— Иван Охлобыстин, кроме того, что много снимается (в Минске полным ходом идут съемки в криминально-комедийном сериале «Вспышка»), с завидной регулярностью пишет книжки. Вот только что вышла новая, автобиографическая. Называется «Записки упрямого человека. Быль». С вопроса о том, в чем это упрямство больше всего проявляется, мы и начали наше интервью с Иваном.
– Да в том, что я всегда пытаюсь закончить начатое дело. Я сам себе всегда что-то доказываю в работе. Еще я упрям в базовых вещах. Например, я уверен, что никакой тип правления, кроме монархического, для России не подходит — просто в силу территориальных масштабов и менталитета. Никакой приказ без «да» от Путина у нас не подпишут. Ну хоть ты убей. И так было всегда. У нас другой тип общественного сознания и другая симфония с властью. Плохо, когда власть эта воровата, но все равно мы должны добиваться идеала.
— То есть ваше упрямство — в желании шлифовать данность? Вы не хотите попытаться ее поменять, чтобы эволюционировать? Вы когда-нибудь меняли свои взгляды?
– Нет, я давно придерживаюсь консерватизма. Я и раньше понимал, что в определенном возрасте я консерватором все равно стану. Думал: дай Бог, чтобы к тому времени государство достигло таких идеалов, чтобы за них можно было бороться. А позже ко мне пришло осознание того, что бороться надо за людей, а не за букву. И осознание того, что важны поведенческие коррекции. Например, синдром толпы, как стихия, требует урегулирования. Или, например, я понимаю, как важно систематизировать информацию, потому что сейчас нам дано свободы слова даже больше, чем мы можем понести.
— Ой, Иван! Ну неправда это.
– Нет, правда. Я вот сейчас из Белоруссии приехал. Там все прекрасно. Там люди-эльфы. Я люблю белорусов. Но когда общаешься на политические темы, сразу все схлопывается. У них очень строгая система надзора, благодаря которой, наверное, находясь в опасной близости с украинцами и поляками, они все равно сохраняют свою государственность.
— У нас со свободой слова другой фокус происходит. С одной стороны, «мели, Емеля, твоя неделя», все говорят довольно свободно, а с другой — эти разговоры абсолютно никак не воспринимаются властью: да говорите вы, что хотите.
– Да-да. Это так. И это тоже данность, с ней просто нужно бороться. Мне нравятся такие задачи. Я чаще всего принимался за сценарий, если мне говорили: «Это невозможно сделать». Сейчас я принялся за триллер, потому что меня заинтересовал сам феномен того, что нас ничего не пугает. Можно ли найти ту страшилку, которая заставит нас вздрогнуть?
— Кстати, как вы думаете, испугалась ли власть московских протестов последних недель? Отряды и заслоны из «космонавтов» — это не свидетельство страха? По поводу региональных протестов вроде не было такой горячей реакции.
– В масштабах нашей страны все локальное быстро подавляется. А Москва — это представительский сгусток, только здесь можно решить все. И чиновники боятся только реакции Путина. Но только ему сейчас, когда весь мир против нас, кидаться в войну с собственным трудовым коллективом — это безумие. Надо как-то все это мирно вытянуть, без всяких репрессивных аппаратов как-то уладить отношения власти и общества. Но если этого не произойдет, может случиться настоящая опричнина и полетят головы. И конца этому не будет, потому что любой репрессивный аппарат в конце концов превращается в такой механизм, который невозможно отключить, потому что там платят хорошие зарплаты и раздают высокие чины. Поэтому, покончив с либералами, они примутся за своих. А кончатся свои — будут случайных молотить. В этом и особая опасность нынешней ситуации. И пока мы не придумали, как мирным путем это все уладить, мы в тупике с большой буквы.
— Ну так надо допустить до выборов независимых кандидатов. А не фальсифицировать результаты сбора подписей. С этого все и началось ведь.
– Наверное, с этими подписями не так все просто, раз не допускают.
— Да? Тогда позвольте представиться, я как раз один из «призраков», подписи которых с какого-то бодуна признаны недействительными. А я расписывалась собственноручно.
– Ну в таком случае, значит, вообще заклинило аппарат. В силу внутренней ответственности я не могу поощрять все эти волнения. Но и не могу предложить пока ничего нового. Нам сейчас очень нужна идея, куда мы все вместе идем. А идеи-то нет. В этом основной наш недостаток. Нам нужно научиться слушать друг друга. Нам голову забаламутили сначала рыночной экономикой, и мы восприняли это по-русски безоглядно. Гей, славяне, все продать! И ваучеры, и мать родную — все продать. Девочки — в проститутки, мальчики — в бандиты. Потом пьянка закончилась — и мы опомнились: «Ой-ой!» Но все пошло вразнос. Нам бы отменить злополучную 13-ю статью Конституции о том, что у нас не может быть единой государственной идеологии. Эта статья писалась на коленке пьяным человеком.
