошли к самому важному. К возможности истолковать фигуру «Антихриста» как некоторую онтологическую единицу, обладающую самостоятельным бытием, не зависящим от культурных и религиозных контекстов, но, напротив, влияющих на них. Такая фигура требует принять традиционализм и его обобщения не как техническую апостериорную конструкцию, а как область отсылку к действительному бытию, структурированному особым образом. Такой подход требует отнестись к Генону или к аналогичным теориям универсальных сакральных онтологий (прежде всего — к неоплатоникам и, в частности, к реконструкции Проклом «Платоновской теологии»[62] или «Первооснов теологии»[63]) с максимальным доверием. Это значит, что мы готовы принять традиционализм как радикальный язык, то есть не просто как морфологическую схему, но как онтологическое поле корневых — то есть радикальных — денотатов. Вся радикальность здесь заключается в том, что это поле предшествует цепочке (всегда относительно) гомологичных фигур конкретных традиций или социо-культурных контекстов, как корень предшествует стволу и ветвям.

При этом, следует заведомо предупредить, что такая радикальность совсем не обязательно означает хронологическое предшествование — ведь корни существуют не до дерева, а вместе с деревом. Отсюда и понятие Примордиальной Традиции у Генона не должно интерпретироваться как отсылка к неопределенно далекому прошлому. Примордиальность — по крайней мере онтологически понятая примордиальность — всегда контемпоральна. Она может быть более или менее открытой и явной — или, наоборот, прикровенной и сокрытой (в зависимости от циклической ситуации), но ее не может не быть здесь и сейчас. Если принять основной тезис традиционализма, именно бытие Примордиальной Традиции делает каждую конкретную эмпирически фиксируемую традицию действительной и сакральной. А для этого Примордиальная Традиция должна быть не до исторической традиции, а внутри нее, вместе с ней, синхронично ей.

Еще одно уточнение. Не корректно рассматривать ни одну из существующих традиций как совершенный образец и прямое тождество Примордиальной Традиции, а другие рассматривать как ее искажения, варианты или девиации. Каждая историческая традиция — всегда конкретный семантический и семиотический контекст, и поэтому не может являться одновременно и парадигмой. Сам Генон следует такому пониманию, уточняя его в случае индуизма — как наиболее первичной, и ислама — как, напротив, последней и завершающей традиции. Как раз это уточнение может быть спорным, что становится наглядным, например, в принятии Геноном несторианской христологии, отраженной в исламе — как окончательного решения. Но, в целом, с определенными коррекциями Генон определяет универсальность и примордиальность верно и взвешенно.

Подобно тому, как практически трудно удержаться от того, чтобы не приписать «примордиальность» какой-то одной традиции, также велик соблазн выдвинуть гипотезу о существовании наряду со всеми известными и существующими еще одной — отдельной — религии или традиции, пусть тайной или трудно достижимой, которая несла бы в себе всю совокупность корневых — радикальных — структур. Подчас чрезмерно детализированные и формализованные описания Геноном эзотеризма и соответствующих инициатических практику могут привести к такому — превратному — заключению. Эзотерическое измерение может быть — и даже должно быть — в каждой сакральной аутентичной традиции, но ни одна их них не может представлять эту «эзотерическую традицию» во всей ее полноте, и одновременно такая «эзотерическая традиция» не может существовать наряду с другими как нечто особое и отдельное.

Истинная примордиальность (то есть истинная радикальность) имеет иную природу — она не может ни предшествовать эмпирически фиксируемым традициям, ни совпадать с одной из них, ни существовать наряду с ними как нечто обособленное. Она представляет собой особое вертикальное измерение, присутствующее в данности конкретной традиции, но никогда с этой данностью не совпадающей.

