— Наталия Алексеевна, нужно ли нам вообще поголовное единство? Может, общество и должно быть неоднородным, пёстрым и при этом сбалансированным — как, собственно, во всём в мире?
— Историческое сознание нации вовсе не означает одномерности и обезличивания. Неслучайно в социологии среди терминов «средний француз», «средний немец», «средний американец» вы не найдёте термина «средний русский» — он не существовал и, надеюсь, никогда не возникнет.
Пожалуй, в каждой семье у нас найдутся западник и славянофил, лентяй и труженик, обжора и аскет, педант и раззява, философ и романтик. Мы едим по-разному, ложимся и встаём в разное время, ездим в отпуск не как французы, все разом, а и в марте, и в октябре. Мы не скупимся на эмоции в горе или в радости, гневаемся и веселимся так, что стены сотрясаются. Язык наш действительно «великий и могучий», потому что какой ещё язык способен выразить такие крайности: лицо, лик, личико, физиономия, но и рожа, морда, харя, мурло… А в английском — face, и всё. Мы и в политике любим и ненавидим, готовы броситься с кулаками на оппонента, как давно отвыкли остывшие, равнодушные европейцы. Мы живые — и поэтому не дождутся нашей гибели!
— Что, по-вашему, нас объединяет или должно объединять, а что, наоборот, разъединяет?
— Точных границ между единением и расколом никогда не начертить. В разные моменты истории эти границы меняются: происходят всплески то воодушевляющего единения, то уныния, скепсиса и даже раскола. Каждая эпоха — а их смена происходит в наши дни куда быстрее, чем когда-либо, — по-новому высвечивает разные стороны мировоззрения и их взаимодействия, демонстрируя новые или незамеченные ранее. Сейчас нас, безусловно, серьёзно разъединяет явный провал социально-экономической сферы. И нас правомерно беспокоит, насколько исчерпан лимит терпимости общества к социальным тяготам, огромному имущественному расслоению. Крушение СССР воспринимается как катастрофа уже подавляющим большинством, но, одновременно, похоже, это же большинство принимает итог как печальную данность. Я не считаю расколом антагонизм между мнимыми «либералами» (по-моему, дай им волю, они своих концлагерей понастроят и оппонентов посадят) и подавляющим большинством, совершенно не испытывающим чувства неполноценности перед Западом. Он уже слишком обнажил своё неприятие суверенной духом и плотью России. Но нам грозит раскол молодёжи — его буквально создают среди «поколения смартфонов» политтехнологии — главный инструмент манипуляции общественным сознанием.
— Что позволяет нашему обществу говорить, что оно — единое целое, несмотря на все различия и противоречия?
— Вряд ли можно ожидать, что в России когда-нибудь прекратится яростная дискуссия по самым основополагающим вопросам бытия. Острота восприятия реальных и мнимых грехов общественной жизни, резкие перемены в общественном настроении, обожествление и потом ниспровержение публичных фигур, готовность как к послушанию, так и к «бунту — бессмысленному и беспощадному» уже давно составляют типические черты российской политической культуры, да и русского сознания в целом.
Но чтобы избежать революций, на самом деле надо бы исследовать и вовремя понять, где в растущих протестных настроениях реальные чаяния, на которые надо немедленно и полноценно ответить, а где иррациональное обличительство, где истинные и где мнимые проблемы и темы. Нельзя позволить нам утонуть в экономических и социальных проблемах, в противостояниях и расколах. Ведь налицо и другое: 9 Мая вновь и вновь граждане самых разных возрастных и имущественных групп, «успешные» и недовольные, с разным уровнем образования и культуры, разделенные множеством причин и обстоятельств, пока ещё становятся одним целым. Всплеск национального чувства, ярко продемонстрированный единым порывом в момент возвращения Крыма и Севастополя, а также спонтанным превращением Бессмертного полка в грандиозное общенародное действо, не мог быть навязан сверху. Российский народ — не просто численная масса, это единый исторический организм с общим духом, общими ценностями и общей исторической памятью.