— У нас Конституция и так как сирота неродная. Все на нее забили. Только Шендерович одинокий за нее бьется и поминает, спасибо ему.
– Шендерович блестящего ума и острого языка человек. И, как любой либерал, с недоверием ко мне относится. «Конечно, — говорит, — Охлобыстина Господь стороной не обошел. Но не рассчитал удара». Ха-ха-ха.
— Это браво, конечно. Но все же как, по-вашему, можно решить ситуацию с протестами?
– Не то чтобы я так уж был зациклен на монархии, но я не вижу другого выхода, кроме самого высочайшего решения на предмет самых строгих репрессий и внутри аппарата, и на улицах. Всем хвосты прижать. И тех и этих ловить и судить.
— А за что ловить и судить тех, кто выходит по субботам на бульвары?! Беспорядков они не устраивают ни грамма. Реально. Не бьют витрины, не жгут машины, нет ни одного поцарапанного дома, сломанной лавки или дерева. Ни-че-го. По закону нет беспорядков.
– Как это нет? Возьмем Соболь. Матерщина и кошмар.
— Когда? Соболь даже не удается добраться до этих прогулок. Ее еще на подходе уносят в автозак.
– Хм. Я в это время был в Минске, далеко, и поэтому я получал усредненную информацию из новостных генераторов. И со стороны, как и у всех россиян, складывается ощущение, что москвичи, либералы чертовы, с педерастами, ой, с гомосексуалистами и обманутой ими молодежью кипеж хотят. И будет, как на Украине, — да ну их на фиг. И вот что я скажу: нет в этой ситуации с протестами патриотизма ни с одной, ни с другой стороны. Чиновники, защищающие власть, часто имеют двойное гражданство и виллы в Европе и Америке. А оппозиционеры часто сидят на грантах и хотят встать на место тех, кого критикуют. Понимаете, я работал в политике. Тут нет выхода. Единственный — это наказать и тех и других, потому что, если все разгорится, будет большая беда. Молодежи это объяснить невозможно, они думают, что это закончится на уровне кипежа — я всегда за кипеж, но не в масштабах страны. Это правда тупик. Может, ввести курирующую должность, как был «всесоюзный староста» Калинин? Это было иллюзией, конечно, но чуть-чуть и работало. Он периодически приходил к Сталину: Иосиф Виссарионыч, такие тут дела, те немного не справляются, и те тоже, а народ бузит…
— В общем, решала нужен.
– Решала нужен, да. Есть же в воровском мире смотрящий! Да и во всех слоях у нас элементы каторжного мышления распространены повсеместно. Для нас свобода и воля — это две разные вещи. Ха! Мы же русские!
— Докатились. А я вот про детей хочу спросить. У вас их много, и половина взрослые уже. А если бы они пошли на эти протестные прогулки? И вообще, что они об этом говорят?
– Девчонки старшие не участвуют в этом. Некогда. Они заняты — кто учебой, кто работой. Даже по выходным. Мы же Охлобыстины, заняты нон-стоп. А вот Иоанна, младшая, четвертая дочь, которая в переходном возрасте, находится под обаянием этих протестов и молодежи, которая выходит, потому что средства массовой информации раздувают силу хайпа. Вот Иоанна смотрит интернет, читает популярных «революционных», так сказать, блогеров — и относится к этой истории очень участливо. Разумеется, мы, как родители, сказали ей строго ай-яй-яй, мы же с Оксаной проходили звонкие девяностые, мы знаем, как это — бегать, если бронетранспортер по парку стреляет. И много чего другого знаем. А дочь в силу юности верит тому, что первое она видит. А видит она — так уж предательски устроен интернет — не ту информацию, что вернее, а ту, которой больше.
— То есть младшая дочь в убеждениях вам противостоит. Но она пока не ходила. А если пойдет? Вы, как папа, пойдете ее охранять?
– У нас в семье не принято подавлять личность. Если пойдет, я скажу ей, что это плохо. А охранять? Не уверен, что пойду. Но если я увижу, что история приобретает острый, беспокойный характер, то пойду. Если она будет в цивилизованных рамках, то зачем контролировать?
— Не в контроле дело. Ее могут задержать.
– Ну посидит в тюрьме чуть-чуть. Ну не убьют же.
— Но это еще больше подольет масла в огонь.
– Не думаю. Она девка умная все-таки. И воцерковленная, причем без экзальтации. И этим защищена от стресса. К тому же дочь в этом случае будет руководствоваться самыми благородными намерениями — разве я вправе ее ограничивать? Я не холодный или упертый отец, но в какой-то момент я должен буду отступиться.
— Скажите, Иван, а вас самого можно назвать агентом влияния?
