Власть поступает не очень умно и очень нетехнологично, уходя в постоянное умолчание 7 ноября как праздничной годовщины Октябрьской революции 1917 года.
Мотивационно – в общем-то, понятно: отмечать годовщину Революции большевиков – неловко. Она-то тут при чем? Отмечать годовщину свержения Временного правительства и перехода власти к Советам – тем более не с руки: эта власть была уничтожена четверть века назад теми, кто создавал нынешнюю. А праздновать взятие власти «рабочими и крестьянами» — тем более дискомфортно: за одну последнюю пенсионную реформу ее вдохновителям и организаторам по неписаным нормам власти рабочих и крестьян вполне полагался бы расстрел, как «крайняя мера социальной защиты».
С другой стороны, проклинать и осуждать Революцию Октября – тоже не очень комфортно: все те, кто когда-то выступил против нее, оказались банкротами. Да и вообще, если Октябрь – Зло, то и все его наследие вплоть примерно до 1987 года – тоже зло. А мода на подобные реминисценции давно ушла – в силу простой очевидности, что в октябрьско-советский период страна была больше, богаче и сильнее, чем в постсоветский.
Поэтому власть, за исключением особых случаев, старается молчать, одновременно интонационно намекая, что она от этой даты не в восторге, но запрещать и осуждать ничего не будет, только всё — в свободное от работы время. Праздник пусть отмечают кто хочет, но выходного дня не будет.
Прошлогоднюю столетнюю годовщину обойти было бы совсем странно – и власть по-своему резонно решила провести ее в умеренных тонах и в интонации «примирения и недопустимости противостояния». В этом году вообще, скорее, всё информационно покроют столетием окончания Первой мировой войны.
Выходной день 7 ноября в 2005 году отменили, но поскольку отбирать сам лишний выходной в начале ноября было чревато издержками, ввели известный чудной «День народного единства», сделав вид, что к такому единству имело какое-то отношение изгнание поляков в 1612 году. То ли не зная, то ли не помня, что в те годы шла не борьба «народного единства» против польского нашествия, а Большая Смута и Гражданская война, благо поляки не столько вторглись в Россию, сколько были призваны вполне определенной частью общества и тогдашним «российским правительством» для подавления антиправительственных выступлений. Что с этим праздником делать сегодня – непонятно, в общем-то, никому: праздновать смешно, отменять – тоже, по многим причинам, неудобно.
Тем более что в силу специфики соотношения календарей, когда старый и новый стиль все больше расходятся почти каждые сто лет, вообще непонятно, что отмечается 4 ноября в 21 веке: в 21 веке разрыв стилей составил 13 дней, но в 17 веке составлял на три дня меньше. 4 ноября в 17 веке приходилось на 25 октября по старому стилю, но 25 октября по старому стилю в 21 веке приходится на 7 ноября.
Впрочем, не это главное. Главное то, что вставая в позицию непризнания/умолчания 7 Ноября как годовщины Октябрьской революции, власть отстраняется от нее. Но 7 Ноября от этого годовщиной революции быть не перестает и, уходя в тень, из тени напоминает: «Я – есть». Здесь рядом, в тени. И в этом замолченном, теневом смысле она обретает уже не только собственно свое значение, сколько — поскольку в тени все грани расплываются, на то она и тень — расширенное, универсальное значение.
В этом смысле 7 Ноября оказывается тем, что, как воспринимается – власть пытается не помнить, забыть — то есть неким грозящим ей из ее же подсознания и из подсознания политической жизни, ужасом. Что стараются забыть? То, что страшно. И власть демонстрирует всем: 7 Ноября – это то, чего она боится.
В той степени, в которой власть оказывается авторитетной и популярной, это смущает тех, кто ей лоялен, рождая смутные сомнения: если власть сильна и популярна, почему и чего она боится, ведь раз боится, значит, не так сильна, как кажется. А в той степени, в какой она начинает терять авторитет и популярность, она каждый раз заставляет тех, кто это чувствует, посматривать в тот затемняемый угол, где есть нечто, чего власть боится, от воспоминания о чем она поеживается.
Власть, занимая эту позицию, вполне может думать, что общество видит в этом затемненном углу некого страшного зверя, который своим существованием будет столь страшен обществу, что последнее сплотится вокруг нее, лишь бы не выпускать его на волю. Но общество, с не меньшей вероятностью, вполне неожиданно может прийти к выводу, что для расправы с властью (на что она сама подчас провоцирует общество своей наглостью и жадностью) очень соблазнительно, даже если там действительно спрятался зверь, выпустить этого зверя, натравив его на охамевшую систему власти и собственности. А там – видно будет.
Замалчивая 7 Ноября, власть и превращает его в тень, и повышает интерес, и придает оттенок мистического всесилия.
А тени – самый страшный враг. Потому что они непобедимы, и нависают над властью, особенно теряющей авторитет, как тень царевича Димитрия нависала у Пушкина над Годуновым. Войска Самозванца несложно было разгромить — тень Димитрия овладевала всем и подчиняла себе самых верных.
Тем более, что в этом раскладе эта дата становится символом события, когда народ, не в результате бунта и стихийного взрыва, а аккуратно и организованно подготовившись, собрался – и за сутки выгнал надоевшую ему власть. Которую за два месяца перед этим почти поголовно носил на руках. И, как оказалось, нашлась сила, которая сорганизовалась и за два месяца это восстание подготовила.
7 Ноября, Октябрь как символ и своего рода ушедшая в тень легитимность – сильнее любой власти. Причем он питается силами тени – сомнений, амаркордов, настроений, мифов — и собственно боязнью власти себя как символа.
Расположившись в тени, он из тени напоминает: Я – рядом. И я – многое могу. Моя легитимность – старше и обоснованнее.
Причем чем больше, даже уже не власть, а те или иные носители антиоктябрьского начала речитативно пересказывают повести об «окаянных днях», «ужасах революции», «кровавых большевиках», «чекистских расстрелах», «разрушении России» и «гибели элиты», тем более соблазнительный облик они придают данному событию в глазах тех, у кого есть вопросы к власти.
И власть своим умолчанием, своей поддержкой этих вполне определенных обскурантистских групп и своим отстранением от Октября придает этому символу энергетический потенциал и провоцирует действительно враждебные ей, а подчас – и стране — силы его использовать.
Вместо того, чтобы соединить его историческую легитимность со своей еще сохраняющейся нынешней и присягнуть провозглашенным тогда надеждам и идеалам, объявив свой курс именно движением к их реализации. Потому что в итоге революция закачивается не тогда, когда расстреляли последнего контрреволюционера либо последнего революционера, а тогда, когда оказываются реализованы породившие ее ожидания и решены породившие ее проблемы. И пока та или иная власть их не реализует и не решит, они — надежды и проблемы — будут в той или иной форме изничтожать каждую очередную власть, которая этого сделать не решается или не сумеет.
А странный праздник 4 ноября не нужно отменять. Хотя бы, чтобы не смешить людей лишний раз. Просто его нужно объединить с праздничным днем 7 Ноября, сделав своего рода «осенние каникулы» — с 4-ого по 8-ое, придав им статус «Дней исторической памяти»: в школе примерно эти дни каникулярны, сделав их выходными для взрослых и соответственно проработав – сделать их временем семейных выездов на экскурсии, выходов в музеи и театры на спектакли с исторической тематикой.
И дать возможность тем 60% населения, которые оценивают Октябрьскую революцию как Великое событие истории, праздновать его, и тем 10-15%, которые его праздновать не хотят, праздновать забытую дату 1612 года.
