А.Соломин ― Александр Андреевич, приветствую вас. Здравствуйте!
А.Проханов ― Здравствуйте!
А.Соломин ― Вы прочитали статью Владимира Путина сегодняшнюю?
А.Проханов ― Я слепой, но я кое-что прослушал.
А.Соломин ― Ваши впечатления какие?
А.Проханов ― Эта статья не была для меня откровением. В этой статье прозвучали сентенции мне незнакомые, в общем, даже ожидаемые. Я подумал: о чем эта статья может быть? Она должна говорить о том, что наша родина могучая и не допустит следующего вторжения. Она должна говорить о том, что в мире возможны симптомы нового фашистского зарождения — мы не допустим это. У нас были союзники, мы были дружны в эту пору. Хорошо бы вернуться к этому союзу, к этой солидарности. И мы не забудем ветеранов. И так далее и тому подобное.
Все это верно, но это не было связано с откровениями. А ведь война и победа, они несут в себе огромные смыслы, которые еще не вскрыты до сих пор. И ведь не случайно, что победа и война, она легла в основу сегодняшней государственной идеологии. Вот наше новое государство постсоветское, Пятая империя, как я ее называю, оно не выработало, у нег нету лексических форм идеологии. Но идея Победы, она легла в основу нашего государства. И поэтому сама категория «победы», в ней появилась мистика, новая метафизика. И церковь православная стала все глубже проникаться этой победоносной святостью этой победы. Недаром Шойгу поставил гигантский собор в своем патриотическом парке, и в этом соборе звучат такие поминальные имена всех сражавшихся, и Победа становится религиозным праздником. И трактовка победы как чего-то грандиозного, религиозного, метафизического, вселенского, она назрела. И близкие мне друзья по Изборскому клубу отрабатывают эту феноменологию Победы, как она уже видится из XXI века.
А.Соломин ― Вы говорите, кстати, о Победе, а сегодня вовсе не День Победы, сегодня День скорби. Он точно такой же религиозный день?
А.Проханов ― Знаете, назвали это Днем скорби. Его можно трактовать днем, когда открылась эта черная дыра календаря, когда открываются какие-то скважины в истории, из черных дыр вылетает такой демонизм, который затмевает мир, солнце этими перепончатыми крыльями. И тогда случается необычайное. На этих демонов восстают ангелы и изгоняют их из земли, где бы они не появлялись. И в 41-м году, когда эти демоны хлынули сюда, когда эта группа «Центр» шла на Москву, навстречу им поднялись ангелы с красными звездами на шлемах, на касках. И у этих ангелов — и у подольских курсантов, и у Талалихина, и Зои Космодемьянской, и в дальнейшем у всех мучеников этого красного сталинского синодика, у них появятся на голове золотые нимбы. Это не будет праздник скорби. Это будет праздник великого, грандиозного торжества света над тьмой.
И вот я понимаю, что следующие наши философы и мистики Победы 45-го года, они будут говорить об этом.
А.Соломин ― Сейчас, чтобы уточнить, чтобы неправильно вас не поняли. Торжества все-таки Победы. Несмотря на 22 июня мы все равно будем говорить о превзойденном испытании.
А.Проханов ― Конечно. Война, она сомкнула на себе два парада — парад 41-го года и парад 45-го года, — и два этих мистических парада слились в один парад. В этом феноменология, что начало войны предполагало ее конец. А конец войны, он был нам дан как осмысленное и неизбежное завершение этого вторжения демонического. Вся философия истории об этом и говорит.
И поэтому я рассматриваю сегодняшний праздник… И вообще многое думаю… Я же человек военный, у меня погиб на войне отец, мое детство прошло среди вдов. Самой распространенной одеждой на улице был солдатский, офицерский мундир, эти медные звезды, они были на пиджаках, на пальто, на шинелях.
У меня был один эпизод в моем отрочестве. Я очень рано начал охотится. Мне мама купила ружье, когда мне было 13 лет. Это была одностволка тульская. Я ездил в Волоколамские леса на охоту. А Волоколамские леса — это место, куда ушел с Красной площади весь этот парад. Они ушли с Красной площади сразу под Волоколамск и сразу там легли.
