— Нас заинтересовали итоги одного опроса, который проводил ВЦИОМ. Касается этот опрос того, каково влияние Запада на отечественную культуру и цивилизацию. За два десятилетия существенно выросла доля россиян, негативно оценивающих подобное влияние. В нашем разговоре примет участие писатель, публицист, преподаватель, член Изборского клуба Михаил Кильдяшов. Михаил, мы говорим о влиянии Запада, но при этом надо понимать, что единого Запада тоже не существует. Запад тоже разный, и можно многое назвать из того, что было со знаком плюс.
— Был такой выдающийся советский академик Борис Раушенбах – физик, математик, космический инженер и при этом большой знаток древнерусской иконописи. В начале 90-х американцы звали его к себе, искушали эмиграцией, на что тот ответил: «Никогда не поеду: у вас не было Средневековья», то есть периода, когда первостепенным было духовное, небесная вертикаль, Божественный вектор. Принципиально важно, что в 90-е годы от Запада мы восприняли не Данте и Шекспира. Не за Академией наук мы туда пошли, а за индустрией развлечений, за комфортом, за «бери от жизни всё». И когда человек духовно расслабляется, следующим шагом всегда становится его «расчеловечивание», что мы сегодня и наблюдаем на Западе.
— А в какой сфере: демографической, гендерной, культурной – влияние Запада наиболее губительно?
— В сфере культуры повседневности: обустройство быта, выстраивание человеческих отношений — и мировоззрении в целом. Ведь наша культура в лучшие времена по своему содержанию была элитарной, а по охвату массовой. А купились именно на отказ от элитарности, глубины, высоких смыслов. По этому поводу мне вспоминается пушкинская «Сцена из Фауста»: Фауст и Мефистофель топят корабли, и Фауст говорит: «Мне скучно, бес». Когда тебе становится скучно, когда ты желаешь исключительно развлечений, то не замечаешь, что в какой-то момент тебя начинает развлекать бес.
— Но в 90-е было голодно, но скучно нам уж точно не было. И всё же мы обращаем внимание не только на отношение к материальному, но и на отношение к личности, к свободам, к демократии, к собственности. В этом, наверное, не так много плохого.
— Один сирийский писатель, который учился в московском вузе, мне однажды рассказывал, как он, влекомый любовью к русской культуре, к русскому языку, к Пушкину и Чехову, в 1992 году впервые приехал в Россию и испытал глубокое разочарование, когда увидел длинную очередь к Макдональдсу. Мы ведь тоже для большой части мира до Перестройки и 90-х были носителями спасительных ценностей и смыслов. Но у каждой цивилизации, как у человека, есть свой возраст: в 90-ые годы мы превратились в народ-подросток, который отрицал всё былое, хотел только веселиться. Но потом народное сознание повзрослело, появилась тяга, как в зрелости, к созидательному, корневому, патриархальному, здоровому. Сейчас возрождается миссия России как культурного ковчега. Мы вновь, как писал один советский поэт, «совестью мира стали». Уже хочется сберегать не только своё: Баха, Гёте, Рафаэля нынешнему западному миру, который стал «простым, как мычание», я не отдам. Не отдам латинский и даже английский языки. Не отдам букву Z.
— Вы всё больше говорите про философскую, мировоззренческую составляющую, а хотелось бы поговорить ещё о том, как Запад влияет на нашу демографические и гендерные проблемы. Кстати, Сербия недавно отказалась проводить у себя гей-парад и Евросоюз тут же возмутился.
— Сербия поступила очень мудро и последовательно. Насколько мне известно, она не просто отказалась от гей-парада, но и провела у себя парад традиционных ценностей. Это пример того, что отказываться надо не просто декларативно, а противопоставляя тлетворному здоровое и традиционное.
— А может быть, неприятие западных ценностей – это своеобразная реакция на санкции? Люди слышат при опросе слово «запад» и реагируют с отвращением, а на самом деле симпатизируют тому, что несёт западная культура. Например, тому, что у них там «всё окей», люди нацелены на успех, оптимизм. А нам свойственно упадничество. У нас стакан наполовину пуст, а у них наполовину полон. И, может быть, это неплохо в плане общесоциального здоровья?
— Но вопрос в том, чем именно наполнен этот стакан. Если ради такой полноты нужно идти по головам, уничтожать ближнего, превращать человека непонятно во что (отказываться сначала от гендерной идентификации, а потом и вовсе впадать в тотальный трансгуманизм), то русскому человеку подобное чуждо. Тем не менее есть культурные универсалии, которые не посягают на наше цивилизационное ядро. Например, у нас лучшая экранизация «Трёх мушкетеров», нами очень любимы Джек Лондон и Хемингуэй, потому что в нашей культуре сильна идея товарищества: «брат за брата», «сам погибай, а товарища выручай».
— Но насколько мы сегодня остаёмся с местоимением «мы», а не «я». Кажется, что сегодня крен происходит именно в сторону «я». Разве нет?
— За последний год я побывал на нескольких мероприятиях, где очень живо обсуждался вопрос соборности нашего народа, и убедился, насколько все нуждаются сегодня в единении, единомыслии. В лихую годину мы собираемся и сплачиваемся.
— Главное, чтобы это не шло параллельно с безответственностью. Человек, когда говорит «я», берёт на себя ответственность, а когда говорит «мы», перекладывает ответственность на другого.
— Как раз соборность – это «я во всех» и «все во мне». Общее через индивидуальное и индивидуальное через общее.
