Россия не одна, России есть разные, а поэтому и русские мечты могут быть разные. Если провести классификацию, то в России есть то, что можно назвать центром или лидерством, есть то, что можно назвать провинцией, периферией, то, что называется захолустьем. Причем это проявляется во всем: и в экономике, и в культуре, и в образе жизни. Это касается организаций, регионов, всей страны и, возможно, каждого человека. Поэтому из этой множественности рождается множественность самого резервуара мечтаний. У кого-то мечта дожить до завтрашнего дня, у кого-то мечта дожить до пенсии, у кого-то мечта сделать хайп, у кого-то – уехать за границу и так далее. То есть здесь реальная картина мечтаний более чем 140 миллионов человек и тех, кто жил здесь ранее.
У восстания Пугачева, которое охватило широкие территории тогдашнего государства, была однозначная мечта о справедливости и народоправстве. И донской атаман Пугачев эту мечту достаточно успешно реализовывал до поры до времени. И пришлось бороться с ним тому самому будущему генералиссимусу Суворову, и Екатерина запретила публиковать какие-либо данные об идеологии пугачевского восстания – они были закрыты вплоть до девяностых годов ХХ века. Потому что вот эта мечта народа о справедливости и о том, как все должно быть устроено, была неприемлема для тех, кто мечтал о другой России – дворянской.
Свои мечты были, соответственно, у Екатерины, другие мечты были у декабристов, другие у Александров – и II, и III, и так далее. Если копнем глубже, зайдем в поэтический регистр наших мечтаний и вспомним, скажем, Ахматову, Пастернака или, например, Симонова и Паустовского, которые воспринимаются скорее как советские писатели… Здесь достаточно вспомнить стихотворение Симонова: «Тот самый длинный день в году…», которое заканчивается строкой про «время ставит, ставит обелиски» – и уже чувствуется какая-то совершенно другая мечта. Или взгляд с той стороны, от поэта-эмигранта: «Россия – счастие, Россия – свет. А, может быть, России вовсе нет…»
Все сложно. С одной стороны, мечта может представляться как некая ВДНХ, выставка достижений, чаяний, а с другой стороны – существует реальный мир. И отсюда получается, что мечта выполняет в нашей динамике исторического развития роль движителя. И возникает какая-то интенсивная деятельность, тем более волевая, энергичная, героическая при наличии трех условий: первое, недовольство существующим порядком, второе, когда есть образ будущего, третье, когда есть воля этого достичь.
Пространство мечты – это крайне неоднородное пространство. Как говорят математики, это некоторое множество аттракторов, не всегда синхронизированных. И поскольку они все сильные, то периодически вступают между собой в борьбу. И за эти мечты, за эти аттракторы люди бьются в гражданских войнах. И государство российское, будь оно советское, постсоветское или досоветское, это прекрасно понимает и силой «наводит синтез» в этих разнородных мечтаниях, причем обращенных как внутрь страны, так и вовне.
Безусловно, если описывать свойства этого образа нашей мечты, то в нем будет, безусловно, и некая соборность, и мечта о справедливости, и будет, наверное, вера в чудо. Но справедливость – это все-таки понятие более социальное, связанное со сравнением самооценки разных страт или людей. В религиозных системах фундаментальным критерием будет уже не справедливость, а благодать. Это абсолютно разные подходы, и мы их как-то пытаемся примирить. Мы все хотим соборности достичь, будучи абсолютно разными. А синтез требует особой квалификации для достижения. К примеру, как только мы выдвигаем на наши знамена некие победы, мы тут же находим скорбь. У нас нет ни одного радостного события, чтобы оно не было одновременно скорбным. Этот «день победы со слезами на глазах» – не только слезами радости, но и слезами горя (собственно говоря, в отпевании человека мы сначала печалимся, а потом возрадуемся). И вот, пока мы в мечту не введем вот эти противоречивые ценности, мы не сможем создать настоящий синтез.
Теперь о будущем, о том, что нужно учитывать при его проектировании. Момент первый – это уже принятые решения, объявленные публично. Так Трамп 28 марта заявил, что США приватизировали Луну, и другие страны должны просить разрешение на то, чтоб запускать свои аппараты на Луну. Понятно, что ни Китай, ни Россия этих разрешений спрашивать не будут, но новая линия объявлена. Следующий факт. Папа Римский в тот же день 28 марта заявил, что, собственно говоря, человечество кончается, и появится некий новый вид. Будет ли это человек или какое-то иное существо – неизвестно, но само это заявление из этих уст существенно.
Второй момент, который нужно учитывать в этом контексте, помимо конкуренции, мечтаний и всевозможных вызывающих стратегий – это, конечно, цифровая трансформация, в которой есть свои критические развилки. Одна из таких развилок – это система ценностей, которая будет поддерживаться цифровыми двойниками. Китай стремительно идет к созданию цифровой системы управления эволюцией, когда каждый человек имеет рейтинг, и под этот рейтинг формируется система управления, в том числе, доступ ко всевозможным государственным и негосударственным благам. Это уже внеэкономическое общество, которое формируется на наших глазах. Соответственно, цифровые двойники могут быть эгоистическими, а могут быть альтруистическими (это принципиальный выбор), ответственными или безответственными, выражать идеал успеха или идеал роботоподобия и так далее.
Еще одна точка борьбы: а кто контролирует персональные данные – эти все большие пользовательские данные, просто большие данные и так далее? Либо это будут централизованные системы, либо децентрализованные. Мы уже в этой борьбе сидим по уши.
И третий момент. Любая технологическая трансформация предъявляет свой спрос и проектирует тип общества. Индустриализация породила свой тип рабочего класса, инженеров, конструкторов и систем управления. Соответственно, цифровая трансформация тоже породит общество 5.0, как его называют. Но нам бы важно не остаться в этой ловушке общества 5.0. Ведь суть цифровой экономики – достижение максимально полной информированности об объектах (то есть людях) и обеспечение эффективного управления. А никакой телеологичности, никакого образа будущего, мечтаний там не предусмотрено в принципе – это не кибернетично. Нам нужно общество, которое природоподобно – это общество уже следующего этапа развития, 6.0. Но мы еще и 5.0 не построили, и можем попасть в такую ловушку надолго.
С учетом столь сложной задачи единства в многообразии постановок о будущем, видимо, главное здесь для России, как ее современная миссия – понимание и сохранение человечности во всей ее полноте. Мне довелось недавно листать личное дело Гагарина, причем, его периода учебы, и потом уже, когда он был в отряде космонавтов. И меня поразило, что в этом техническом образовании был очень сильный компонент гуманитарного, культурного образования. Это формировало человечность. Наша проблема эпохи в том, что мы улыбку Гагарина променяли на ухмылку Березовского. Собственно, как мне кажется, это важный аспект поисков мечты образа будущего.
