В современной России сегодня есть и День Конституции, и Конституционный суд, и апелляции к конституционному праву.
В России сегодня только нет Конституции.
Хотя она и действует. И по тем или иным запросам граждан и институтов страны Конституционный суд дает ответы и трактовки на соответствие тех или иных решений статьям несуществующей Конституции.
О чем идет речь: не о том, что любят говорить оппоненты власти из определенных западнических маргинализирующихся групп, не о том, что Конституция не действует — она как раз действует, хотя и не существует.
То есть власть соизмеряет свои действия с ней и старается ее положения не нарушать. Но не в силу того, что принимают ее авторитет либо ощущают ее власть над собой, а в силу того, что при всей спорности и незаконности объявления данной Конституции принятой, она представляет собой некий свод норм и правил, которые сами по себе (при всех внутренних противоречиях и аморальности процедуры ее мнимого принятия) относительно неплохи, позволяют упорядоченно действовать и не мешают власти проводить свой курс.
Равно как не особенно мешают народу жить в системе этих правил, тем более, что текущей жизни они, в общем-то, не касаются. Более того, эта Конституция в смысловом плане – скорее социалистическая (точнее, социал-демократическая), нежели капиталистическая.
Главная цель Российского государства вообще взята из программы Компартии. Что не мешает богатеть верхушке собственников страны.
Главный недостаток Конституции России 1993 года — это нелегитимный характер ее принятия. Как в смысле его противоречия имевшейся юридической базе, так и в смысле ее практически силового навязывания политическими группами, пользующимися поддержкой, и на тот момент, и с тех пор меньшинства общества – его большинству. При том, что в общем-то, сам по себе ее текст является далеко не худшим из возможных.
Но, во-первых, она была принята на референдуме, который был объявлен лицом, не имевшим конституционного права на его объявление.
Во-вторых, этот референдум был проведен при игнорировании Закона о референдуме, принятого и подписанного на тот момент уже тогдашним президентом: то есть им же подписанный закон он заменил своим Указом.
В-третьих, данные о том, что он состоялся, были сфальсифицированы.
В-четвертых, даже по официальным данным, за текст конституции проголосовала лишь треть населения, а по реальным – 23%.
Но и в принятом тексте содержался ряд норм и позиций, сегодня явно не устраивающих большую часть политических сил страны, текст предполагает слабый и бесправный парламент, гипертрофированные полномочия президента. Не вполне ясные права правительства, важные, но многие нереализуемые процедуры (как процедура импичмента президента) и множество двусмысленностей.
Эта Конституция смогла просуществовать 25 лет потому, что, с одной стороны, по итогам одновременно прошедшего референдума и выборов по новой, еще не принятой конституции нового состава парламента, являвшаяся автором текста тогдашняя власть и победившая на выборах оппозиция договорились о компромиссе: одни не оспаривают принятие конституции, другие не оспаривают итоги парламентских выборов.
То есть это было ограниченное согласие тогдашних групп элиты, которое было значимо для них тогда, но которого в значительной степени нет уже сегодня. Сегодня эта Конституция живет, потому что не мешает тем, кто имел бы силы ее изменить. Но ничего содержательно в жизни страны не устанавливает и никем не уважается.
Но принимается. Потому что в стране есть другое конституирующее начало – Путин. И это конституирующее начало, признавая существующий конституционный текст существующим и действующим и подчеркивая политически свое подчинение этому тексту, делает его действующим.
То есть, если с 1993 по начало 2000-х конституционный текст 1993 года соблюдался как некий акт временного компромисса между ведущими силами страны, то позже, когда оформился и стал доминирующим авторитет и популярность Путина, именно отношение к Путину определило и условную авторитетность данного текста.
На деле это вообще произошло даже не в начале 2000-х – тогда власть продемонстрировала, что наличие этого текста не мешает ей трактовать его прямо в противоречии с казалось бы заложенным в нем смыслом, — а в 2007 году, когда Путин продемонстрировал, что не будет выдвигаться на пост президента только по одной причине: потому что этого не позволяет делать Конституция. Хотя и изменить ее мог, при его популярности, без каких-либо трудностей.
Тогда стало ясно, что данный текст – это нечто такое, что не нарушает даже президент, даже для сохранения своей власти. И подспудно – принимать, что это нечто серьезное.
Обращает на себя внимание совпадение – день рождения Путина по календарю, 7 октября, совпадает с днем принятия Конституции СССР 1977 г. И на этом фоне становится ярче понятно, что в России не президент — институт конституции, а сама данная конституция – функция и институт даже не президента, а Владимира Путина.
Автор превращения конституционного текста 1993 года в действующую Конституцию – не Ельцин, не фиктивный и несостоявшийся референдум 1993 года, а Путин. И, собственно, он и его авторитет и есть и Конституция, и высший институт государственной власти в России.
И это и хорошо, поскольку система власти опирается не на фиктивные условности, а на реальную легитимность реального властного института.
И это – плохо, потому что, во-первых, в момент ухода Путина никто не увидит авторитета в иных институтах и той же Конституции. И во-вторых, окажется, что не жившая своей жизнью и рожденная четверть века назад в насилии, произволе и крови Конституция никого и ни в чем не сумеет остановить своим авторитетом, как тридцатилетний дауншифер, своей жизнью проживший только семь лет своего нездорового и закомплексованного детства и оставшийся в своем нездоровом семилетнем возрасте.
И тогда встанет вопрос о том, что нужно принимать конституцию всерьез. И для того, чтобы убрать двусмысленности, и для того, чтобы сделать конституцию, опирающуюся не на временное согласие групп и не на авторитет одного человека, а на реальную легитимность заложенного под ней согласия, как такового.
Не факт, что текст ее окажется лучше. Но проблемнее то, что не видно начала или начал, за которыми стоял бы не временный либо человеческий преходящий авторитет, а нечто более фундированное.
И насколько экстремальной окажется процедура приведения к согласию тех, кто должен будет присягнуть Конституции как уже самозначимой реальности – момент более чем непредрешенный.
