Статья публикуется в полной авторской редакции.
Есть Сталин: человек, политический деятель, персонаж истории – и его место в истории. И есть мифологема «сталинизма» как некое публицистическое обозначение того или иного субъективного восприятия роли и практики этого человека.
Со Сталиным как человеком – все достаточно непросто, его восприятие примитивизируют до сына сапожника, недоучившегося семинариста, не нашедшего себе другого места кроме места в подполье, – и не видят того, кем он был: поэтом, математиком и астрономом, романтиком байроновского типа и преемником традиций Века Просвещения. Но об этом ниже.
Со «сталинизмом» – все достаточно условно. Почему, прежде всего, нужно говорить не о сталинизме как о политическом учении или течении, связанном с именем Сталина, а о мифологеме «сталинизма»? Потому что подобные обозначения течения или учения, как прогрессивного, так и реакционного характера (марксизм, ленинизм, голлизм, маоизм и т.д.), получали свое имя либо от своих последователей и продолжателей, либо от своих создателей и носителей.
Сталин и его сподвижники никогда не говорили о «сталинизме» как особом политическом течении и не претендовали на его создание: они говорили о ленинизме, а в более широком плане – о марксизме-ленинизме.
Собственно говоря, и в последующем те, кто утверждали свою преемственность с подходами Сталина, никогда не говорили о преемственности со «сталинизмом» – они также говорили о преемственности с марксизмом-ленинизмом.
Наименование «сталинизм» было дано противниками политики, проводившейся самим Сталиным, и, соответственно, противниками его интерпретационного обоснования такой политики.
Строго говоря, в содержательном плане сам термин «сталинизм» имеет не научный, а публицистически-бессмысленный характер. Фашистов называют фашистами, потому что те сами так себя называли, монархистов – потому что они сами избрали это имя, белогвардейцев по тем же причинам. Ни Сталин, ни его симпатизанты себя сталинистами не называли, и никто из них термин «сталинизм» не использовал.
Сам термин – есть некое произвольное измышление тех, кто себя относит к «антисталинистам». Если «антисталинисты» это те, кто против «сталинизма», а что такое «сталинизм» – остается не вполне понятным, встает вопрос: все же против чего «антисталинизм».
В этом отношении, их можно разделить на две основные группы: тех, кто обличает «ужасы сталинизма» потому, что не разделает сами социалистические и коммунистические идеи, кто свой антикоммунизм, а подчас и откровенный фашизм, маскирует под противостояние с жесткостью сталинского правления, и тех, кто, утверждая свою преданность идеям социализма, не хочет принимать конкретные аспекты и методы собственно сталинского воплощения этих идей.
Причем зачастую, первые лишь маскируются под образ вторых: именно таким способом разрушалась страна и ее социально-экономический строй во второй половине 1980-х гг.
Антисталинизм – это в первую очередь ненависть ко всему, чем жила страна в период руководства Сталина, к тому, что от этого осталось, — и стремление все это разрушить. То есть это не только неприятие либо осуждение издержек той эпохи и цены, которую пришлось заплатить за успехи, – это именно неприятие всего и ненависть ко всему. Включая то положение, которое в мире занял СССР в результате победы во Второй мировой войне.
Вообще их постоянное стремление перенести обсуждение с вопроса о том, что удалось получить, на вопрос о том, сколько заплатили, показывает их маниакальное стремление все получать бесплатно: в каком-то смысле, психологически, антисталинизм – это доведенный до патологии паразитизм.
И как любая идейно-политическая тенденция, он имеет разные формы проявления. Это может быть предметом особого академического анализа, но в данном случае и в общем плане можно выделить три такие формы, три его исторические воплощения.
Первая – это гитлеризм и нацизм. Гитлер, конечно, ставил своей задачей общее завоевание России, ее порабощение и уничтожение ее государственности и культуры. Но главной своей задачей он ставил именно уничтожение социально-экономического строя и политической системы, существовавшей в СССР, образа жизни и отношений между людьми – всего того, что на тот момент и можно было назвать «сталинизмом». В отношении того, стал бы он уничтожать лагеря и освобождать «узников ГУЛАГа» – явные сомнения. Хотя понятно, что тех, кто там оказался оправданно, – тех же его сторонников и агентов – конечно, освободил бы. А «честных коммунистов-ленинцев» – там и оставил.
Вторая историческая форма антисталинизма – это не Хрущев и фальсификация «XX съезда»: там «обвиняли» Сталина, но не покушались на совокупность созданного при нем. Хрущева несправедливо относить к «антисталинистам». Как говорил он сам вскоре после печально известного 20 съезда КПСС на встрече членов Президиума ЦК КПСС с ведущими литераторами страны 13 мая 1957 года:
«Я Сталина хвалил за то, что он был несгибаемым человеком, он не страшился обрушить меч на голову врага, но я осуждаю Сталина за то, что он допустил, чтобы под этот меч попали наши друзья». «Мы никогда не стояли за такую демократию, которая без берегов, без руля и без ветрил, у нас достаточно и ума, и сил для пресечения этого». «Писатели, как и при Сталине, являются первыми помощниками партии, ее лучшей опорой… они – защитники самого главного участка идеологического фронта». – Государство и общество России в XX-XXI вв. Новые исследования. Москва. РГГУ. 2013
Вторая форма – это «антисталинизм» периода «перестройки». Когда сначала задачи развития страны были подменены осуждением ее прошлого, а потом на фоне истерии по поводу этого монопольно навязанного «осуждения» осуществлено разрушение и экономики, и государственности, и позитивных латентных образцов, созданных в ту эпоху.
Третья историческая форма – непосредственное правление «антисталинистов» в 1990-е годы: уничтожение промышленности и экономики, обнищание населения, разграбление страны, с количеством человеческих жертв, в несколько раз превышающем общее число узников ГУЛАГа и в полтора десятка раз – число приговоренных к расстрелу по политическим статьям за все время правления Сталина.
Три исторические формы: гитлеровская, горбачевско-яковлевская, чубайсовская. Суть которых, во всех случаях сводилась к одному – разрушению страны и общества, ее производства, ее экономики, ее интеллектуального и созидательного потенциала.
Мифологема «сталинизма» имела здесь исключительно инструментально-разрушительный характер: все то, что рассматривалось как неугодное – объявлялось «сталинизмом», а все получившее эту метку – объявлялось подлежащим уничтожению. И здесь даже не очень важно, от представителей какого направления «антисталинизма» это шельмование исходило: одним из приемов и методов разрушения было произвольное противопоставление «сталинизма» ленинизму, что позволяло замаскировать вирулентность этого обвинения.
Поскольку политика Сталина сутью своей имела реализацию и практическое воплощение идей Ленина, отрыв одного от другого приводил не к мифологическому «очищению ленинских идей» а к отрыву и противопоставлению реализованного от сконструированного, а, таким образом – к разрушению всего созданного.
Уже в начале XXI столетия в этом прямо признавался один из организаторов катастрофы «перестройки» А. Яковлев. Во вступительной статье к так называемой «Черной книге коммунизма» он писал: «После XX съезда в сверхузком кругу своих ближайших друзей и единомышленников мы … [и]збрали простой, как кувалда, метод пропаганды «идей» позднего Ленина. … Группа истинных, а не мнимых реформаторов разработали (разумеется, устно) следующий план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» — по революционаризму вообще».
То есть тогда, начиная разрушение страны и общественного строя, эти люди использовали создание «мифологемы сталинизма» как прием противопоставления и разрыва идей и практики Сталина, с одной стороны, и идей и практики Ленина, — с другой, что и стало инструментом разрушения страны. Тогда этот разрыв и противопоставление формально осуществлялись в формате «Сталин – плохой, Ленин – хороший! Сталин исказил Ленина».
Своего рода обратное зеркальное воспроизведение того же противопоставления и инструментария разрушения создается сегодня в другой мифологемной установке элиты: «Была великая и могучая Российская Империя! Проклятые большевики во главе с Лениным и Троцким разрушили ее, предали Россию, натравили брата против брата в страшной Гражданской войне – но пришел Великий Сталин и все восстановил!»
То, что Сталин был таким же большевиком, как и Ленин, и Троцкий, что ни по одному существенному вопросу с Лениным либо не расходился, либо, даже при рабочем расхождении, принимал его позицию, когда в полной мере ее себе уяснял, что все сделанное Сталиным делалось в соответствии со стратегическими установками Ленина и что все, что было сделано – было сделано силами возглавляемой Сталиным партии большевиков и именем Ленина и Революции – все сознательно опускается. Но в данном случае важно даже не это: важно, что вновь используется тот же алгоритм противопоставления и разрыва Ленина и Сталина, но уже в формате «Ленин – плохой, Сталин – хороший».