И когда я бродил среди этих лесов, этих снегов, я все время думал и чувствовал, что среди этих лесов, снегов лежит весь этот парад 41-го года. И однажды в лесу я увидел немецкий танк. Он был в самой чаще леса. У него не было одной гусеницы, был открыт люк. Он был уже ржавый. Был крест на броне. И я смотрел на этот танк. Я искал рябчиков и зайцев — нашел этот танк. И я долго на него смотрел, потому что этот танк был для меня символом гибели моего отца, символом войны, символом моего сиротства. И я очень долго на него смотрел и увидел, что он весь оброс молодыми осинами. Ну, сколько там после этих лет? Наверное, осины, которым лет 8.
Я подумал, что это робкие осиновые стволы и осиновые корни оплели этот танк и не пустили его, они этот танк здесь задержали. Он был уловлен этими русскими деревами. Русская почва этот танк медленно всасывала в себя. И удел его такой, что русские муравьи, русские лишайники, русские мхи превратят его, в конце концов, в горку ржавчины.
А.Соломин ― То есть конечная цель: от него надо избавиться, этого танка быть не должно в этой чаще, в этом лесу.
А.Проханов ― Этого танка быть не должно. Я понимал это своим детским сознанием. И я из своей одностволки прицелился в этот танк и выстрелил в него. Я второй раз подбил этот танк. Я услышал, как шмякнулась, звякнула дробь об эту немецкую броню, которая где-нибудь в районе Вестфалии была отлита. И вот это ощущение звука этого выстрела в лесу, этот танк для меня символизирует 41-й год. Это танк 41-го года. Поэтому для меня это не день скорби, хотя, повторяю, конечно, это день скорби, поминовения. Но ведь, что такое «Бессмертный полк»: это «Полк скорби» или это «Полк воскрешения»? Какой это полк: это «Поминальный полк или это крестный пасхальный полк?» Ведь пасхальный крестный ход — это не ход поминаний и рыданий. Это ход победы над смертью. Смертию смерть поправ.
А.Соломин ― Но 22 июня — нам власть говорит — это все-таки День скорби.
А.Проханов ― Ну, власть говорит это, потом она будет говорит другое. Раньше вообще об этом молчали. Я говорю о себе. У меня в душе свои представления о прожитой мной жизни. Я во многом, может быть, даже мудрее власти.
А.Соломин ― По поводу танка, который должен из этой чащи исчезнуть. Вам не кажется странным в таком случае, что сейчас этих танков-то все больше. Людям нравится на них смотреть. Людям нравится, как они проезжают по брусчатке Красной площади. И идеология войны, не победы, а именно войны укоренилась в государственной идеологии. Мы постоянно ожидаем этой войны, мы постоянно видим вокруг врагов — вот это же все осталось.
А.Проханов ― Знаете, это нашествие 41-го года, а перед этим другие нашествия и, о французском нашествии мы не забыли, это нашествие настолько травмировало нашу психику, настолько отпечаталось в нашем сознании, что является скрытым и непреходящим ужасом, который мы испытываем тайно на протяжении всех этих лет. Поэтому танки, на которые мы смотрим, мы в этих танках спасаемся от этого ужаса, мы спасаемся от этого страха, от своей беззащитности. Потому что подумайте, если бы немцы победили, что бы это было? Это была бы чудовищная, огромная, непоправимая беда для России, для русских людей, для других народов Советского Союза.
А.Соломин ― Для мира.
А.Проханов ― Для мира, конечно. Вот это несчастье удалось преодолеть а счет гибели 30… 28 миллионов наших советских людей. Так вот этот кошмар, эти убиты люди, эти похоронки, эти парады, лежащие в снегах Волоколамска отпечатались в сознании молодых людей и даже моих внуков сегодняшних. Поэтому когда мы смотрим на эти танки, глядим на эту авиацию, которая с восхитительным ревом проносится над Красной площадью, мы думаем: «Нет, этого не повторится, этого больше не будет».