«Радикальный Антихрист» и его опыт

Приняв наличие радикальной онтологии, мы можем подойти к фигуре «Антихриста» еще с одного ракурса. Это можно определить как выявление фигуры «Радикального Антихриста». «Радикальный Антихрист» появляется тогда, когда мы признаем гипотезу существования гипостазированного денотата для традиционалистского языка.

В этом случае мы должны фиксировать в данном поле традиционализма определенную зону, где мы идентифицируем тот корневой гештальт, который раскрывается в неопределенно широкую вариативность гомологичных фигур. Об этих фигурах и идет речь в эсхатологических повествованиях различных традиций — от календарно-ритуальных до религиозных и социо-культурных. «Радикальный Антихрист» — это то общее, что присуще известным нам типовым образам и ситуациям, но не как результат наблюдений и сопоставлений, сравнений и аналитических операций, а как момент особого метафизического опыта. Присутствие этой сущности проступает через религиозные и культурные формы, которые мы бегло перечислили, но никогда не совпадает с ними полностью. Не имеет она и отдельного от их контекстов самостоятельного существования — можно говорить об «эзотеризме Антихриста», но нельзя об «эзотерическом Антихристе». «Радикальный Антихрист» проступает сквозь традиции, объединяя собой их определенные образы. При этом он действенно присутствует в этих образах и сущностях как их внутреннее измерение, как их спиритуальная вертикаль. Он есть общий корень, который является для каждой ветви дерева ее собственным корнем. И поэтому столкновение с фигурой Антихриста (Даджжала, Ахримана, эрев рав, с титанами, с демоном Кали, Марой и т. д.) и аналогичными ей социо‑культурными моментами гибнущих обществ может ограничиваться конкретным контекстом, а может и проникать сквозь него — во внутренние измерения, в область корней. Именно так и структурируется радикальный опыт.

Распознание этого измерения и сопряженный с этим уникальный опыт основывается на признании особой — также корневой — онтологии традиционализма. Поэтому можно назвать подобный опыт — примордиальным.

Антикейменос как концепт

Чтобы придать гештальту «Радикального Антихриста» более формальный характер, можно предложить еще один нейтральный технический термин, который с учетом всех выше приведенных соображений может стать эффективным концептом. С помощью этого концепта можно будет избежать прямых коннотаций с конкретным — в данном случае христианским — религиозным контекстом, что неизбежно будет уводить нас — в той или иной мере — от метафизического опыта «Антихриста» в его радикальном — примордиальном — измерении. В качестве такого термина предлагается греческое слово ὀ ἀντικείμενος. Его основное значение — «противник», «враг», «противостоящий». Его этимология прозрачна — это причастие от глагола ἀντίκειμαι, который, в свою очередь, состоит из приставки ἀντῐ— («против», «напротив») и корня ‎ κεῖμαι («класть»). ὀ ἀντικείμενος — тот, кто «противостоит», «противолежит», является «противоположностью». В семантическое ядро входит также идея сопротивления, противодействия, а также враждебности и даже вредоносности. В целом это довольно близко к семантике ивритского слова «Сатана» (śāṭān).

Показательно, что термин ὀ ἀντικείμενος употребляется в том же самом фундаментальном для всей христианской эсхатологии Втором послании святого апостола Павла к Фессалоникийцам, где речь идет о Катехоне, «удерживающем теперь». Приведем его еще раз:

3. Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, 4. противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога[64].

3. μή τις ὑμα̃ς ἐξαπατήση̨ κατὰ μηδένα τρόπον ὅτι ἐὰν μὴ ἔλθη̨ ἡ ἀποστασίαπρω̃τον καὶ ἀποκαλυφθη̨̃ ὁ ἄνθρωπος τη̃ςἀνομίας ὁ υἱòς τη̃ς ἀπωλείας 4. ὁ ἀντικείμενος καὶ ὑπεραιρόμενος ἐπὶ πάντα λεγόμενον θεòν ἢ σέβασμα ὥστε αὐτòν εἰς τòν ναòν του̃ θεου̃ καθίσαι ἀποδεικνύντα ἑαυτòν ὅτι ἔστιν θεός.