Этот нарочитый разрыв, «мифологема сталинизма», в 1980-е разрушила страну, но и этот же разрыв единства – сегодня разрушает и во многом парализует усилия тех, кто пытается страну восстановить.
В этом отношении «мифологема сталинизма», то есть выделение «сталинизма» как чего-то отдельно стоящего и противопоставляемого ленинизму, марксизму и коммунизму в целом, выступает как деструкция, разрушение органичной целостности и сознательный или неосознанный инструмент разрушения страны.
Когда-то Сталин, в работе «Об основах ленинизма», давал последнему следующее определение:
«Что же такое в конце концов ленинизм?
Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности. Маркс и Энгельс подвизались в период предреволюционный (мы имеем в виду пролетарскую революцию), когда не было еще развитого империализма, в период подготовки пролетариев к революции, в тот период, когда пролетарская революция не являлась еще прямой практической неизбежностью. Ленин же, ученик Маркса и Энгельса, подвизался в период развитого империализма, в период развертывающейся пролетарской революции, когда пролетарская революция уже победила в одной стране, разбила буржуазную демократию и открыла эру пролетарской демократии, эру Советов».
То есть Сталин выделял ленинизм в общем учении марксизма в той мере, в которой развитие Лениным марксизма касалось новой эпохи, детализации марксизма применительно к новой эпохе империализма, пролетарских революций и утверждения в этих условиях режима диктатуры пролетариата.
Идентифицируя ленинизм подобным образом, Сталин идентифицировал то, в утверждении чего он принимал участие, в служении чему он участвовал и что реализовывал. Сталин действует в эпоху империализма, Сталин реализует в СССР и ряде соседних стран режим диктатуры пролетариата и социалистических революций, Сталин осуществляет в СССР решение задач построения социализма как, в конечном счете, цели пролетарской революции.
То есть эпоха, в которую он действует, процессы, которые он осуществляет, и задачи, которые он решает, – это те же эпоха, процессы и задачи, которые, по его определению, характеризуют и сам ленинизм. То есть он, Сталин, не создает нечто отличное, но реализует все то, что было характерно для ленинизма как выделяемого им явления и учения, реализует ленинизм применительно к развитию политической и экономической ситуации в период после смерти Ленина.
При этом, конечно, основной задачей, которую в России решает Сталин, становится уже не свершение социалистической революции в ее фазе свержения власти эксплуататорских классов и утверждение власти пролетариата и беднейшего крестьянства, а продолжение революции в фазе строительства и укрепления этой властью нового строя социализма, защиты революционных завоеваний от внешней империалистической агрессии, поддержка коммунистического движения в его борьбе в других странах. Это не некие вновь вставшие задачи – это продолжение решения тех задач, которые были поставлены той эпохой, в рамках которой и происходит социалистическая революция.
В этом смысле «сталинизм» можно было бы считать практикой и интеллектуальным осмыслением решения задач социалистического строительства. И это было бы верно – если бы термин «сталинизм» в практике его применения не приобрел бы уже характер деконструктивного противопоставления его термину ленинизм, избранному и получившему определение от самого же Сталина, видевшего своей целью не создание «сталинизма», а реализацию и исполнение ленинизма.
Иначе говоря, Сталин не «исправляет» ленинизм – он его «исполняет». Хот и с определенными стилистическими особенностями, которые неизбежны как особенности личного руководства любого политического руководителя, — что не превращает индивидуальные черты политического руководства лидера в особое идейно-политическое течение.
И вот здесь действительно встает вопрос некого исходного понимания и видения его как человека. В самом общем представлении, Сталин – это некий безжалостный правитель, подчинивший своей воле страну и безжалостно направлявший народы на достижение тех или иных целей. Для того меньшинства, которое его не любит и представляет так называемый и не всегда точно определяемый «антисталинизм», – он деспот, в примитивном понимании тиран, служащий исключительно своему властолюбию и уничтожающий все, в рамки требований его властолюбия не укладывающееся. Почему здесь говорится о примитивном понимании термина «тиран» – потому что в широком, собственно историческом исходном значении, тиран – это лидер демократического большинства, которому «демос» делегирует неограниченные полномочия для осуществления власти в интересах демоса и подавления аристократического меньшинства.
Этот смысл слова давно ушел в тень интеллектуальных интерпретаций, в первую очередь в силу того, что интеллектуальное поле в основном оказывается полем рефлексий имущего меньшинства и той части интеллектуального класса, которая не отделает себя от интересов этого меньшинства, претендуя на положение интеллектуальной части правящего класса. В этом представлении «тиран» – это жестокий и своевольный правитель, подавляющий все, перед ним не преклоняющееся.
Хотя на самом деле, «тирания» – это первая известная в истории государственная форма демократии, возникшая в Древней Греции в VI веке до нашей эры, при которой происходит подавление аристократического меньшинства лидером демократического большинства. В этом смысле, Сталин, конечно, мог бы считаться тираном, хотя те, кто его так называет, имеют в виду другое понимание слова «тиран»: «жестокий деспот».
Вместе с тем именно исходное понимание слова «тиран» – это именно то, что видят в нем его сторонники: подавляющий знать заступник народа, суровый и справедливый.
В любом случае, исходная трактовка здесь: твердый и решительный правитель, идущий вперед, сминая препятствия, человек с железной волей, не останавливающийся ни перед чем в своей борьбе. Для одних, в первую очередь привилегированного меньшинства, этим он и плох. Для других, работающего большинства, именно этим он и хорош.
Причем в обоих случаях ускользает суть – в тень уходит его начальное революционное прошлое: для одних оно выливается в нечто подобное шаблону: «он всегда был разбойником, грабил банки и был террористом», для других эта его революционная составная вообще оказывается обезличенной.
На первый план выходит хрестоматийное: сын сапожника, недоучившийся семинарист, человек из низов, самим своим происхождением и принадлежностью к беднейшим классам почти обреченный на судьбу подпольщика и бунтовщика и уже общей волной революционной победы заброшенный на вершину власти.
И этот исходный образ оказывается форматом рассмотрения всей деятельности на этой вершине власти: антиэлитарности, неприятия чужой точки зрения, жесткости и беспощадности в подавлении любого сопротивления. И этот формат видения, как представляется, вносит непонимание и искажение в в сущность того, чем он был, чего хотел и к чему вел страну.
Вносит непонимание и искажение уже потому, что сам исходный образ как минимум неточен – и, в сущности, неверен.
Он не был «недоучившимся семинаристом» – просто потому, что курс обучения он прошел практически полностью, с высокими оценками по всем предметам: математике, греческому языку, русскому языку. Из-за неявки на экзамены на пятом курсе был из семинарии исключен. Но получил свидетельство, в котором указывалось, что может преподавать и работать учителем народных училищ. Это был 1899 год, ему было 20 лет, и он начал преподавать.
Но еще раньше, когда ему было только 15 лет – он познакомился с марксизмом и освоил марксистскую литературу. Его семинарское прошлое часто становилось для определенных кругов поводом приписывать ему религиозность, уверять, что он навсегда остался верующим, никогда не боролся с религией и что именно поэтому при первой возможности «восстановил патриаршество в России». Что там было с этим «восстановлением» – тема отдельная, но семинарию и ее атмосферу Сталин ненавидел всегда, именно ее «иезуитство» стало, по его словам, одной из причин его прихода в революцию:
«Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма…»
Он любил математику и великолепно ей владел. Он любил литературу и писал стихи, – которые тогда, еще в его юности, высоко ценились видными грузинскими поэтами и которые сегодня переведены на ряд европейских языков.
Его стихи еще в 1895 году поразили знаменитого грузинского поэта Илью Чавчавадзе, который и опубликовал пять из них в издававшейся им газете «Иверия» в 1895 году (первое было опубликовано 14 июня 1895 года, и оно же позже в 1912 году было включено в учебник «Родного языка» («Дэда эна») для начальных классов: «Ветер пахнет фиалками, — Травы светятся росами,- Все вокруг пробуждается, — Озаряется розами. — И певец из-под облака — Все живее и сладостней, — Соловей нескончаемо — С миром делится радостью: — «Как ты радуешь, Родина,- Красоты своей радугой, — Так и каждый работою — Должен Родину радовать»».