Я сейчас нахожусь в Пскове. У меня под боком здесь Эстония. И там у меня бродят натовские танки все время. И над моей головой летают наши самолеты, видимо, они занимаются авиаразведкой. Поэтому я живу здесь в атмосфере пограничной, военной зоны. Я очень чувствую это напряжение, которое существует в Европе.
А.Соломин ― Да, но и за забором, за границей живут люди, которые остро чувствуют напряжение и здесь и ждут от нас с вами, в том числе, точно этого же самого.
А.Проханов ― Вы говорите о каких людях?
А.Соломин ― О европейцах, эстонцах в данном случае. Они тоже боятся войны, но источником угрозы видят нас с вами.
А.Проханов ― Так эстонцы — это вообще изнасилованная нация, изнасилованный народ. И, я думаю, что эстонцам многое можно простить. Простить даже, что они во время войны после 41-го года злобствовали, может быть, больше, чем немцы, чем оккупанты. Они мстили за 39-й год. И я понимаю, что этот маленький, небольшой народ, поставленный на грань истребления, он мстил. Но это не значит, что танки, которые бродят по территории Эстонии вблизи моего дома, мне милы. Я против этих танков выхожу как с иконой, так и с противотанковой пушкой одновременно.
А.Соломин ― Владимир Путин в своей статье, как вы верно заметили, говорит о том, что все еще существует угроза возрождения нацизма, фашизма, и что этого нельзя допустить. А видите ли вы угрозу того, что фашизм или нацизм могут возродиться вовсе не в Германии, которая как-то прошла сквозь это и не в других страна, — что и в самой России из русского шовинизма эта угроза тоже может вырастить. Мы ведь нетерпимы к другим людям, к другим нациям.
А.Проханов ― Нет, я думаю, что русский шовинизм — это во многом преувеличение. Потому что русский национализм — это имперский национализм. Это особый вид национализма, который не предполагает доминанты одной нации над другой. Конечно, русские сегодня ущемлены. Русский фактор мучительный, он страдает. И русского сознание во многом угнетено, мы чувствуем свое убывание, мы чувствуем смертность. Но все равно идея какая раз такого, уменьшительного национализма как «Хватит кормить Кавказ!», «Обойдемся без татар», пускай они уходят куда угодно — это уже стоило нам катастрофы 91-го года, которая не прибавила нам сил и энергии, а только отняло, изъяло у нас пространства и огромные фрагмент исторического времени.
Поэтому я сегодня не вижу в русском ущемленном, болеющим сознании всплеска шовинизма. Русским вообще не свойственно доминировать. Это свойственно англичанам, англосаксам, американцам. Их мечта — это град на горе. У нас нет этого града на горе. У нас на горе стоит храм. Поэтому русский фашизм… мне кажется, отдельные эксцессы возможны…
А.Соломин ― Почему вы так решили? Вот по англичанам.
А.Проханов ― Об этом говорит мой опыт. Я не читал на этот счет никаких книг, ни брошюр. Это мой опыт общения с русскими людьми, русскими аристократами.
А.Соломин ― Нет, про другие страны. Вот вы приписали им желание возвышаться над другими народами, нациями.
А.Проханов ― Нет. Это они сами говорили. Американская мечта, как говорили, — это град на холме. Что такое град? Это крепость, это доминанта. Американцы всегда говорят, что они величайшая страна в мире, она должна доминировать, она дает уроки. И мы видим, что она дает уроки всем миру — уроки поведения, подкрепляя свои сентенции иногда крылатыми ракетами, непокорных разрушая. Но это не я сказал, это они сказали о себе.
А.Соломин ― Это восприятие. А можно оценивать это не как церковь, а как крепость, которая дает убежище всем людям, которые бегут.
