— Каким вы видите будущее российских и мировых финансов после карантина?
— Я уверен, что карантин не продлится долго. Мы уже видим, что Китай вышел из карантина, постепенно выходят и европейские страны. Некоторые страны вообще в него не заходили. Первый шок, связанный со страхом перед неизвестной опасностью, рассеивается.
Правительства научились работать в ручном режиме, что очень важно для перераспределения ресурсов в тех направлениях, которые нужны для общественной безопасности. В принципе, эти меры в краткосрочном плане дали хороший импульс для создания новых инструментов управления экономическим развитием, таких как, что для нас особенно важно, прямое управление кредитами. До сих пор денежные власти держались в стороне: типа, это дело правительства заниматься экономическими проблемами, а Центральный банк должен только обеспечивать макроэкономическую стабильность. В итоге ни стабильности не было, ни развития экономики. Сейчас наконец-то правительство и Центральный банк начинают работать вместе. Это очень важно, потому что становится понятно, что без кредитов в современной экономике невозможно решить ни одну проблему развития. Резко поднялась ценность здравоохранения, что тоже очень важно. Повысились требования людей с точки зрения взаимной дисциплины.
И в общем-то, мне кажется, этот шок, обучающий новым условиям функционирования экономики и общества, даст позитивный импульс. Но при условии, что карантин скоро будет снят. Я уверен, что он будет снят, поскольку мы накопили достаточно статистики, которая говорит о том, что смысл карантинных мер не столько в предотвращении заражения, сколько в снижении скорости заражения. Потому что, если заболеют одновременно все, понятно, что медицинские мощности ни в какой стране, даже в Америке, где 20% ВВП — это здравоохранение, не справятся. И эта задача решена. Потому потихонечку все страны начинают выходить из карантина, из самоизоляции, разрешают прежде всего те виды экономической деятельности, которые приносят пользу обществу, работают на воспроизводство экономики и на создание новых точек развития.
Вопрос, насколько эффективно страны выйдут из карантина, очень важен. Я думаю, что в самом тяжелом положении окажутся сегодня США, где одновременно мы имеем финансовую турбулентность, панику и судорожные действия правительства, без какого-либо серьезного плана, по принципу «все зальем деньгами». Растет недоверие к Америке, особенно в связи с последними заявлениями о том, что Китай должен ответить, и намеками на то, что мы сейчас можем Китаю предъявить большой счет, с точки зрения президента Трампа.
— Насколько глубок мировой экономический кризис сегодня? Что изменил коронавирус?
— Ну, вообще, о кризисе говорят, что он структурен. Совершенно очевидно, что он связан с технологической революцией, такие революции происходят раз в 50 лет. Собственно, все, что сегодня потрясает мир с точки зрения цен на нефть, внедрения информационных технологий, — все это было вполне прогнозируемо и предсказуемо. Другое дело, что этот шок, произошедший в связи с пандемией, резко повысил спрос на технологии, которые и без того шли по экспоненте.
Технологическая часть этого кризиса — это примерно такая же структурная революция в экономике, связанная с технологическим прогрессом, которая была в 70—80-е годы прошлого века. Такие революции опосредуют смену длинных волн Кондратьева, они всегда сопровождаются длительными депрессиями, и требуется время, пока капитал, освобождаясь от устаревших производств, концентрируясь на финансовом секторе на 5—10 лет, формирует финансовые пузыри.
Все это выглядит как турбулентность, как депрессия с точки зрения реального сектора, как некоторая финансиализация экономики, потому что в этот период в финансовом секторе нарастает больше оборотов, чем в реальном. Но в конце концов финансовые пузыри лопаются, оставшийся капитал переходит в технологические траектории нового уклада и вновь начинается восходящая волна Кондратьева. Процесс в настоящее время идет уже порядка 15 лет, этот переходный период, и, в принципе, мы видим, что новая технология, которая формирует основу нового технологического уклада, очень бурно развивается. Это биоинженерные технологии, на которые сейчас особенно повышенный спрос в связи с попытками производства новых вакцин, это, конечно, информационно-коммуникационные технологии, на которые мы все сегодня просто повально переходим, это нанотехнологии, которые позволяют нам конструировать все эти миниатюрные и высокопроизводительные электронные биоинженерные вещи, это аддитивные технологии, которые позволяют обходиться без человека при формировании большого количества изделий. И, конечно, цифровые технологии, о которых сегодня кто только не говорит. Здесь все более-менее понятно.