Молодому Сталину, который еще не был Сталиным, – было 16 лет и он, как раз недавно освоил революционную марксистскую литературу…
А еще – он был увлечен математикой, астрономией и звездами… Обычно никто не задается вопросом, кем он работал и чем зарабатывал до того, как перешел на нелегальное положение и стал профессиональным революционером-подпольщиком, причем недомолвками создается искаженный образ «недоучки, не нашедшего себе места жизни и ставшего подпольщиком». Хотя секрета здесь нет: кроме преподавания, он с конца 1899 года был вычислителем-наблюдателем в Тифлисской обсерватории…
И это вместе взятое – совсем иное начало, сознательно либо бессознательно игнорируемое шаблонным сознанием: поэт, математик, астроном, мечтающий о звездах, мировой гармонии и счастье людей, берущий в руки оружие и встающий на путь борьбы за это счастье… Это совсем иной, в сравнении с привычным, образ исторического деятеля.
Образ, восходящий к образам Эпохи Возрождения и Веку Просвещения, нечто рафаэле-байроновское, принимающее вызов мира, не признаваемый им лучшим из миров, и принимающее вызов, соглашаясь на построение Нового Мира…
Романтик, просветитель, берущийся за преобразование мира, хотя и осознающий неизбежную будущую трагичность своей судьбы:
«- Шел он от дома к дому,- В двери чужие стучал.- Под старый дубовый пандури — Нехитрый мотив звучал.- В напеве его и в песне,- Как солнечный луч, чиста,- Жила великая правда – Божественная мечта.- Сердца, превращенные в камень,- Будил одинокий напев.- Дремавший в потемках пламень — Взметался выше дерев. — Но люди, забывшие бога,- Хранящие в сердце тьму, — Вместо вина отраву — Налили в чашу ему. — Сказали ему: «Будь проклят! — Чашу испей до дна!.. — И песня твоя чужда нам, — И правда твоя не нужна!»»
И понимая и осознавая это – он всегда ставит и видит перед собой цели масштабов изменения мира, подходя к делу как скульптор, который берет данную ему в ощущениях реальность и отсекает от нее все лишнее, приводя Мир-налично-данный в состоянии Мира-приведенного-в-соответствие-с- потенциально-содержащимся-в-нем-идеалом.
Но именно содержащимся, а не произвольно сконструированным и искусственным: его романтизм – это романтизм реалиста, четко отделяющего в своих целях то, что невозможно, но может стать возможным, если к этому невозможному стремится, – от того, что, как минимум пока, невозможно… Но именно пока – потому что Утопия – мечта, казалось бы, о невозможном – это, зачастую лишь преждевременно открытая истина.
И отсюда фраза: «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики», – потому что он был большевиком, а Партия большевиков для него, это такое начало, которое способно казалось бы невозможное – делать возможным. Отделяя то, что сегодня кажется невозможным, но может стать возможным благодаря идее, воле и организованности, от невозможного как действительно нереального, но помня о том, что совершая сегодня, казалось бы, невозможное, – мы меняем реальность – а потому в новой реальности возможным можно сделать то, что сегодня действительно невозможно как нереальное.
Он был большевиком, и в ЦК партии большевиков его включил Ленин в 1912 году, на Пражской конференции, когда большевики окончательно организационно разделились с меньшевиками. В чем, помимо прочего, было отличие большевиков от меньшевиков – в том, что меньшевики считали возможным только то, что явно созрело и просится наружу, а большевики считали возможным то, что можно сделать созревшим, если помочь процессу его вызревания.
Меньшевики, будучи также, безусловно, революционерами, считали, что двигаться к избранной цели можно только тогда, когда ветер политики и ветер истории дует исключительно в направлении избранной тобой цели.
Большевики считали, что двигаться к своей цели можно при любом ветре, маневрируя парусами и двигаясь галсами, каждый ветер, каждое движение политической энергии используя для продвижения к своей цели.
Сталин был большевиком. И он, будучи романтиком – был и реалистом, и максималистом – не удовлетворяясь малым, но этим малым никогда не пренебрегающим. Признающим сложность и противоречивость иной ситуации – но никогда не отказывающимся от того, чтобы через эти сложности и противоречия прорваться, найти то направление и то звено, которое открывает решение вставшей задачи.
И то, что делало его преданным сторонником и последователем Ленина – это общность их фундаментально-преобразующего подхода: они строили Новый Мир. В этом строительстве им достались разные роли.
Собственно, они все, большевики, были именно такими: и Троцкий, и Красин, и Дзержинский, и Богданов, и Свердлов, и Луначарский – и многие другие… Все они были магами сверхнапряжения, в принципе, случись – каждый мог встать во главе партии и страны в их пути великого преобразования мира и привести их к Победе. Но получилось так, что возглавил он – и справился. Кто-то не дожил, кто-то сошел с дистанции, кто-то погиб в их внутренней борьбе, в которую, как правило, всегда вступают между собой одержавшие совместную Победу лидеры – в общей трагедии, всегда настигающей победителей.
Почему получилось так, что Великий проект преобразования возглавил именно он – вопрос особый, важно то, что когда во главе оказался именно он – он справился.
Ленин сыграл ведущую роль в создании революционной партии, той силы, которая способна была взять на себя задачу преобразования мира и создания нового общества, привел ее к политической победе – взятию власти, создал план и исходные конструкции нового мира.
Сталин возглавил реализацию этого плана в его привязке к развитию политической ситуации и сохранение его существования в противостоянии с внешним противником.
Оба они – Преобразователи Мира: в обоих два начала – ниспровержение отжившего и созидание нового на основе сохраненной здоровой части старого мира.
Ленину в большей мере пришлось заниматься ниспровержением старого, Сталину – в большей степени созиданием нового.
Их пытались и пытаются противопоставить. Одни – чтобы ниспровергая одного, тайком проложить путь к ниспровержению и другого. Другие – для того, чтобы отбросить ту часть, которая их интересам и взглядам не отвечает, и приватизировать для себя все комплиментарное.
Особо модно в их противопоставлении представлять Ленина разрушителем, а Сталина – созидателем. Тогда Сталин оказывается не революционером, романтиком, просветителем и созидателем нового – а реставратором и консерватором, отринувшим наследие Революции и утвердившим некую Имперскую Реставрацию.
Это удобно тем социальным и интеллектуальным группам, которые в своих интересах и пристрастиях расходятся с интересами групп и масс, которые отбросили отжившее составное монархической России и стали строить тот новый мир, где главным становился представитель не аристократии, церкви или капитала, – а свободного труда. Но из всего им созданного они хотят для себя сохранить сильную власть, сильное государство и послушное и всем довольное население – и сохранить так, чтобы все это было подчинено воле, легитимации и интересам вышедших, как зомби, из своих могил каст: чиновников, церковников и бизнесменов.
Им импонирует величие и мощь сталинского СССР – но без его смыслового содержания, его Большой Проектности, его стремления к миру эгалитарности, свободного и интересного труда для каждого – движения к тому обществу, коммунизму, где, по мысли Сталина, главным богатством человека становилось время для его личностного развития.
Они видят в Сталине не просветителя – а подобие нового императора, и они хотели бы прихода нового царя, который со сталинской жесткостью и эффективностью служил бы их интересам и их безопасности. И ни в коем случае не подвергал их репрессиям, защищая их новую неприкосновенность и новую кастовость.
Для этого обслуживающие их представители интеллектуального класса образ сделанного Сталина сознательно разрывают и противопоставляют образу Ленина, конструируя фантомы того, в чем Сталин, по их мнению, от Ленина отказался.
Одно из основных противопоставлений – утверждение об отказе Сталина от идеи мировой революции, которую исповедовал Ленин, и сосредоточении на внутреннем развитии страны, отказ от интернационального в пользу национального.
Еще одно – утверждение о расхождении Ленина и Сталина по вопросу о праве наций на самоопределение и формах строительства воссоединенного общего государства: Ленин – за Союз Советских Республик, Сталин – за включение их в состав России и подчинение единому российскому руководству.
Третье – утверждение об отказе Сталина от борьбы с религиозностью и принятие курса на «восстановление патриаршества» и расширение полномочий церкви.
Еще – придание особой роли введению Сталиным погон, которые они обязательно называют «царскими» и других элементов дореволюционной формы.
И еще – актуализация обращения к образам отстаивавших независимость страны правителей и полководцев: Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного, Петра Первого, Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова и учреждение или восстановление орденов их имени.
Здесь же идея «евразийцев» и потомков «сменовеховского» «национал-большевизма» о «левой экономике» при «правой политике», проводившейся Сталиным, и подобные ей конструкции превращения Сталина в «правого национал-автократора».