А.Проханов ― И фашизм можно оценивать как потрясающее явление, спасающее мир от излишних людей, от перенаселения. Все можно. Но на самом деле я слушаю их лексику, их разговоры. Они говорят, что их национальная мечта, национальный образ — это град на холме. И потом, как бы фашисты не говорили, что они супермены, что они высшая раса, они… не санитары леса, — но санитары истории, — это тьма. Это демонизм, который возрождаясь, сразу будет умирать. И это будет обходиться человечеству, в том числе, России, несметными жертвами. С демонами нельзя бороться одним полком. С демонами можно бороться только целым народом.
А.Соломин ― Александр Андреевич, а как вы объясняете формулировку «государствообразующий народ»? Разве это не подчеркивание превосходства русского народа над другими народами, составляющими Россию?
А.Проханов ― Нет, это бремя. Это подчеркивание бремени, которое лежит на русском народе. Никакого превосходства нет.
А.Соломин ― Но что такое «государствообразующий»?
А.Проханов ― Это то, что наши империи в данном случае, создавалась не монголами, как было в свое время, или не варягами, как это было в рюриковские времена. Они создавались этой огромной расширяющейся русской массой, которая двигалась с запада на восток, которая двигалась на Урал, за Урал, вступала в отношения с соседними народами, воевала с ними, подкупала их, принимала в свои объятия, молилась за них.
Империю создавали русские, но, создавая эту империю, они включали в государственное строительство другие народы. Поэтому, может быть, формула «русские — государствообразующий народ», она не полна, она не является имперообразующей формулой.
Я-то считаю, что сегодня всякий, населяющий Россию народ, является государствообразующим или имперообразующим. И какие-нибудь совершенно маленькие народы — там нанайцы, живущие в дельте Амура, который занимаются ловом рыбы, — им мало очень, они тоже являются государствообразующим народом, потому что они держат над собой часть нашего небесного свода, часть этого космического пространства. Этот купол, это мистическое небо, оно поддерживается всеми, живущими под ними народами. Небеса соединяться с почвой, и среди этих двух мембран рождается народ.
Поэтому все живущие у нас в России народы являются государствообразующими. И это надо говорить с амвонов государственных, чтобы не было какого-то ущерба. Видимо, вас тоже как-то ранит такое формообразование «государствообразующий народ».
А.Соломин ― Да, я в этом, если честно, вижу… я сам русский на 80%, на 19% татарин, но я имею, право говорить, что, мне кажется, мы много на себя взяли этим.
А.Проханов ― Да вообще русские на себя очень много взяли.
А.Соломин ― Я не в смысле ответственности говорю, а в смысле бахвальства: мы тут равнее равных, самые главные среди равных.
А.Проханов ― Повторяю, когда мы говорим, что русские — государствообразующий народ, — это не значит же, что российские сидят где-нибудь в Татарстане и им подносят татары на чашах какой-нибудь бешбармак. Нет, это значит, что русские взяли на себя бремя создания этого чудовищного, огромного из льдов, из песков, из неудобиц государства с великими реками, с великими горами и это бремя несут. И когда этому государству грозит страшная опасность, они идут на амбразуры и кладут 20-25 миллионов своих детей и сыновей. Поэтому в этом нет никакого чванства.
А.Соломин ― Не только своих, а тех же самых чукчей, татар, чеченцев, кого угодно — всех.
А.Проханов ― Всех тех, кого враг, который напал на нас, называет русскими. Всех кого враг — будь то немцы или англичане, пришедшие сюда, они всех — и татар, и евреев, и чукчей и даже русских, они называют русскими. Нечего играть в эту семантику. Мы это все прекрасно понимаем, что в войне 41-45 года гибли все. Гибли чеченцы, гибли крымские татары, гибли и совершали подвиги и получали звезды героев все.
А.Соломин ― Иногда, кстати, они гибли лот рук своего же руководства. Я хотел вас спросить еще вот о чем. 22 июня — это еще и повод часто поговорить о том, что мы делали неправильно, о своих ошибках. Потому что первый год войны — мы все это прекрасно знаем — был чудовищно тяжелым для Советского Союза. Но часто, когда мы заводим об этом разговор, власть нам говорит: «Хватит переписывать страницы прошлого», — это я цитирую Владимира Путина. Вот справедлив этот упрек?