Но другой процесс, который вызывает у многих большую тревогу и даже апокалиптические предсказания, связан с тем, что не работают обычные институты организации экономики, на которые мы привыкли полагаться и которые, как думают некоторые верующие в рыночный фундаментализм эксперты, сами по себе выведут нас из кризиса в посткризисное будущее. В отсутствие внятных объяснений придумали даже название — «Новая реальность». Это процесс, который, если брать историческую аналогию, похож на то, что происходило в период Великой депрессии, когда происходила смена систем управления. И та система управления, которая двигала экономику в XIX веке, основанная на частных семейных капиталистических предприятиях и характеризировавшаяся беспощадной эксплуатацией рабочей силы, эта экономика европейских колониальных империй, которые поддерживали благополучие своих граждан, которые занимались частным бизнесом в масштабах этих колониальных империй за счет неэквивалентного перераспределения национального дохода из колоний в пользу метрополий, — этот колониальный мировой порядок начал трещать по швам еще в период Первой мировой войны, после которой рухнули практически все колониальные империи, кроме Великобритании. Она просуществовала еще 10 лет, думая, что достигла гегемонии в мире, и в общем британцы считали, что Первую мировую войну они провели как по нотам в своих интересах и добились мирового господства.
Но наступил кризис, Великая депрессия, Британская империя пыталась отгородиться от всех остальных, прежде всего от США, но, в конце концов, эти попытки удержать глобальное господство вылились в попустительство фашизму, кошмар Второй мировой войны, после которой мир кардинально изменился. То, что сейчас происходит, исторически соответствует периоду 30—40-х годов, когда старый мировой порядок уже не работает, те институты, которые обеспечивали экономический рост, выдохлись и не дают развития экономики, и начинается формирование нового мирового хозяйственного уклада, то есть новой системы институтов, которые призваны поддержать дальнейшее социально-экономическое развитие.
В прошлом веке этот процесс приобрел катастрофический характер. В первых двух мировых войнах погибли больше ста миллионов человек, были колоссальные разрушения. В итоге этих войн мир вышел совсем по-другому организованным, сформировались две глобальные системы: советская — с вертикально интегрированными министерствами, производственными объединениями, в которых работали сотни тысяч людей, охватывавшая 1/3 мира. И американская — с транснациональными корпорациями, которые были такими же гигантами, как и советские министерства, и тоже организовали воспроизводство экономики в масштабах другой трети мира.
У каждой системы были недостатки, но были и свои достоинства, которые позволяли организовывать труд сотен тысяч людей в длинных производственных цепочках гигантского количества товаров, в том числе большого разнообразия потребительских товаров, поэтому возникло понятие «общество потребления», тогда же возникло впервые «социальное государство» как глобальное явление в разных формах. Мы перешли во всем мире к всеобщему среднему образованию, права трудящихся были защищены. В общем, сформировалась та модель мира, которую мы знаем. До этого катаклизма мир был совсем другим.
Вот сейчас мы переживаем такую же трансформацию: старая модель не работает, тот хозяйственный уклад, который определял функционирование мировой экономики после войны как две политические системы, с 1991 года превратился в одну политическую систему — так казалось. Да и в тенденции либеральной глобализации, которая охватила весь мир, предполагалось, что формируется некая универсальная модель на все времена, где международный капитал определяет экономическое развитие не только корпораций, но и стран. Догмой было открытие границ для движения международного капитала, и у нас, например, доминировала точка зрения, что иностранные инвесторы придут и все организуют, построят новые заводы, проведут модернизацию. Ну это вот такое наивное было мировоззрение, потому что люди, которые исповедовали эту идеологию, не понимали, что международный капитал в этой системе — это главным образом американский и европейский капитал.
Важнейшим элементом, или, можно сказать, движком этого старого, уходящего мирового хозяйственного уклада была возможность эмитировать мировые деньги, чем занимаются сегодня в огромных масштабах ФРС США и Европейский центральный банк. И банк Японии также выбрасывает сегодня гигантские суммы денег для того, чтобы поддержать экономическую активность, и вся эта машина крутилась на такой трансмиссии. Сейчас, в ситуации, когда произошел очередной крах, мы видим, что западная финансовая система уже с нулевых годов находится в турбулентном режиме. Каждые 80 лет наступает финансовый крах и каждый из них сильнее предыдущего.