Если по порядку: Сталин не отходил от Ленина в вопросе о мировой революции просто потому, что они оба считали ее объективной тенденцией, но никогда не выступали за ее «экспорт». Ленин считал мировую революцию в итоге главным условием утверждении социализма как нового этапа развития общества, считал ее приход неизбежным, полагал, что битвы за нее займут целую эпоху. В часто вспоминаемом выступлении в Цюрихе перед молодыми социал-демократами (предположительно 9 (22) января 1917 г.) он говорит:
«Нас не должна обманывать теперешняя гробовая тишина в Европе. Европа чревата революцией. Чудовищные ужасы империалистской войны, муки дороговизны повсюду порождают революционное настроение, и господствующие классы – буржуазия, и их приказчики – правительства, все больше и больше попадают в тупик, из которого без величайших потрясений они вообще не могут найти выхода. … Ближайшие годы как раз в связи с этой хищнической войной приведут в Европе к народным восстаниям под руководством пролетариата против власти финансового капитала, против крупных банков, против капиталистов, и эти потрясения не могут закончиться иначе, как только экспроприацией буржуазии, победой социализма.
Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодежь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении Швейцарии и всего мира, что она будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции».
Часто эти слова трактуются как то, что в конце января 1917 года в канун Февральской революции Ленин не предвидел ее прихода и допускал возможность до него «не дожить» –- то есть допускал, что революция может свершиться лишь спустя десятилетия.
Только из текста видно, что речь идет о другом: о том, что Европа чревата революцией, что революция вспыхнет в ближайшие годы, и не может закончиться иначе, как только экспроприацией буржуазии, победой социализма. Но, вместе с тем, предполагал, что его поколение революционеров не доживет до решающих битв этой революции. То есть речь идет о том, что революция вспыхнет в ближайшее время, но ее решающие битвы могут произойти только десятилетия спустя, до которых его ровесники, сорокалетние, не доживут – то есть предполагалось, что эти решающие битвы состоятся, возможно, через полвека и позже, а не непосредственно вслед за первой революционной вспышкой.
Ленин оставил Сталину три больших проекта преобразования страны: коллективизации – проект преобразования трудовых производственных отношений между людьми, индустриализации – проект преобразования производительных сил страны, культурной революции – проект просвещения и преобразования самого человека. Сталин наследовал эти проекты и реализовал их, преобразовав Россию.
Мировая революция и Ленину, и Сталину виделась как эпоха революционных боев, имеющих свои приливы и свои отливы.
Ее первый штурм произошел при жизни Ленина, как он и предвидел. Потом начался отлив, до решающих битв, как предвидел он же, было далеко, – и Сталин начал готовить страну к новой мировой схватке:
«Теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, – у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость. Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость? Но если этого не хотите, вы должны в кратчайший срок ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства его социалистического хозяйства. Других путей нет. Вот почему Ленин говорил накануне Октября: «Либо смерть, либо догнать и перегнать передовые капиталистические страны». Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».
То есть Сталин в 1931 году считает новую схватку и новый этап мировой революции неизбежным и, признавая отсталость России, видит свою задачу в том, чтобы подготовить страну к новому сражению, считая это обязанностью большевиков перед рабочими и крестьянами СССР.
И здесь же в его же словах опровержение часто навязываемого утверждения об отказе Сталина от интернационализма в пользу решения внутренних задач – он говорит:
«Но у нас есть еще другие, более серьезные и более важные обязательства. Это – обязательства перед мировым пролетариатом. Они совпадают с обязательствами первого рода. Но мы их ставим выше. Рабочий класс СССР есть часть мирового рабочего класса. Мы победили не только усилиями рабочего класса СССР, но и благодаря поддержке мирового рабочего класса. … Без такой поддержки нас давно расклевали бы. Говорят, что наша страна является ударной бригадой пролетариата всех стран. Это хорошо сказано. Но это накладывает на нас серьезнейшие обязательства. Ради чего поддерживает нас международный пролетариат, чем мы заслужили такую поддержку? Тем, что мы первые кинулись в бой с капитализмом, мы первые установили рабочую власть, мы первые стали строить социализм. Тем, что … мы делаем дело, которое в случае успеха перевернет весь мир и освободит весь рабочий класс. А что требуется для успеха? Ликвидация нашей отсталости, развитие высоких, большевистских темпов строительства. Мы должны двигаться вперед так, чтобы рабочий класс всего мира, глядя на нас, мог сказать: вот он, мой передовой отряд, вот она, моя ударная бригада, вот она, моя рабочая власть, вот оно, мое отечество, – они делают свое дело, наше дело хорошо, – поддержим их против капиталистов и раздуем дело мировой революции. Должны ли мы оправдать надежды мирового рабочего класса, должны ли мы выполнить наши обязательства перед ним? Да, должны».
Это тот же 1931 год – и о чем говорит Сталин? О том, что наши обязательства перед мировым пролетариатом выше, чем наши внутренние обязательства, что мы – ударная бригада мирового пролетариата, идущая на штурм старого мира, а для этого мы должны ликвидировать отсталость и быть готовыми «раздуть дело мировой революции».
То есть Сталин не отказывается от идеи мировой революции, он укрепляет страну, делая ее достаточно сильной, чтобы победить в этой новой мировой схватке. И более того, Сталин понимает, что судьбу нового этапа этой схватки, в конечном счете, решает то, насколько успешным окажется внутреннее развитие СССР как авангарда мирового революционного движения.
Второе декларируемое разногласие – по вопросу о характере Союза: с Союзными суверенными республиками или в качестве автономий в составе РСФСР. Сталин предложил план вхождения воссоединяемых республик в состав России на правах автономий, что по сути исходной позиции Ленина вообще не противоречило. Изначально Ленин всегда был даже не за федеративное государство, а за унитарное и сильно централизованное, исходя из того, что в таком государстве пролетариат будет иметь больше возможностей для классового объединения, а Сталин всегда отстаивал тезис о праве наций на самоопределение, и именно он включал его в Декрет о мире, а затем, как Наркомнац, – отстаивал в документах, связанных с переговорами с Германией. При этом Ленин считал федеративное устройство и принцип автономий вынужденной мерой, вытекающей из накаленности к тому моменту национального вопроса, и в этом отношении их позиции не расходились. Сталин в своем плане автономизации исходил из общепартийной позиции периода 1917-1920 гг., когда задачей придания автономного статуса было удержание тех или иных национальных регионов от выхода из состава России. Тем не менее, ряд республик из состава Федерации вышли, и вставал вопрос об их возвращении. Придавать им ту форму, от которой они уже отказались и которая болезненно воспринималась, в том числе и частью сторонников Советской власти в этих республиках, — Ленин резонно счел неэффективным, полагая более разумным провести воссоединение в более гибкой государственной форме, форме Союзных республик, при сохранении и укреплении системы единого управления через партийные структуры. Когда Сталин понял, о чем идет речь, он идею поддержал, и единство СССР на этой основе выстроил – и система эффективно действовала и при Сталине, и при нескольких его преемниках, до момента, пока ее не начали разрушать из самого союзного Центра люди, напрямую противопоставившие себя и ленинским, и сталинским идеям.
Когда в 1934 году решался вопрос о введении в учебном процессе курса гражданской истории (Постановление ЦК ВКП (б) и Совнаркома от 15 мая 1934 года), ставилась задача обеспечить «преподавание гражданской истории в живой занимательной форме с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей», «на основе чего только и возможны правильный разбор и правильное обобщение исторических событий, подводящие учащегося к марксистскому пониманию истории», – Сталин видел его главный недостаток как раз в одностороннем фиксировании внимания на истории «великорусской народности».
Он считал его неудовлетворительным, как «конспект русской истории, а не истории СССР, то есть истории Руси, но без истории народов, которые вошли в состав СССР (не учтены данные по истории Украины, Белоруссии, Финляндии и других прибалтийских народов, северокавказских и закавказских народов, народов Средней Азии и Дальнего Востока, а также волжских и северных районов, – татары, башкиры, мордва, чуваши и т.д.). В конспекте не подчеркнута аннексионистско-колонизаторская роль русского царизма, вкупе с русской буржуазией и помещиками («царизм – тюрьма народов»). В конспекте не подчеркнута контрреволюционная роль русского царизма во внешней политике со времени Екатерины II до 50-х годов XIX столетия и дальше («царизм как международный жандарм»)». Как отдельный недостаток он выделяет то, что«конспект не отражает роди и влияния западноевропейских буржуазно-революционных и социалистических движений на формирование буржуазного революционного движения и движения пролетарско-социалистического в России. Авторы конспекта, очевидно, забыли, что русские революционеры считали себя учениками и последователями известных корифеев буржуазно-революционной и марксистской мысли на Западе».