Но есть различия в понимании того, куда должна двигаться страна и что мешает этому движению. Наши ультрапатриоты, все более радикальные в своем неприятии грехов современной России, считают, что власть, прекратившая после 1990-х распродажу державы, распад и развал промышленности и социальной сферы, зря остановилась на полдороге и не наказала тех, кто в мутный период реформ вдруг стал собственником гигантских активов. Однако по сравнению с началом 2000‑х уже не олигархи, а чиновники стали главным объектом отторжения. Сращивание власти и собственности, формирование псевдоэлиты, чья мотивация не совпадает с интересами государства, — вот что сейчас вызывает протест и оппозиционные настроения.
Наши же воинствующие западники имеют иную цель — вернуть 1990-е. Они пышут нескрываемым презрением к собственному Отечеству и его истории и при этом стараются привлечь себе в союзники патриотов, остро переживающих беды своей страны. Но циничные попутчики на развалинах российской государственности предадут искренних русских «иванов-дурачков», которых «либералы» считают мусором. 1990-е покажутся разминкой, и поощряемые извне «вожди» отдадут достояние России в чужие руки.
Еще Максимилиан Волошин горько написал после революции: «А вслед героям и вождям крадется хищник стаей жадной, чтоб мощь России неоглядной размыкать и отдать врагам, сожрать ее пшеницы груды … и высосать моря и руды»… Страшнее революции и краха нет ничего, ибо происходит крушение не политического института, а самой преемственной государственности, не тождественной государству — политическому институту. После революций народ десятилетиями восстанавливает жизнь и управляемость, возрождает себя как единую нацию… Этот период неизбежно полон репрессий, жесточайших принуждений и запретов, и поэтому рекрутирует подлецов, циников и фанатиков. Подстрекательнице всех революций — «интеллигенции» с ее «отщепенством» от государства и его интересов, как охарактеризовал ее еще Петр Струве в сборнике «Вехи», пора возыметь ответственность и свою фигу в кармане — наконец разжать.
— Согласно опросу ВЦИОМ, назвали победу в Великой Отечественной войне важнейшим историческим событием 69% россиян. Не так давно этот показатель был меньше. Выходит, чем дальше Победа, тем она кажется важнее?
— Чем больше противники сильной России видят противоречий в нашей жизни, тем сильнее они стараются нанести удар по памяти о Великой Отечественной войне — опорному пункту национального самоуважения. Историческое сознание играет в самых сложных моментах национальной истории критическую роль, которая может быть либо спасительной, либо губительной. Такое сознание возродилось в момент гитлеровского нападения. А ведь у призывников в Красную армию 1890 и 1921 гг. рождения не могло быть единого отношения к революции и советским порядкам. Но они совершили подвиг, не только самопожертвования жизни, но и идейный — отложили в сторону сомнения по устроению государства, чтобы сохранить вечное Отечество. Ибо нацистская доктрина и агрессия означали не просто потерю части территории или материального достояния. Нации угрожало превращение в материал, утрата исторической личности и исчезновение из истории. Не восстать против этого означало обессмыслить все предыдущие стояния за веру и независимость — победу на Чудском озере и Куликовскую битву, изгнание Наполеона и оборону Севастополя. Именно тогда советская история вобрала в себя и Полтаву, и переход через Альпы, и Александра Невского…
А вот у пламенных большевиков, отдавших в Брестском мире Украину и Прибалтику (не будь Брестского мира, не было бы сейчас там НАТО), и у постсоветской номенклатурно-интеллигентской элиты 1991 г., рукоплескавшей краху тысячелетней государственности, историческое сознание было утеряно в угоду идеологии. Одним важнее всего было превращение государства даже на кусочке территории в коммунистическое, другим — встраивание обкорнанной России в западные ценности. Поэтому-то народ наш, смущенный грехами государства, интуитивно становится единым целым в память о Победе. Поэтому-то противники сохранения суверенной России в мировой истории, которая одним своим существованием не дает управлять миром из одной точки, направляют свои усилия именно на историческую память.