А.Проханов ― Наоборот он несправедлив. Потому что и сегодняшнее государство постоянно переписывает историю. Например, чего стоит драпировка Мавзолея. Это переписывание истории этих двух великих парадов.
А.Соломин ― Объясните, пожалуйста. Я просто, может быть, не очень…
А.Проханов ― Два парада, которые проходили в 41-м, 45-м годах, они были связаны с Мавзолеем. На Мавзолее стоял Сталин и провожал полки под Волоколамск, которые там гибли, с его напутствиями. И в 45-м Сталин стоял на этом Мавзолее и туда швыряли штандарты немецкие. Это тоже символ Победы — эти штандарты немецкие. Так вот Мавзолей, который является таким амвоном, алтарем войны и победы, он постоянно во время наших парадов закрывается тканью. И власть как бы стыдится. Наша могучая, сильная власть, у которой гиперзвуковые ракеты, прекрасная армия, такой великолепный пиар, чудесная Росгвардия, ей страшно открыть Мавзолей во время парада. Все парады, которые сами по себе прекрасны, они носят этот ущерб, эту ущербность. Это и есть переписывание истории.
Но главное, Алексей, что я хочу сказать, о чем все время приходит мысль, когда я думаю о 41-м годе, о 45-м — что величие народа советского в том, что советский народ, Советский Союз разгромил план «Ост», план «Барбаросса», по которому Гитлер хотел расчленить Советский Союз, разделить все эти народы, уничтожить русских как главенствующую нацию, как государствообразующий народ, уничтожить русскую армию, военно-промышленный комплекс, русскую культуру, загнать русских под лавку. И всему этому был положен конец. Все это победил Советский Союз.
Но в 91-м году план «Барбаросса» был осуществлен вот в этой форме. И когда я слышу от власти: «Мы отстояли нашу Родину». надо сказать, что мы отстояли ее в 41-м, 45-м году, но мы ее продали, мы ее сдали врагу в 91-м году. Ельцинский план преобразования России — это есть план «Барбаросса». И все, что было записано там Гитлером, все было осуществлено Ельциным после тотального разгрома.
А.Соломин ― Ну, уж всё, Александр Андреевич. По-моему, это очень сильное художественное преувеличение.
А.Проханов ― Конечно, мне свойственно преувеличение. Есть же другие. Орешкин не позволит себе преувеличение, а Проханов может.
А.Соломин ― Еще один аспект путинской статьи, если позволите. Во-первых, статья-то адресована не российским гражданам, она опубликована в немецком издании Die Welt, хотя сайт Кремля ее перепечатал любезно на русском языке и все русские граждане тоже могут с ней ознакомиться. Там есть один интересный момент, видимо, обращенный к европейцам. Владимир Путин говорит, что у России и Европы сегодня, действительно, неразрывная культурная и историческая связь. Историческая — может быть, от нее уже никуда не деется. А, действительно, ли неразрывная культурная связь у нас с Европой? Сегодняшней Европой.
А.Проханов ― Алексей, я вас не слышу, потому что вы говорите с дикими перерывами. Я думаю, что культурная связь России с современной Европой НРЗБ молодежной. Молодежная среда городская, она вся европеизированная. Она знает европейскую музыку, она знает европейское кино, она говорит на зыках. Вряд ли она читает Хемингуэя и Скота Фитцджеральда. Но и американцы перестали читать Фолкнера и Скота Фитцджеральда. Но культурная среда, мир интернета, конечно, все это интегрировано. Я не говорю о прошлом, когда были абсолютно французские времена в русской культуре, когда были чеховские и толстовские времена в европейской культуре. Поэтому, конечно, мы связаны, мы завязаны.
А.Соломин ― Они и остались. Это известные писатели.