И, в противовес, говорил о том, каким учебник должен быть:
«Нам нужен такой учебник истории СССР, где бы история Великороссии не отрывалась от истории других народов СССР, – это, во-первых, – и где бы история народов СССР не отрывалась от истории общеевропейской и вообще мировой истории, – это во-вторых».
Эти замечания, составленные им совместно с Кировым и Ждановым, были сделаны 8 августа 1934 года, но, судя по тому, что газета «Правда» публично огласила их через два года, 27 января 1936 года, они приобрели не текущий редакционный рабочий характер, а статус долговременной политической установки для преподавания истории.
То есть, история России для него была не изолированным цивилизационным явлением, а, с одной стороны, частью истории всех образовавших российское государство народов, с другой – составной частью мирового исторического процесса, продуктом и результатом всей мировой истории.
Он жил в мировом процессе и как интернационалист творил именно мировой революционный процесс, а не процесс строительства русского национального государства.
И еще раньше, в сентябре 1933 года, предваряя эти установки, возглавляемый им ЦК партии большевиков принял Постановление ««Об издательстве детской литературы», предполагавшее массовое издание таких авторов как Даниэль Дефо, Джонатан Свифт и Жюль Верн. Была поставлена задача: «Создать ряд книг, которые, соединяя увлекательность и доступность изложения с принципиальной выдержанностью и высоким идейным уровнем, прививали бы детям интерес к борьбе и строительству рабочего класса и партии, в частности, создать серию книг для пионеров, переиздать лучшие книги мировой детской литературы («Робинзон Крузо», «Путешествия Гулливера», Жюль Верна и др.), в особенности имеющие общеобразовательное значение».
Детгиз тогда развернул работу по созданию новых качественных переводов и начал издание серии «Библиотека приключений и научной фантастики».
Сталин готовил новое поколение, как приверженное идеалам мирового революционного романтизма, вдохновленное образами и готовностью героев Жюль Верна к незнающей национальных границ борьбе за свободу и справедливость: к власти в Германии только что пришел Гитлер, фашизм утвердился в Италии, Болгарии, Польше – и Сталин видел задачу СССР и всего рабочего класса в освобождении народов других стран от порабощения – и потому, что видел в этом интернациональный долг трудящихся страны, и потому, что понимал: схватка неизбежна.
Подчеркивая связь русской революции с революционным движением и марксистской мыслью Запада, формируя в сознании подростков героические образы мировой литературы, он говорил всему миру и Европе: «Все ваши герои – с нами»! И это же он скажет черед два десятилетия, в своем последнем выступлении:
«Раньше буржуазия … отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе. Теперь … знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. … Это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий. Больше некому его поднять.
Раньше буржуазия … отстаивала права и независимость нации, ставя их «превыше всего». Теперь … знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий. Его некому больше поднять».
Он ничего не забыл – и не от чего в своих идеях и идеалах революционера-большевика, поэта, романтика и просветителя, мечтающего об освобождении всего человечества, не отказался до своих последних дней. И от идеи мировой революции не отказывался никогда – шаг за шагом собирая силы для той решающей схватки эпохи, о которой в январе 1917 года в Цюрихе говорил и мечтал Ленин.
Что касается отношений с церковью и религией, о необоснованности приписывания Сталину религиозных взглядов на основании его семинарского обучения – речь шла выше: семинарию и все связанное с ней он ненавидел, считая иезуитством. Его решение о восстановлении патриаршего престола – было естественным шагом лидера страны, собирающего все национальные силы перед внешней угрозой для отражения смертельной опасности, но было и оценкой прогосударственной и просоветской политики церковного руководства того времени, давно отказавшегося от поддержки контрреволюционного движения, проводившейся во времена Гражданской войны и сразу после нее в 1920-е годы. Видеть в этом расхождение с линией Ленина, при котором и был избран предыдущий патриарх, принят Декрет об отделении Церкви от государства, гарантировавший гражданам свободу совести и вероисповедания, и при котором более года – до конца сентября 1918 года действовал Поместный Собор – не приходится.
Период, когда власть не допускала избрание нового патриарха после смерти Тихона – начался через полгода после смерти Ленина и с его личной позицией никак связан уже не был.
После войны, примерно к 1948 году, стало ясно, что военно-патриотическое участие церкви в войне с фашизмом свою роль выполнило, а РПЦ, в условиях нового витка противостояния с Западом, оказалась малоэффективной – и Сталин к ней, как союзнику, охладевает: с 1948 года власть больше не разрешила открыть ни одной церкви РПЦ, как и ни одного культового строения других конфессий. Церковь для него была не лично сакрально-религиозным началом, а одним из институтов, существующих в обществе и действующим в прописанных советским устройством рамках.
Но все было сложнее: вопрос был во многом в том, что религия вообще, по своей природе выступая хранителем принятых ценностей, способна к защите и сопротивлению. И это проявилось в защите страны и ее независимости в ходе гитлеровского нашествия. Но при этом религия тем и отличается от идеологии, что не ставит своей целью преобразования мира: его устройство представляется ей трансцендентно детерминированным.
Быть союзником в защите страны – она могла, в ее восстановлении – тоже, в преобразовании мира – уже нет. А вслед за восстановлением страны встает уже задача проектного Преобразования: как раз к 1948 году подготовлен первый вариант Третьей Программы партии – Программы строительства коммунизма.
Вставали задачи коренного изменения мироустройства, вплоть до преобразования всей окружающей среды (Проект преобразования природы) – это были уже другие задачи, не вписывающиеся в религиозно-трансцедентные представления о мире.
И уж о религиозности Сталина и его политики – вообще не говорит ничто. С таким же успехом его союзнические отношения с Черчиллем и Великобританией можно было бы объявлять приверженностью Британской короне.
Так же произвольно выглядит политическая трактовка введения погон в РККА с 1943 года как некоего «возврата к дореволюционности». На деле, начиная с создания РККА в 1918 году, и вид формы, и наименование воинских званий, и характер знаков различия в Красной Армии менялся постоянно. Первоначально их не было вовсе, с конца 1918 года, по мере введения единообразия, они стали вводиться. Первоначально наименование звания увязывалось с названием должности, знаки различия размещались на нагрудном клапане форме, затем – переместились на нарукавные шевроны, в 1924 году – на петлицы, формы их и наименование менялось каждые несколько лет 2-3 года. До 1935 года привычных офицерских званий — лейтенант, капитан, полковник — в РККА не было, они стали появляться с конца 1930-х гг., причем не считались офицерскими. Звание «генерал» было введено только в 1940-м, упоминание «офицер» — появляется в риторике летом 1942, а фиксируется нормативно только через год, погоны вводятся в рамках реформы обмундирования в январе 1943 года. Видеть в этом политический подтекст оснований не больше, чем в тех изменениях формы, которые проходили во все годы существования РККА. Те, кто увязывает это с неким возвратом к «армейском дореволюционной традиционности» — явно игнорируют явные отличия офицерских и погон РККА от офицерских званий и погон царского времени. Тогда уж стоит обратить внимание и на другое: персональные воинские звания: лейтенант, старший лейтенант, капитан, майор, полковник; — вводятся в сентябре 1935 года – параллельно с введением преподавания гражданской истории, с установкой на то, чтобы показывать историю СССР во взаимосвязи с мировым историческим процессом.
В РККА больше не было ни прапорщиков, ни поручиков, ни ротмистров, ни штабс-капитанов, также знаки различия на погонах не соответствовали царским даже при аналогичных званиях. Например, погоны полковника в царской армии не имели звезд – были только два просвета, у полковника РККА при двух просветах было три звезды – ну, и так далее. Кстати, звание прапорщика в Советской Армии появилось уже в 1972 году, что вряд ли кому то даст основания интерпретировать как разрыв брежневского руководства с традициями Красной Армии. В 1980-м ввели звание старшего прапорщика, которого ранее вообще не существовало.
Церковь и мнимая семинарская религиозность, погоны и офицерские звания, обращение к образам дореволюционных правителей, полководцев и введение их имени орденов… В общем – все это отдельная интересная тема, о которой можно говорить особо, но которой придается значение маркера в противопоставлении мифологемы «сталинизма» ленинизму и большевизму – в конечном счете для придания Сталину образа «Анти-Ленина» и смены его восприятия как революционера и строителя Нового мира – на реставратора мира старого, с восприятия и видения его в качестве Народного Вождя – на образ Нового Царя.