— Стоило бы российскому правительству принять пакет антикризисных мер до коронавируса?
— Все необходимые инструменты у нас есть. Благодаря тому, что по инициативе нашего президента был принят закон о стратегическом планировании, закон о промышленной политике и введены специальные инвестиционные контракты, были запущены механизмы рефинансирования коммерческих банков под конкретные цели. Но пока было только две цели — малый и средний бизнес и проектное финансирование под гарантии правительства. Но для того, чтобы все эти разнородные инструменты заработали, важно соединить их в общую систему, ориентированную на рост производства, рост инвестиций, и таким образом создать некую ткань индикативного планирования, где государство вместе с бизнесом будут планировать развитие экономики в перспективных направлениях освоения нового технологического уклада. И под это денежные власти будут создавать долгосрочные кредиты, которые через специальные инструменты рефинансирования будут идти на специальные инвестиционные контракты. Здесь слово «специальные» означает, что все целевое: целевые контракты, за которые бизнес будет отвечать с точки зрения роста производства и освоения новых технологий, а государство отвечает с точки зрения стабильности макроэкономических условий, налоговой системы, доступа к кредитам, создавая необходимые для наращивания производства условия.
— Эффективны ли старые методы борьбы с падением мировой экономики?
— Система управления, которая обеспечивала экономический подъем во второй половине XX века, работала следующим образом: Федеральная резервная система и другие центральные банки эмитировали деньги, которые имели глобальную платежеспособность. Этими деньгами в первую очередь пользовалось правительство, но одновременно через эти деньги формировался механизм рефинансирования крупных транснациональных корпораций. И корпорации, привязанные к центру эмиссии, всегда имели возможность безграничного кредита. Ну скажем, до введения евро все национальные банки европейских стран эмитировали деньги для нужд корпораций. То есть, они печатали свои национальные валюты, принимая в качестве обеспечения векселя корпорации. Денежная эмиссия напрямую шла на финансирование корпоративного сектора, который через коммерческие банки имел возможность получать сколько угодно денег под залог своих обязательств. И эта денежная экспансия превращалась в производственную, то есть деньги материализовались в производстве товаров и услуг.
Вот после кризиса 2008 года этот механизм начал давать серьезные сбои. Во-первых, стало понятно, что большинство крупных коммерческих банков — это, по сути, большие финансовые пузыри, гигантские финансовые пирамиды деривативов, которые уже накануне 2008 года достигли квадриллиона долларов. Это ничем не обеспеченная финансовая спекуляция, которая подпитывалась денежной эмиссией, то есть денег эмитируется все больше, но эти деньги идут прежде всего в раздувание финансовых пузырей. По нашим оценкам, примерно каждый пятый доллар, который был напечатан, начиная с 2008 года, уходил в реальный сектор. Большая часть уходила на вздутие финансовых пузырей. Примерно то же самое происходило в Европе. Все знают истории с Грецией, Италией, Испанией. Это все некие локальные пузыри долговых обязательств, которые фактически подпитывались денежной эмиссией, потому что Европейский центральный банк выкупал в конечном счете все эти обязательства проблемных правительств.
Таким образом, первый шок эта система испытала в 2008 году, ответив резким наращиванием денежной эмиссии в пользу банков. Статистика, которую мы видим из американского Конгресса, не знаю, насколько она достоверна, показывает, что около $16 триллионов было брошено тогда на поддержку 20 системообразующих банков, которые, в общем-то, не спешили вкладывать эти деньги в реальный сектор. Они прежде всего провели реструктуризацию своих долгов, перекредитовались, закрыли дыры. Затем ситуация на 10 лет стабилизировалась, они вернули эти деньги, и вот сейчас все повторяется, и нет никаких сомнений, что схлопывание финансовых пузырей, которое опять случилось на американском рынке, не будет каким-то образом компенсировано с точки зрения изменения этого механизма для производственной сферы. Мы видим модификацию, связанную с тем, что сегодня идет резкое сжатие конечного спроса.
— Кто продолжает надувать финансовые пузыри?