А.Проханов ― Известны для того, чтобы простить русским, — вот мы воспитаны на Достоевском и на Толстом. Никто там давно этого не читает, как и в России, по всей видимости. Массовый читатель от них отвык и просто их не читает. Но, как ни странно, эти ужасные нашествия, они тоже каким-то образом сближают наши народы. Мы видим их в лицо — лицо врага. А потом это лицо постепенно теряет лицо враждебности. Я помню, был молодых человеком в городе Верхотурье, уральском городке. Там мои тетки отбывали поселение после лагерей. И там, в этом городке были немцы расконвоированные. И должны были вот-вот отправить после плена в Германию. Их выпустили, и они ходили-бродили по городу в немецких формах, одеждах. Им давали хлеб, они что-то выменивали. И я подумал, что русские не испытывали к ним враждебности, хотя наверняка этот город был полон вдов и полон инвалидов.
Поэтому вот эти нашествия, эти стычки страшные, они каким-то образом особенно для русских людей служат каким-то назиданием, связью, смычкой с этими народами. Недаром после 12-го года почти вся Россия дворянская, аристократическая говорила по-французски и обожала кумира Наполеона. Это тоже какая-то странность. Можно считать ее уродством, но на самом деле это и есть взаимное проникновение, конвергенция этих культур.
А.Соломин ― Вы когда сказали про культурные связи, совершенно справедливо упомянули молодежь. Действительно, европейская и русская молодежь говорят, в общем, на одном языке. Но если мы говорим о глубинном народе, то станете ли вы отрицать, что для него Европа развращенная, погибающая, декадентская, а для европейца современная Россия — сплошной коллективизм в то время, как они человекоориентированные, совершенно другой жизнью живут. Вот разве здесь нет этого диссонанса?
А.Проханов ― Нет, конечно, он есть. Я не знаю, считает ли Европа Россию коллективистской страной, но то, что Европа отталкивает все время Россию, она кичится своим культурным превосходством, своими технологиями, своим благообразием демократическим. То, что есть европейская доминанта, я, конечно, чувствую. Правда, когда я думаю о том, что европейские народы страны кичатся своим первородством и смотрят на Россию как на глубинную периферию, на которую в лучшем случае они смотрят не сквозь прицел танковой пушки, а сквозь лорнет, я вспоминаю Аркаим наш, который находится на Южном Урале. Это место, откуда в свое время вышли все великие индогерманские народы. Одна из них ветка ушла в Индию — Ригведа, другая — в Иран — Авеста, а третья пошла туда — в Европу. И все сегодняшние европейские народы, они выходцы с Южного Урала. И до сих пор Аркаим — это матка, откуда они все вышли. И эта пуповина, она контролируется Россией.
Поэтому Россия является прародиной всех этих народов. Поэтому эта кичливость, она наказуема, а, во-вторых, она смехотворна в масштабе этих тысячелетий. Потому что чем дальше туда, в глубь, в историю, тем больше Европа кажется дикой, варварской, несостоятельной и неспособной.
А.Соломин ― Как вы думаете, современное российское общество — это общество-ребенок, общество-подросток или это зрелое общество?
А.Проханов ― Я думаю, что это очень зрелое общество, но оно ранено. Это общество-подранок. Это общество, которое сложилось из великого, грандиозного мессианского народа, не менее мессианского, чем еврейский народ. Я думаю, что, вообще только два народ мессианских есть — евреи и русские. И это великое мессианское русское общество, оно сейчас ранено, оно ходит на костылях. И смысл все сегодняшней русской культуры…
А.Соломин ― То есть оно нуждается в заботе, в помощи.
А.Проханов ― Нет, оно нуждается не в заботе. Кто ей может помочь? Европа, конечно. Швейцария, естественно…
А.Соломин ― Я не совсем об этом. Я просто плавно хотел перейти к теме ковида. И если честно, поражает, как сильно мы зависим от государства. Мы, российское общество постоянно как будто хотим, чтобы государство нам ограничивало что-то, запрещало нам что-то, потому что ответственности собственной у нас нет. И это как раз выдает в нас общество ребенка или общества подростка.