– Да. Я агент влияния. Насколько это возможно, я честно пишу и выкладываю свои статьи в сеть. Я пробовал вести видеоканал, и аудитория хорошо набиралась, но снова убедился в том, что если ты чем-то занимаешься, то должен отдаться всей душой. А это занимает гигантское количество времени. А у меня первый свободный день будет только 25 ноября. И слава Богу, я зарабатываю своей любимой работой — я же киношник в промышленных масштабах, — и дети сыты, и друзьям могу помочь. И вообще я веду себя как очень стабильный, неинтересный гражданин.
— А за плату блогерство вам предлагали?
– Нет. Я с удовольствием взял бы. Но сначала бы выяснил, что от меня хотят. Если бы мне не понравилось, отказался бы точно. Потому что понимаю, что это будет вечно, а вечно я не смогу врать. Но если бы предложили то, что мне нравится, да еще и за деньги — я бы с удовольствием. И главное — не скрывал бы, что беру деньги.
— Мне-то кажется, что вы пишете то, что власти нравится.
– Знаете, а вот как раз не нравится. Вот смотрите. Мне 53 года. С ранней юности я работаю в кино, с перерывом на службу в армии. Я очень организованный артист — я из военной семьи, так научили. Я режиссер, отснятых сценариев у меня больше семидесяти. Но я не заслуженный и не народный. У меня нет никаких поблажек от государства.
— А почему?
– А я не нравлюсь власти. Потому что я неуправляемый. И я пытаюсь быть честным. Это не всегда получается, но там в основе не корыстное, а чисто психическое. Я могу ляпнуть какой-нибудь непартикуляр. Вот то же самое высказывание о тупике с московскими протестами — оно не должно понравиться чиновниками. Потому что критично. Впрочем, я и по другую сторону баррикад не нравлюсь. Но зато у нас прекрасная компания, с которой мы собираемся на Новый год. Там очень разные люди, а составляют одну семью. Один — автослесарь, второй — политик, третий — медик, четвертый — алкоголик, пятый — уголовник, шестой — мент…
— Алкоголик — это кто? Ефре…
– Нет-нет, Миша у нас под маркой либерала проходит. Он кум мой. Кумовство — это же серьезная сила.
— Иван, а вам нравятся расследования Навального?
– Нравятся. Они ангажированы, конечно. Я думаю, что он представляет некую партию внутрикремлевскую, а иначе ему бы не дали ничего делать и уже давно бы закрыли — за наркотики бы полетел или еще за какую ерунду. Или в аварию бы попал. Но он кому-то выгоден в Кремле. Когда эта выгода закончится, тогда закончится и Навальный. Но я отдаю ему должное — он чрезвычайно талантливый и рисковый человек. И юморной. Однажды в Прощеное воскресенье в одном из клубов снимали телепередачу, где разные медийные лица просили друг у друга прощения. Забавно было. А я с Навальным сидел рядом за столиком. И вот я говорю: прошу у всех прощения, если невольно чем-то обидел. Алексей, говорю, у вас отдельно прошу прощения, потому что, если бы я был на месте Путина, я бы вас, несомненно, расстрелял. А то, что президент не делает этого, может говорить о двух вещах — либо вы на него работаете, либо он высоконравственный человек.
— А Навальный что?
– Он говорит: «Бог простит». Он очень с юмором человек, ха-ха-ха. Достойно ответил. Молодец.
— Иван, вы переживаете за рейтинг Путина? Он как-то валится.
– Я на стороне Путина. Я его защищаю. Но что касается рейтинга — значит, он что-то недоделывает. Но он же самокритичный человек, и я, наверное, тут испытываю те же чувства, что и он испытывает к себе. Он же все происходящее реально оценивает, он же разведчик, из разных источников информацию имеет. К политике Путина привели Ельцин и олигархические круги — те самые, что нас, наивных, ограбили в девяностые, загадив нам голову кружевными труселями и всякой ерундой. И я понимаю, что Путин, будучи человеком благодарным, хотя, может, и тяготится уже этими привязанностями, но соблюдает кодекс чести. Из-за этого не посадили Собчака, да и его дочь Ксению не тронули в свое время, когда она увлеклась иллюзией, что она сама по себе что-то может. Я хорошо отношусь к Ксении, потому что и после исчезновения этой иллюзии она нашла в себе силы сохранить талант и работать дальше. И она имеет право на личную жизнь. Мне очень не нравилось обсуждение того, что происходило между ней, Виторганом и Богомоловым. Из этого сделали хайп, а ведь любовные сцены должны сниматься в темноте.
— Иван, да бросьте, никто и не лез к ним со свечками. Ксения и Константин сами все выставляют на обозрение, включая фингал от Виторгана.
– И тем не менее есть у меня глубочайшая уверенность в том, что некоторые аспекты личной жизни должны быть сохранены в тайне.