И эта подмена затуманивает в действительности им совершенное, мешает осознанию реальной масштабности его просветительской и преобразующей роли, отрицающей религиозно-трансцендентную детерминированность.
То же происходит с обращением к теме отстаивавших независимость страны правителей и полководцев и введение аналогичных Орденов. Адепты дореволюционной России хотят видеть в этом, как и возврате погон, отказ от революционной традиции, хотя на деле, с одной стороны, это было естественным для марксизма отражением видения единства исторического процесса, а с другой, все объясняется, среди прочего, вышеприведенными словами Сталина: «Теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, – у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость». Сталин защищал не просто страну – он защищал Социалистическое Отечество – СССР, установленную в нем власть трудящихся классов, и использовал в этой защите всё, все образы и начала, которые сущностно отражали идею защиты Отечества: и, имена старых русских правителей, и церковные институты, и традиции и память о Революции и Гражданской войне.
И защищая независимость страны, он помнил и другое: «Но у нас есть еще другие, более серьезные и более важные обязательства. Это – обязательства перед мировым пролетариатом. Они совпадают с обязательствами первого рода. Но мы их ставим выше». И отражая нападение Гитлера – он не просто защищал Россию от Германии: он защищал будущее социализма и мировой революции от атаки ударной силы мировой контрреволюции – гитлеровского, и не только гитлеровского, фашизма. Защищал восходящий проект Сверхмодерна – от ниспровержения усталого остывающего Модерна – нисходящим проектом Контрмодерна.
И оставался при этом не Новым Императором – а, наконец, впервые в истории, утвердившим власть людей труда Народным вождем, который видел главную ценность и богатство – в людях труда, тех, кто кормит себя своим трудом и держит на своих плечах всю страну.
История с его словами о «винтиках» – показательна. Использовал Сталин это сравнение, говоря о советских людях. Это – правда. За что его подчас клеймят и упрекают. Только тогда нужно точно сказать, при каких обстоятельствах и что именно он сказал.
Это было сказано 25 июня 1945 года на торжественном приёме в Кремле в честь Победы народов СССР в Великой Отечественной войне против нацисткой Германии. И сказано на деле следующее (http://www.zonakz.net/articles/?artid=25218) :
«Не думайте, что я скажу что-нибудь необычайное. У меня самый простой, обыкновенный тост. Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают «винтиками» великого государственного механизма, но без которых все мы – маршалы и командующие фронтами и армиями, грубо говоря, ни черта не стоим. Какой-либо «винтик» разладится – и кончено. Я поднимаю тост за людей простых, обычных, скромных, за «винтики», которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела. Их очень много, имя им легион, потому что это десятки миллионов людей. Это скромные люди. Никто о них ничего не пишет, звания у них нет, чинов мало, но это люди, которые держат нас, как основание держит вершину. Я пью за здоровье этих людей, наших уважаемых товарищей».
Строго говоря, Сталин выразил свой как минимум скепсис в правомочности такого сравнения советских людей с винтиками. И сказал, кто, по его мнению, эти «винтики» на самом деле:
— это простые и скромные люди, без которых все руководители, маршалы и командующие фронтами и армиями – «ни черта не стоят»;
— это люди, которые держат в состоянии активности великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела;
— это скромные люди, остающиеся безымянными, не имеющие званий – но именно они держат все – как основание держит вершину;
— и каждый из этих людей – незаменим, потому что «»винтик» разладится – и кончено» – рухнет все.
И Сталин поднял тост за здоровье этих людей, назвав их своими товарищами.
Упомянув в начале, что некоторые называют их «винтиками», он показал, насколько на деле они важны и незаменимы – и в итоге явно противопоставил свое «незаменимые» и «товарищи» пресловутому «винтики».
И так в результате оказывается в большинстве случаев, когда начнешь вникать в сущность «антисталинистских эскапад».
Их авторам – как минимум нельзя верить на слово. Их всегда нужно дотошно проверять. Потому что, с одной стороны, они предельно пристрастны, с другой – неоднократно пойманы на лжи.
И если говорить об этом примере, в нем просматривается, «светится» одна из причин их пристрастности, то, что возмущает и приводят их в негодование, в частности – а данном случае.
Тем, кто ставит эти слова ему в вину, не нравятся не слова о «винтиках» – это повод. Им не нравится другое – система, признающая, что эти «простые и скромные» люди – на самом деле самое главное, без которых все остальное ничего не стоит. Потому что они считают, что эти люди – «быдло», которым они призваны помыкать и строить на них свое благосостояние.
Им не нравится, что нужно быть активным и держать в таком же состоянии все: «все отрасли науки, хозяйства и военного дела» – потому что это значит не только заставлять себя напрягаться, но и чувствовать свою ответственность, ощущать «я отвечаю за все», а им чуждо и напряжение, и та же ответственность, они не хотят отвечать ни за что – они хотят лишь указывать и диктовать, что, по их мнению, сделано плохо. Они хотят, чтобы они не напрягались – но были вершиной, а остальные держали их.
И им не нравится, когда незаменимыми признают не их – а простых и скромных людей, не имеющих чинов и наград.
Такая система отношений их не устраивает:
— потому что сами они не способны быть такими, чтобы все остальные без них ничего не стоили;
— потому что сами они не способны держать в состоянии активности все – они могут лишь держать остальных в раздражении;
— потому что понимают: если их не будет – ничего не рухнет. Скорее всего – станет только лучше. Они чужие и бесполезны для дела.
И они это понимают. И этот комплекс ущемленности и бесполезности – мучает и страшит их. И заставляет пытаться самоутвердиться в выдумывании и распространении лжи о тех, кто может быть незаменимым, скромным и «отвечать за все».
Мог или не мог Сталин обойтись меньшей ценой? Мы не знаем. Если бы мы имели примеры решения таких и подобных задач меньшей ценой – можно было бы о чем-то говорить. Мы их не имеем.
Что такое вообще «репрессии»? Политическое действие государства по подавлению сопротивления государственной политике.
Функция принуждения к исполнению установленного порядка – одна из основных функция государства, наряду с управлением и посредничеством. Необходимость ее вызвана различием интересов как управляющих и управляемых, так и внутри управляющих. При расхождении политики государства с интересами тех или иных групп встает вопрос об их принуждении к исполнению решений. Если эти группы достаточно значимы и обладают необходимым потенциалом – возникает сопротивление, давление на государство для изменения его политики.
В строгом смысле, термин репрессии и означает подавление такого сопротивления: «ре-пресс» – ответное давление.
Подавление сопротивления своей политике является правом и обязанностью государства перед гражданами: при уклонении от него властью демонстрируется неспособность к применению насилия, возникает необязательность исполнения государственных решений, распространяющаяся среди как пассивно несогласных, так нейтральных и лояльных групп, бюрократии, силовых структур, элиты и союзников.
Наступает паралич государственной власти, провоцирующий активность ее противников, увлеченных чувством безнаказанности.
Существует и пропагандистское использование термина «репрессии», связывающее его с необоснованностью, массовостью и произвольностью. У такого образа есть свои исторические и политические корни, но, прежде всего, оно связано с претензией элитных групп на автономность в отношениях с государством, вытекающим из этого стремлением дискредитировать идею права государства на принуждение их к исполнению государственной политики.
Выдвигая тезис о «недопустимости репрессий», элитно-аристократические группы стремятся обезопасить себя при неисполнении ими законов и противодействии государственной политики, равно как и обезоружить государство в отношениях с противниками его политики.
Это не значит, что решения власти всегда являются верными и достойными – но это значит, что власть, которая неспособна к подавлению оказываемого ей противодействия, демонстрирует свою деградацию и необходимость ее смещения.
Мы знаем другое. Сталин имел признаваемые им задачи и цели. Он умел их решать и достигать. Страны, в которой в такой же срок в схожих условиях были бы решены такие же по масштабу задачи, – мы не знаем. Последующие отечественные политики либо не имели подобных по масштабам целей – либо не сумели их решить.
Здесь вообще встает вопрос о критериях оценки политической личности и ее деятельности.
К тому времени, когда Сталин оказался в составе высших руководителей страны, эпоха поставила перед Россией две основные цивилизационые задачи. Первая заключалась в окончании перехода к индустриальной фазе развития, с чем Россия отстала на десятилетия, и, соответственно, создании опорных плацдармов постиндустриального производства. Вторая – в создании общества социальной демократии и социального государства.