— Пузыри сначала лопнули, потом их надули снова, и сегодня объем деривативов на финансовом рынке примерно такой же, как раньше. После схлопывания этого финансового рынка потеряно порядка $15 триллионов активов — это гигантские потери для тех людей, которые держали там свои сбережения.
Происходит перераспределение — когда пузырь надувается снова, это не значит, что те, кто потерял деньги, получают их обратно. Вовсе нет. Те кто, потерял, потеряли навсегда. Пузырь надувается в пользу тех, кто ближе к центру денежной эмиссии. Это очень коррумпированная и спекулятивная система, которая ориентирована не на рост производства, не на повышение благосостояния, а на обогащение финансовой олигархии. Те финансовые олигархические кланы, которые находятся рядом с ФРС и, собственно, управляют ФРС как акционерным обществом, всегда являются первыми получателями денежной эмиссии в таких кризисных ситуациях. Если в обычной ситуации главным получателем денежной эмиссии является государство, то в период кризиса начинаются вливания денег, но не только по государственному каналу. Вливания идут тем, кто ближе к печатному станку. Грубо говоря, финансовый олигархат сам для себя печатает деньги.
И в ситуации, когда у остальных денег нет, они теряют свои активы, они не могут их поддержать новыми кредитами, они банкротятся и их имущество уходит тем, у кого деньги есть. Каждый финансовый кризис — это перераспределение богатства в совершенно гигантских масштабах, но смысл этих манипуляций с финансовой системой заключается не в том, чтобы профинансировать инвестиции или расширить производство, а в том, чтобы перераспределить богатство в пользу тех, кто ближе к центру финансовой эмиссии. Эта американская система сегодня фактически себя изжила. Она уже не обеспечивает того экономического роста, который был в начале этого века или во второй половине прошлого века. Порядка 20—25 лет не растут реальные доходы населения США, то есть система работает вхолостую с точки зрения реальной экономики, принося прибыль тем, кто приватизировал печатный станок.
В Китае мы видим формирование принципиально другой системы, которая сочетает в себе рыночные механизмы и стратегическое планирование, где государство полностью контролирует движение денег. Там не финансовая олигархия определяет эмиссию денег, а госбанк. Пузыри бывают везде, не бывает идеальной системы. Но надо сказать, что китайская система управления экономическим развитием сегодня на порядок более эффективна, чем американская. Она более эффективна, чем та, которая была в Советском Союзе. Она как бы учитывает те недостатки, которые были характерны для советской директивной экономики и вот этой олигархической западной экономики. Учитывает в том смысле, что она использует рыночные механизмы для целей наращивания инвестиции, для роста производства в интересах повышения благосостояния людей.
То есть китайская система управления так регулирует рыночные отношения, что бизнес работает в интересах роста благосостояния общества. Делается это через очень сложную систему регулирования экономической активности, где государство сохраняет стратегическое планирование, во-первых, и ориентирует бизнес — в каких сферах деятельности он может получить поддержку. Во-вторых, государство полностью управляет денежным контуром, денежным обращением. Все банки — государственные, и все они работают на рост инвестиций. Вообще, вся система управления заряжена на рост инвестиций. Любой чиновник в китайской системе — и в корпоративном секторе, и в муниципальном управлении, и в центральном правительстве — отсчитывается ростом инвестиций. Поэтому норма накопления в Китае достигает 45% от валового продукта. Такого нет нигде в мире. В Америке в 20 раз меньше.
И очень важно, что вся денежная эмиссия, которая в Китае ведется через государственную банковскую систему, ориентирована на финансирование инвестиций, а не финансовых пузырей. Они появляются время от времени, но они появляются на основе роста некоторых материальных ценностей или активов. Скажем, пузыри на рынке недвижимости связаны с тем, что строят больше, чем люди могут купить. За этим пузырем стоят не деривативы, как в Америке, которые вообще ничем не обеспечены, не производные ценные бумаги, а реальные активы, которые пока не находят спроса. Опыт показывает, что после того, как эти пузыри схлопываются и ценность этих активов падает, они вовлекаются в хозяйственный оборот. Эти города-призраки, которые нашумели в известной книге одного американского журналиста, сегодня заселены.
Эффективность китайской системы очень хорошо видна по показателю монетизации. В Китае сегодня уровень монетизации экономики выше, чем в Америке, почти в 1,5 раза. Там объем денежной массы — 200% ВВП. Вся эта огромная денежная масса выдерживается в контурах реального сектора, она не уходит в финансовые пузыри деривативов. Система регулирует денежные потоки таким образом, чтобы они направлялись на финансирование воспроизводства экономики, на реальный сектор.