Здесь речь идет именно об Антихристе, который в данном случае назван «человеком греха» (ὁ ἄνθρωπος τη̃ς ἀνομίας), «сыном погибели» (ὁ υἱòς τη̃ς ἀπωλείας — обратите внимание, что снова Антихрист пародирует Христа, что выражается в наименовании его «сыном»), «превозносящимся» (περαιρόμενος) и «противящимся» (ὁ ἀντικείμενος). Антикейменос и есть Антихрист. И в этом смысле этот термин полностью сохраняет свою связь со всем комплексом этой фигуры их христианского контекста.

Однако если специально не заострять именно это соответствие, вполне можно оперировать с понятием «антикейменос» и более свободно. Он может означать все то, что контекстуально, но при этом обязательно масштабно и убедительно мы можем понимать под «противником», «врагом». Причем «главным врагом», фундаментальным, абсолютным — корневым, радикальным, примордиальным. Это прекрасно соотносится с дьяволом, Сатаной, которые в христианской традиции иногда также называются «враг», «вражеская сила», «враг рода человеческого». Антикейменос — гештальт абсолютного врага. В этом смысле этот термин применим и собственно к Антихристу, и к Дадджалу, и к эрев рав, и к Ахриману, и к демону Кали, и к титанам, и к гигантам, и к иным силам Тьмы, бросающим смертельный вызов людям, религиям, обществам, культурам.

При этом в приведенном месте святого апостола Павла Антикейменос логически привязан к фигуре Катехона, так как именно наличие Катехона (ὁ κατέχων) и не дает приходу Антикейменоса совершится. Оба гештальта неразрывно объединены структурой эсхатологического сценария. Само бытие Катехона имеет главной целью не допустить явления Антикейменоса. Но верно и обратное: цель Антикейменоса сломить сопротивление Катехона.

Антикейменос и политическая теология

Теперь уместно вспомнить, какую важную роль играл Катехон в христианской политике, где в эпоху Средневековья — и, отчасти, в более долгий период сохранения византийской парадигмы в Восточной Европе (вплоть до теории «Москва — Третий Рим»), — именно наличие или отсутствия Империи и служило точкой отсчета эсхатологического времени. Христианское общество, естественно, вело этот счет со стороны Катехона, будучи солидарным с ним и с воплощенным в нем — Римским — порядком. Но локализация такого наблюдательного пункта обязательно должна была сопряжена с Антикейменосом, который в любой момент мог появиться сквозь брешь в катехонической ограде христианского Полиса. Иными словами, не подвергавшийся достаточной концептуализации Антикейменос постоянно и неизменно присутствовал в самом сердце христианской политической мысли.

В ХХ веке о значении Катехона для всей структуры европейской политики напомнил немецкий философ Карл Шмитт[65], после чего сам термин стал привычно употребляться в широком политологическом контексте, означая государство как секулярную фигуру «политической теологии». Соответственно, и антитеза Катехон — Антикейменос получала концептуальное содержание. Тем более, что Новое время как раз и было периодом сокрушения старого порядка и связанных с ним социально-политических институтов. В таком случае, этот гештальт означает исток того исторического и политического могущества, которое направлено на сокрушение структур традиционного общества — религиозного, сословного, иерархического. Сам Модерн оказывается в таком случае выражением Антикейменоса, ведь его открыто провозглашаемая цель –переворот, опрокидывание традиционных систем и институтов. В таком случае, гештальт Антикейменоса семантически совпадает с концептами прогресса, либерализма, модернизации и т. д. Антикейменос значит революция.