— Опять же по данным ВЦИОМ, персонажем, наиболее верно отражающим черты характера российского человека, наши сограждане считают Обломова из романа И. А. Гончарова. Следом называют героев Пушкина, Алексея Мересьева из «Повести о настоящем человеке», сказочного Ивана-дурака и др. Чем можете объяснить такой выбор и согласны ли вы с ним?
— На такие вопросы далеко не все отвечают всерьез: многие, особенно молодежь, охотно ерничают или беззлобно озорно шутят. Но не Обломовы прошли от Буга до Тихого океана и создали огромную державу, не отняв ни у одного народа ни клочка земли, ни арыка, а приобщив всех к соработничеству. Не Обломовы победили на Чудском озере и в Куликовской битве, не Обломовы перешли через Альпы, изгнали Наполеона и его 600-тысячную армию. «Иваны-дурачки», нарочито в сказках равнодушные к зарабатыванию «земного успеха», к стяжанию и богатству, к педантичному исполнению обязанностей, обладали внутренней силой и в момент нравственного выбора изрекали: «Двух смертей не бывать, а одной не миновать». И шли на подвиг.
Василий Тёркин — вот воплощение в советское время русского Ивана — не дурака, а свободного от самодовольной гордыни, поступающего по совести, как долг велит, и без всякого пафоса. Пушкинские Татьяны и «тургеневские девушки» выносили с поля бойцов и, впрягаясь в плуг вместо лошадей, пахали в тылу. Да, это им, русским «Иванам», под Сталинградом «железный ветер бил в лицо, а они всё шли вперёд, и чувство суеверного страха охватило противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?» (цитата из фронтового очерка В. Гроссмана. – Ред.). Европа не может пережить это и ревнует, что не «цивилизованные европейцы», а потомки дружины Александра Невского, суворовских солдат в форме Красной армии опять кровью «искупили Европы вольность, честь, и мир».
Да, мы сотканы и из Обломова, но и из Суворова, из Емели, но и из Ильи Муромца тоже, в нас есть всё — и способность к самоотверженному труду, и безалаберность. В нашей душе, как писал святитель Николай (Велимирович), мелькают и борются страшный ад и самый чарующий рай. Но эта многогранность и позволила нам привлечь сотни народов к своему государственному делу. Мы выходим из страшных потрясений и исторических катастроф, возрождаясь, как птица феникс. Мы живём в трёх веках, у нас сочетаются архаика и высоты технологий, пустыни и вечная мерзлота. Нам понятны другие народы, ибо мы в каждом из них находим чёрточку и своего характера. И мы изначально, с дружины дохристианского киевского князя, готовы были принимать других с их инаковостью.
Не хватит ли поэтому эпигонствовать перед Западом, всё ещё усматривая в нём единственный источник прогресса, идей, красоты, культуры? Куда всё это испарилось? Разве Запад, как собирательный кумир наших подражателей, не вступил в период заката и упадка? Разве из гендеров, сексуальных меньшинств, новых расовых диктатур меньшинств (Black Lives Matter), громящих университеты США, из упоённых наслаждениями плоти «граждан мира» могут родиться великая музыка и великая литература, великая философия и великие державы? Нет, их создали те, кто готов был на эшафоте отдать жизнь за веру, Отечество, честь, долг, любовь. Сегодня же упадок Европы как центра всемирных идей и событий налицо. А в Америке идёт буквально революционная деамериканизация всех её основ.
Большинство наших соотечественников, не осознавая опасность такой мировоззренческой революции на Западе, соединенной с мессианским зудом западной идеологии, посмеиваются над этим как над «театром абсурда», возможно, надеясь на пресловутый русский «авось», и совершенно точно отвергают такой путь для России. Думаю, что это, безусловно, тоже элемент широкой системы ценностей, которая нас объединяет — и православных, и мусульман, и всех других, что очень важно для нашей истории.