Собственно, эти две задачи и вызвали к жизни Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию. Сталин, так или иначе, обе их решил.
Его успех создал социально-политическую систему, которая в тот момент была, и длительное время оставалась конкурентной на мировой арене и служила примером для огромных массивов людей.
Проблемы у этой системы начались тогда, когда, воспользовавшись, в частности, ее опытом и достижениями, ее конкуренты пошли дальше, а она – самоуспокоенная своими тируифами, зависла в своем восхождении. Встала задача перехода уже в новую эпоху – к постиндустриальному производству. Одни правители страны не взялись за ее решение, выжимая все, что можно было из старой системы. Другие – не смогли решить и привели страну к катастрофе.
Успешен тот, кто решает поставленные историей задачи, а не тот, кто платит меньшую цену, но задачи не решает. Вопрос цены имеет значение – но только на фоне достигнутой цели. Провал задач, поставленных историей не может быть оправдан стремлением минимизировать потери. Полководец, умеющий побеждать малой кровью лучше полководца, который платит за победу большими потерями. При одном условии: если победа достигнута. Если же минимизация потерь рассматривается как нечто более важное, чем победа, полководец вместе со своей армией должен не вступая в бой сдаваться в плен к врагу.
Строго говоря, все сказанное – почти очевидно. Именно поэтому массовое сознание и стихийная народная память так тянутся к образу Сталина. Однако также очевидно и то, что известная часть общества относится к нему иначе. Определенные группы ненавидят Сталина в силу естественных идейно-политических разногласий с исповедовавшейся им идеологией и выражаемыми им экономическими интересами. Также есть основания не испытывать к нему любви у людей, чьи семьи пострадали от его действий (хотя здесь часто все бывает не столь однозначно). Однако кроме этих, по-своему понятных, мотивов следует заметить еще один, играющий подчас одну из ведущих ролей.
Дело в том, что Сталин и его политика – это некий концентрат мобилизационности, с одной стороны, и жесткой ответственности, с другой. Утверждавшийся им стиль руководства и политики – это требование работы и постоянного напряжения. Соединенного с умением добиваться результата, часто находящегося почти за гранью возможного. Это – постоянное напряжение, работа на пределе. Люди той генерации – генерации Революции и Отечественной войны – это люди, для которых, говоря словами Стругацких, «понедельник начинался в субботу». Маги Сверхнапряжения. Люди образа жизни, при котором твоя работа – главное, и отдаешься ей полностью. И ни от чего не получаешь большего удовольствия, нежели от нее.
Как минимум двум социально-профессиональным группам этот стиль чужд и во многом ненавистен: с одной стороны, бюрократии, рождавшейся в мобилизационной системе, но желавшей наслаждаться властью и полномочиями – только без отягощения их ответственностью и напряжением. И элитарному мещанству, обывательствующей части интеллигенции, желавшей барской расслабленности и комфорта. Первая из них была творцом и инициатором обвинений в адрес Сталина времен XX съезда. Вторая – взяла на вооружение этот лозунг и эту тенденцию уже и в борьбе с первой группой – как в 60-е годы, так и в период перестройки.
Мобилизационный стиль требовал не только постоянного напряжения – он требовал постоянной готовности к подвигу, реальной готовности к героизму, то есть совершению поступков, за которые ты платишь самим собой, но которые служат тому большему, что ты имеешь в себе, нежели твое биологическое существование. То есть этот стиль требовал быть и постоянно оставаться человеком, отличие которого от животного в первую очередь в том, что человек имеет нечто, за что он готов умереть, а животное – не имеет.
Требовал все время подстегивать самого себя, все время не давать в себе биологическому вырваться. Стать хозяином твоей социальной оболочки – и подчинить себе твою интеллектуальную сущность.
Но именно это и было страшно и чуждо носителям иного темперамента, темперамента неги и лени, постоянно открывающего двери сидящей в человеке Обезьяне. Обезьяне, которая либо постоянно твердит тебе в духе античеловеческой философии Поппера: «Зачем стремится к лучшему – и так сойдет. Ведь восстав против того или иного несовершенства – ты, с неизбежностью, подчинишь себя вождю повстанцев». Либо, уступив сопротивлению того человеческого, что она не сможет в тебе подавить, ласково начинает убаюкивать: «Да, ты прав, ситуация плохая. Нельзя так жить дальше – нужно смело бросить вызов несовершенству, отсталости и дикости. Но не спеши – помни о цене. Не плати слишком много за движение вперед – не нужно напрягаться. Нужно придумать систему, при которой ты, по-прежнему, будешь нежиться в комфорте, но придумаешь такие «саморегулируемые отношения», которые сами все поставят на свои места. Без напряжений, потрясений, мобилизации и особой ответственности – все заработает само собой и само собой двинется к достижению совершенства».
Сталин – или нечто, что можно обозначить этим именем, – представлял стиль и Мир Фронтира. Мир движения вперед, мир умения перешагнуть через свои слабости. Мир, где человек с каждой новой победой над обстоятельствами восходит на новую степень своего родового существования. Общество, где Познание – важнее Потребления.
«Антисталинизм» как некое социально-политическое, но не в меньшей степени – социально-психологическое и темпераментное явление представлял собой Мир Расслабленности. «Общество Жевания». Общество потребления, где развитие потребления занимает место развития человека. Где биологическое торжествует над социальным и интеллектуальным. Где перепроизводство комфорта рассматривается как способное заместить дефицит творческого начала. Где «съесть» – важнее, чем «узнать», а «потребить» – важнее, чем «создать». В Мире Фронтира – Человек изживает в себе Обезьяну. В Мире Расслабленности – Обезьяна берет верх над человеком.
И эта позиция с неизбежностью приводит к следующей. Развитие человека и его восхождение от «едока» к исследователю, от потребителя к творцу – по сути, и есть то, что принято называть Прогрессом. Последний, конечно, имеет много сторон – и сторону научно-техническую, и сторону технологически-производственную, и социально-экономическую. Но главное – ту, где человек восходит от Обезьяны к состоянию Демиурга.
Однако мир устроен так, что за прогресс нужно платить. За восхождение вообще нужно платить. Волей, напряжением, нервами, материальными ресурсами. Прогресс, так или иначе, ломает сложившийся и устоявшийся порядок. А наличный порядок потому и требует изменения, что он несовершенен, то есть для неких утвердившихся групп, играющих при нем большую роль и пользующихся большими благами, он более выгоден. Для других менее, а для многих – не выгоден вообще.
Как должны реагировать те, кому этот порядок выгоднее, как и те, кто просто к нему привык и не хочет ничего менять? Так, как они реагируют, – в той или иной форме сопротивляться. Часть представителей этих групп, как правило, оказывается достаточно дальновидна, чтобы самой встать на сторону Прогресса. Большая их часть – выступает против него. И их можно понять: Прогресс не только угрожает их интересам – он противоречит их ценностям и морали. То есть он как процесс объективный – вне морали. Но они-то – не вне морали. И они выступают против этого несокрушимого колеса – и иногда, между прочим, им удается замедлить или приостановить его движение. За движение прогресса платят те, кто встал на его пути. За его приостановку – те, кто шел вместе с ним и связывал с ним свои надежды. Более того, поскольку Прогресс вне морали – он и по отношению к своим сторонникам часто поступает без соблюдения моральных норм, не обладает ни чувством благодарности, ни групповой справедливости.
Только выбора нет: либо прогресс движется, либо не движется. Если не движется – либо наступает гниение, когда достигнутое и созданное ранее разрушается медленно и неотвратимо, либо наступает регресс, когда оно разрушается столь же неотвратимо, но только быстро. Либо вперед, либо назад. Кто не хочет платить за прогресс своей страны, делает ее сырьем для оплаты прогресса чужой.
Примитивно твердить, что Сталин уничтожил миллионы – стало несколько неприлично. Те, кто так этого и не понял, продолжают это твердить, к репрессированным по 58-й статье добавляя переселенных кулаков, умерших в лагерях уголовников, погибших от голода и наводнений, осужденных бандеровцев и лесных братьев и т.д., – вызывая тем самым все большую брезгливость, скуку и отторжение. Те, кто оказался более умным и образованным, это поняли и, не желая выставлять себя подобными, конструируют более объективированные и респектабельные форматы прежней позиции.
И все равно, более важным и значимым остается вопрос: «Все давно все знают, а отношение все улучшается?»