Восставший объект

При этом, следует обратить внимание на то, что полностью аналогичным образом в греческом языке образован философский термин ὑποκείμενον, переведенный на латинский как sub—jectum, sub—stratum или sub—stantia. И по смыслу, и по структуре ἀντικείμενον может означать и означает объект. В греческой философии строго очерченной пары понятий — субъект/объект — не существовало, но если сделать обратный перевод на древнегреческий, то мы получили бы именно ὑποκείμενον/ἀντικείμενον. Таким образом ἀντικείμενον — это еще и объект со всем объемом его значений. И даже точнее сказать — это прежде всего именно «объект», «предмет», то, что находится «перед» наблюдателем, за внешним пределом.

В этом философском смысле антикейменос (быть может здесь следовало бы писать с маленькой буквы) означает то внешнее, что находится по ту сторону наблюдающего присутствия.

Такая двусмысленность Антикейменоса как «Антихриста» и антикейменоса как объекта чрезвычайно выразительна. Новое время в науке, культуре, политике, идеологии как раз и представляет собой смещение центра с субъекта на объект — в сторону материи, «реальности», плотности, в область частей без целого, то есть частей неизвестного чего — частей отсутствующего гештальта. И, соответственно, вполне можно говорить о катехонической функции субъекта, который остается (там, где он еще есть) хранителем — пусть обветшавшего и ослабевшего, но сакрального — порядка. Если объект — это синоним «политического Антихриста», то субъект приобретает значение и миссию Катехона.

Если теперь спроецировать эти созвучия на становящуюся все более популярной объектно-ориентированную онтологию (ООО), выстроенная нами на основе термина ὁ ἀντικείμενος симметрия раскроется еще полнее. Ведь сами философы ООО все отчетливее различают на внешней стороне вещей (объектов) зловещие черты темного божества — носителя абсолютного ужаса[66]. Цель, поставленная спекулятивными реалистами (К. Мейясу[67], Г. Харманом[68] и т. д.), как раз и состоит в том, чтобы окончательно упразднить субъект, освободив от него ранее подавляемые рационалистическими проекциями автономные объектные онтологии. Низвержение структур порядка является главной целью и того богоборческого могущества, который выступает в эсхатологическом сценарии прямым противником Катехона.

Антикейменос и Радикальный Субъект

Термин «Антикейменос» является удачным эквивалентом термина «Радикальный Антихрист». Он не столько добавляет «Радикальному Антихристу» какие-то новые свойства или черты, сколько позволяет свободно оперировать им — не только в теологическом контексте или в контексте политической теологии, но прибегать к нему в аналогичных, но более отвлеченных от религии и религиозной эсхатологии случаях, сохраняя при этом все глубинное содержание соответствующего примордиального метафизического опыта.

Антикейменос можно применять к философии как эквивалент объекта, но такой эквивалент, в котором уже содержится отсылка к лафкрафтианской действительности богов ужаса или к прорыву инфракорпоральных орд Гогов и Магогов из-под «Яйца Мира» (в духе символизма Р. Генона[69]).

С другой стороны, это позволяет отстраниться от конкретности христианского учения о последних временах и свободно оперировать в диалогах с представителями иных религиозных традиций, которым будет гораздо проще принять нейтральный термин, вложив в него свое содержание. Вместо таких синкретических формул — Дадджал/Антихрист — и еще более громоздких, можно отсылать к Антикейменосу.

Еще одной замечательной особенностью этого концепта является возможность его операционного использования в политологическом, а также социологическом и культурологическом контекстах — по аналогии и в прямой симметрии с концептом Катехона, получившим широкое распространение вслед за удачной интерпретацией его Карлом Шмиттом[70].

И, наконец, Антикейменос лучше всего подходит к примордиальному значению той радикальной онтологии, которую мы признаем (если признаем) за традиционализмом. И, в этом качестве, этот термин становится важнейшим симметрическим контр-полюсом в отношении Радикального Субъекта, еще одной фигуры радикальной онтологии[71]. Из этой симметрии можно очень многое извлечь, что прольет свет на оба гештальта. Но это уже тема следующего цикла исследований.