А.Проханов ― Это вам так кажется. Потому что все зрелые народы, у которых есть сильны государства, он рассчитывают на это государство. А особенно государство проявляется в минуты отчаяния, в минуты кризиса. И это государство — будь-то германское, английское или французское, или русское — они берут на себя тотальное бремя управления народами. Тогда возникают мобилизационные проекты. Это проекты, которые позволяют в кратчайший срок преодолеть чудовищные разрушения и вывести опять народы на магистраль развития.
А.Соломин ― Совершенно верно. Сейчас ситуация такая. Так почему мы себя праздно ведем в такой ситуации?
А.Проханов ― Почему мы себя праздно ведем?
А.Соломин ― Мы не предохраняемся, никаких масок, ничего. Никто не вакцинируется, демонстрирует свою необразованность, веря в эти чипы жидкие и контроль со стороны американского Била Гейтса или кого.
А.Проханов ― Нет, я думаю, что в этом есть опять-таки сопротивляемость нашего народа, который с огромным подозрением смотрит на свою власть, свое государство. Потому что государство всегда морочило народу голову. Иногда оно морочило народу голову под прикрытием пулеметов и надзорных ведомств, а иногда оно морочило голову с помощью пропагандистов, ложных обещаний, в общем, мифов, блефов, которыми забрасывало народ. И народное сознание сегодня русское, оно изуродовано, оно травмировано, оно напугано, оно живет страхами НРЗБ, поэтому оно не верит в то, что протянуто государством в руке. Государство протягивает ему хлеб, а оно думает, что это камень. Государство протягивает вакцину, а народное сознание думает: «Подожди, а может быть, это не вакцина? Может быть, просто это какая-то дистиллированная вода или сода?»
Поэтому это неверие, оно трагическое, потому что оно наносит урон государственной безопасности. Если народ не верит своему государству в час беды назревающей, то государство обречено. А народ не верит своему государству даже не потому, что власть обещала не учреждать реформу пенсионную и не потому, что наша медицина, о которой мы говорим, какая она превосходная, она неспособна справиться с ковидом. Он не верит, потому что идея справедливости в России попрана. Идея справедливости, глубинная идея русского народа, она попрана. Поэтому несправедливость, которая царит, она является мощнейшим оружием в руках противника. Он этим пользуется. А народ видит, что жизнь несправедлива, поэтому он чурается всего того, что ему предлагается в качестве панацеи и спасения. Этим я и объясняю. Другого объяснения у меня нет.
А.Соломин ― Александр Андреевич, я очень хотел лично поговорить с вами об этом. Я помню из ваших интервью, что вы говорили о Владимире Путине, которая всегда выигрывает в международной политике. Поэтому я помню ваш разговор с Алексеем Навальным, где вы говорили, что он как стенобитная машина ворвался в российскую политику. Эти фигуры для вас равновеликие?
А.Проханов ― Нет, конечно, они не равновеликие. Путин для меня, действительно, великий человек в том качестве, в каком он существовал до 14-го года. Путин и никто другой спас государство Российское от распада, от деградации. Он по существу был творцом сегодняшней Пятой русской империи после того, как Ельцин превратил все, что составляло русскую империю в труху в руину, в хаос, в мерзость. Путин вытащил все из этой клоаки.
А.Соломин ― А Навальный?
А.Проханов ― А Навальный — это яркий очень человек с непонятными, неясными государственными целями, который протестует против коррупции и несправедливости. Но когда я домогался у него, что же он хочет, какую он видит Россию, он только улыбался и говорил о коррупции.
А.Соломин ― Он вызывает у вас уважение, вот этот путь, который он проходит сейчас.
А.Проханов ― Нет, у меня он не вызывает никакого уважения. Он вызывает у меня сочувствие. Находясь в тюрьме и будучи узником, я забываю, что я знаю его пути, его генезисе политическом, о структурах, которые рядом с ним терлись и продолжают тереться, — я обо всем этом забываю и отметаю. Он вызывает у меня как узник сочувствие.