И нужно, так или иначе, понять и признать то, что есть на самом деле, что приняло общественное сознание.
Первое. Сталин в целом воспринимается общественным сознанием как Победитель, в первую очередь – в Великой и небывалой ранее войне, но не только: как носитель успеха и победного начала в целом. Как тот, кто умел побеждать.
Второе. Сталин воспринимается как Созидатель, как тот, кто сумел организовать и наладить гигантский созидательных процесс, от создания индустрии в 20-30-е годы до природопреобразовательных проектов, основ Атомной и Космической программы в 40-50-е.
В обоих случаях встает и озвучивается вопрос: «А какой ценой?» Только оказывается, что озвучивают его те, кто либо ничего в жизни создать серьезного не смог, либо если что-то и смог – то лишь разрушал. Причем подчас с ценой, сопоставимой той, которую Сталин платил за Победы.
И третье, третий фактор, определяющий отношение к нему: Сталин воспринимается как Человек, Который Уничтожал Врагов. Кто был врагом, а кто им оказался либо показался – растворяется, особенно после волны реабилитаций, когда вообще потерялась разница как между репрессированными за дело и репрессированными безвинно, так и между реабилитированными обоснованно и реабилитированными «заодно», в рамках «кампании по реабилитации»
И в неком «укрупненном» массовом сознании рождается – точнее давно родился – идентифицирующий образ: Победитель, Созидатель, уничтожавший врагов своего Дела – Победы и Созидания.
Все давно все знают относительно репрессий, и тех и других, но все растворяется в образе: вел страну вперед и сметал препятствия на своем (и ее) пути. Как писали Стругацкие: «Что нужно, чтобы проходить сквозь стены? Видеть цель, верить в себя, не замечать препятствий».
Сознанию социума – тоскующему без побед и постоянно травмируемому снижением уровня жизни, откровенным хамством чиновников, грабительским повышением цен со ссылками на рынок, наглостью возрождающегося лимитрофного нацизма на Украине, в Прибалтики и Польше, – это близко и нужно.
Оно воспринимает репрессии как в основе своей кару для начальства и чиновников (особенно на фоне поведения и хамства нынешних), вредителей (в которых просматривается образ экономического блока российской власти), саботажников и халтурщиков. Еще – вражеских агентов.
А когда ему добавляют в число репрессированных переселенных кулаков, что с некоторых пор стали делать, убедившись, что реальные цифры репрессированных по политическим статьям оказались на порядок ниже ранее задекларированных, оно оказывается крайне далеко от сочувствия к последним. Минимум по двум причинам. Во-первых, потому что большинство населения современной России – в первую очередь именно потомки крестьян, которые в массе своей никогда в кулаках никаких «культурных фермеров» не видело, а видело жестоких и корыстных «мироедов», которых пытавшийся реформировать русскую деревню без революции Петр Столыпин откровенно и называл мироедами: «В настоящее время более сильный крестьянин превращается обыкновенно в кулака, эксплуататора своих однообщественников, по образному выражению – мироеда». Во-вторых, когда известная категория лиц утверждает, что с раскулачиванием в стране был «уничтожен слой культурных и трудолюбивых земледельцев» (реально порядка 4% крестьянства), то все остальные более чем 90% по факту объявляются «некультурными лентяями» — и большинство граждан страны, являющиеся потомками именно этих 90% крестьян, так или иначе, ощущают, что некультурными «лодырями» объявляют именно их дедов и прадедов. Тем более подспудно полагая, что если бы сегодня распространить репрессии на нынешних «кулаков-мироедов», то это серьезно содействовало бы выполнению стратегических прорывов, о которых говорит Путин, как и его требованиям обеспечения социальной справедливости.
Конечно, отношение к репрессиям – это не самое главное. Важнее то, что страна хочет Создавать, Строить, Побеждать – и карать тех, кто становится на этом пути – врагов этого строительства и этого созидания.
А Сталин в историю вошел тем, кто олицетворяет Победы, Созидание и уничтожение встающих на этом пути.
И здесь дело не в апологетике Сталина (апологетика всегда уводит в тупик), а в той исторической реальности, которую социум видит перед собой.
Как отмечалось выше, к началу XX века перед Россией стояли: 1) задача вхождения в новую эпоху – завершения вхождения в индустриальную и создания первых бастионов постиндустриальной; и 2) задача создания системы социальной демократии и социального государства. Притом, кстати, что не была еще решена и задача создания политической демократии.
Эти задачи поставили не большевики и не Сталин. Их поставили История и Прогресс. Именно это и вызвало Революцию. Ленин, большевики, Сталин эту задачу только выразили. Ко всему прочему, они еще и поняли, что, не решив эти задачи в краткие сроки, страна рискует просто исторически исчезнуть. И Сталин их решить сумел – так, как сумел, и с известной ценой.
Кто может лучше – пусть покажет. Пока никто не показал – все призывы и попытки «десталинизации» будут волна за волной разбиваться о подножие его нерукотворного монумента. Они будут раскалывать общество, будут накалять гражданские споры. И будут, кстати, в силу описанного положения вещей, поднимать на его защиту новых и новых сторонников.
Победить этот образ и эту память, в конечном счете, можно только одним способом: в схожих обстоятельствах решить более масштабные задачи, нежели решил он – но с меньшими потерями и меньшей ценой.
Реализовав, в предвоенные годы, Большие Проекты, заложенные Лениным, – Коллективизацию, Индустриализацию, Культурную Революцию, и победив, благодаря этому в Мировой войне, защитив плацдарм Нового Мира от агрессии фашизма, он, на основе реализации трех ленинских проектов, спроектировал три новые: Проект «Космос» (начатый исходно тоже еще Лениным) – проект освоения и познания внеземного пространства, Макромира, Проект «Атом» – проект познания подчинения власти человека уже и Микромира, и Проект «Преобразование природы».
И при всем этом главным для Сталина – остается человек и его развитие. Вот что напишет он в изданной в 1952 году своей последней книге:
«Необходимо добиться такого культурного роста общества, который бы обеспечил всем членам общества всестороннее развитие их физических и умственных способностей, чтобы члены общества имели возможность получить образование, достаточное для того, чтобы стать активными деятелями общественного развития, чтобы они имели возможность свободно выбирать профессию, а не быть прикованными на всю жизнь, в силу существующего разделения труда, к одной какой-либо профессии. Что требуется для этого?
Было бы неправильно думать, что можно добиться такого серьезного культурного роста членов общества без серьезных изменений в нынешнем положении труда.
Для этого нужно прежде всего сократить рабочий день по крайней мере до 6, а потом и до 5 часов. Это необходимо для того, чтобы члены общества получили достаточно свободного времени, необходимого для получения всестороннего образования.
Для этого нужно, далее, ввести общеобязательное политехническое обучение, необходимое для того, чтобы члены общества имели возможность свободно выбирать профессию и не быть прикованными на всю жизнь к одной какой-либо профессии.
Для этого нужно, дальше, коренным образом улучшить жилищные условия и поднять реальную зарплату рабочих и служащих минимум вдвое, если не больше, как путем прямого повышения денежной зарплаты, так и, особенно, путем дальнейшего систематического снижения цен на предметы массового потребления».
В нем как будто бы воплощается мировой дух научно-технического романтизма, рожденного Историей и прорвавшегося в активном действии с началом XX века в революционном порыве партии большевиков. Меняет уже не политическое устройство и строй – на основе их изменения он, с одной стороны, конструирует приоритеты Общества Познания, в котором познавать и преобразовывать – интереснее и важнее, чем потреблять, а с другой – берется за Преобразование не только социального, но и всего окружающего мира.
Это не значит, хорош он или плох. Это значит, что сумел.
Только нужно запомнить: из ничего – ничего не возникает. И за прогресс приходится платить.
Как противопоставление когда-то Сталину Ленина своей целью имело уничижение Ленина и уничтожение страны, – так и сегодня противопоставление Ленину Сталина – в конечном счете, в своем итоге целью имеет новое уничижение Сталина и уничтожение пути возрождения страны.
И еще: как бы деструктивен и вреден не был взывающий к обезьяньему в человеке «антисталинизм» – не лучше, а возможно хуже его является взывающее к первобытному в человеке «сталинопоклоннство», на место осмысленному осознанию значения и масштабов личности Сталина ставящее доведенное до религиозного экстаза первобытное шаманское камлание.
Слепая ненависть первых сливается со слепым поклонением вторых в общей для них слепоте и кликушестве.
