В последнее время Захар Прилепин в Петербурге, да и в России — редкий гость. С начала года он живёт в Донецке, руководит батальоном специального назначения ДНР, который сам же и собрал.
На днях писатель побывал на Международном книжном салоне в Петербурге, где дал эксклюзивное интервью «АиФ».
— Захар, в нашей стране писатель всегда больше, чем писатель. Как вы воспринимаете себя в этой ипостаси? Замахиваетесь на высокое?
— С моей стороны было бы глупым говорить о чём-то высоком. Сажусь я писать «Ботинки, полные горячей водки» (сборник рассказов, 2008, — прим. Ред.), и что — думаю, допустим, про какое-то служение? Любое пафосное отношение к своему писательству кажется мне чем-то неразумным, наделённым ложными паразитарными смыслами. Я не стараюсь сказать то, что и без меня записано в священных книгах. Единственное, что надо мной довлеет во время работы, — это попытка описать человека в сложной ситуации, сформулировать его реакции точнейшим образом. В своих книгах я делюсь своей радостью, своей болью, своей верой…
— А сами что читаете сейчас?
— В последнее время — почти ничего. После переезда в Донецк я прочитал, по-моему, только две книжки. Некоторое время назад собрал антологию поэзии о Донбассе «Я — израненная земля», куда вошли стихи Анны Ревякиной, Андрея Дмитриева, Олеси Николаевой, Владимира Скобцова, Семёна Пегова. Я стараюсь следить за товарищами по литературе. Но по большему счёту мне сейчас не до этого.
— Кого из современных авторов, важных для вас, выделили бы?
— Леонида Абрамовича Юзефовича — это один из двух-трёх моих основных учителей. Не только литературных, но и жизненных. Спокойный, мягкий, милосердный, честный человек, который служит для меня камертоном в каких-то поступках. Хочется, допустим, кого-то в «Фейсбуке» обозвать, но думаешь — вот, сейчас Леонид Абрамович прочитает, осудит, и сдерживаешь себя. Александр Терехов — абсолютный мастер слога, стилистики. Замечательный писатель Михаил Тарковский — внук поэта Арсения Тарковского — удивительный мужик, который бросил Москву, уехал на Енисей, живёт в посёлке Бахта Красноярского края, охотится, рубит бани, пишет удивительные книги. Ценю Алексея Иванова, Евгения Водолазкина, питерских ребят — Вадима Левенталя, Павла Крусанова, Сергея Носова, Александра Секацкого, Наташу Курчатову, Германа Садулаева. И очень жалею, что они не являются основным движущим идейным трендом в России. В отличие от московской братии, которая всё время заламывает руки и кричит про 1937 год, они ненавязчивые, неистеричные, не переходящие на личности. У них всё стоит на своих местах, они являют собой абсолютное здоровье духовное.
— А что думаете о современной прозе молодых? Какие проблемы выделяете?
— Одна из проблем большинства современных авторов — водить вокруг себя хороводы. Отчасти это наследие Хемингуэя, Буковски, того же Лимонова. Но если у тех с их безумными биографиями были на это основания, по той лишь причине, что они постоянно помещали себя в разнообразные растворы, смотрели на реакцию, и потом её фиксировали, то огромное количество нынешних литераторов ничего подобного над собой не совершают, а просто придумывают образ. «Я пошёл», «я сказал», «я всех презираю». Это обман, хлестаковщина. Если ты не являешься фигурой — ты никого не обманешь. За всё надо платить. В семье, в любви, в судьбе. И в литературе. Батюшков говорил: «Какую жизнь я прожил. Три войны. И всё для стихов». Такая была ставка — мучить себя, испытывать. Вот тут я вижу истинность! Почему мы постоянно перечитываем биографии Сергея Есенина, Владимира Маяковского? Потому что там заплачено по всем счетам.
— К молодёжи у вас вообще претензии. В своих эссе вы их и на пенсию провожаете, и целлофановой обзываете…
— Со многими из них мне, действительно, не о чем разговаривать. Джордж Оруэлл, по-моему, ошибался, когда говорил, что высшая степень тоталитаризма — насилие. Истинный тоталитаризм — это когда человеку даруют ощущение своей наглости, своей свободы выбора, когда его ничто не сдерживает. Когда мельчайшие нелепые вещи заменяют что-то огромное и важное. Посмотрите, сегодня рядом с нами происходят тектонические исторические сдвиги, рушатся целые государства, а тут выбегает молодой человек с плакатиком и кричит — «Свободу геям!». Да, я тоже за свободу, но там бомбят каждый день, вы что, с ума сошли? Я стучусь к этим молодым людям, пытаюсь объяснить — всё гораздо сложнее, там люди горят живые! А они мне опять о том же…
— Вы постоянно пробуете себя в новых ипостасях — публицист, блогер, музыкант, телеведущий, киноактёр, теперь — замполит воинского образования. Что это — желание жить максимально полной жизнью, реализовать себя?
— Я не гонюсь ни за какой полнотой. Просто стараюсь брать вес, на который способен, и ещё чуть-чуть больше. Правда, ввязываясь куда-то, думаю каждый раз: «Господи, куда меня опять занесло!» Но жизнь, и удача, и дар даруются всё-таки тем, кто раскрывается, кто лезет, кто тратит себя. В этом смысле Господь милостив: «Ты потратил. На тебе ещё».
— Как отдыхаете?
— Я не устаю, чтобы отдыхать. Устают люди, которые тратят душу, жизнь на ложные цели. На рефлексию, самокопание, на самоистязание, на зависть, на попытку понять: за что же меня так обидели? На всевозможный внутренний спам. Если этим жить — тогда, действительно, устанешь.
— И, наконец, какие литературные планы?
— Сейчас занят другим. У меня батальон, в котором 200 человек. Да, иногда я в телефон записываю какие-то вещи — слово удивительное, эмоцию, эпизод. Но по-настоящему меня беспокоит сейчас одно — чтобы у меня было меньше раненых, убитых. Поэтому литература в ближайшие планы не входит.