— Сможет ли Россия спасти себя от кризиса? Где грани нашей зависимости?
— Мы зависимы настолько, насколько сами хотим быть зависимыми. Есть множество инструментов управления экономическим развитием, которые позволяют развиваться самостоятельно и меньше зависеть от турбулентности на внешних рынках. Конечно, даже сейчас наша финансовая система находится на периферии американской системы. Большая часть финансовых спекуляций проводится в интересах нерезидентов, и наш финансовый рынок сформировался как абсолютно открытый рынок для любых спекулятивных атак. Сегодня мы пришли к тому, что полностью зависимы от настроения иностранных финансовых спекулянтов, которые что хотят с нашим рынком, то и делают.
Пока ситуация была более-менее стабильной, спекулянты приходили к нам на рынок в основном из Америки — несмотря на санкции против России, на спекулятивные капиталы эти ограничения не распространялись. Большая часть операций на российском валютном финансовом рынке, как до санкций, так и сейчас, ведется структурами, связанными с гигантскими американскими хедж-фондами. Они приходят на российский рынок, потому что денежная власть у нас удерживает искусственно завышенную процентную ставку, она примерно в три раза выше, чем должна была бы быть с точки зрения фундаментальных характеристик нашего валютно-финансового рынка. Это делается для того чтобы, этих спекулянтов удерживать. Считается, что если они начнут уходить с рынка, курс рубля будет снижаться.
Но проблема в том, что когда в центре финансовой системы наступает кризис и там происходит обвал ценности всех активов, финансовые роботы, которые работают на рынке по алгоритмам, которые в них встроены, начинают стягивать деньги с периферии. У них задача, для того чтобы расплатиться по обязательствам, сбросить активы и получить деньги там, где меньше долгосрочных интересов. У нас интерес для них только краткосрочно-спекулятивный. Поэтому независимо от того, какая у нас будет процентная ставка и доходность, всегда, когда в центре системы, в Америке, наступает финансовый коллапс, спекулянты (сегодня это не биржевые игроки, а роботы) действуют по автоматическим алгоритмам. У них алгоритм работает так, что они должны собрать деньги с тех участков рынка, которые для них менее ценны в долгосрочном плане, чтобы спасти положение своих собственников в центре системы.
Поэтому и в 2008 году, и в 2009-м, и сейчас мы сталкиваемся с массированным уходом иностранных спекулянтов с нашего рынка. Это вызывает у нас дестабилизацию, влияет на спрос и предложение на валютном рынке. В конечном счете стимулирует обвал нашей валюты. Причем надо понимать, что спекулянты, которые работают на нашем рынке, привязываются своими алгоритмами к ценам на нефть. Поэтому когда рушится цена на нефть, их алгоритмы действуют точно так же. То есть автоматически это означает, что они начинают уходить из рубля в доллар и ориентируются на снижение курса рубля.
Мы, в принципе, понимаем логику этих действий, и для того, чтобы защититься от такого рода финансовых шоков, Центральному банку давно уже следовало бы создать барьер между российским финансовым валютным рынком и мировым рынком, с тем, чтобы спекулянты не могли в любой момент уводить деньги с нашего рынка. Механизмов для этого очень много. Это не только валютные интервенции, о которых говорят как о чуть ли не единственным способе, и те агенты, которые работают в интересах спекулянтов, нас убеждают, что не нужно этому препятствовать, потому что спалим все резервы. Хотя в действительности валютные резервы создаются только для одной цели: для того, чтобы стабилизировать курс других резервов. У рыночной экономики цены нет, вам нужны резервы, чтобы держать курс валют стабильным. У нас резервов много, их больше, чем объем денежной базы нашей экономики. Поэтому Центральный банк может за счет интервенций держать курс рубля стабильным, но интервенции сопряжены с тем, что тают валютные резервы. Это вызывает опасения, и для того, чтобы эта система работала более эффективно, нужно применять и другие методы.
Спекулянты больше всего боятся временных лагов между принятием решения о купле-продаже валюты и совершением сделки. Роботы работают с темпом сотни операций в секунду, и когда между операцией и поставкой денег возникает временной лаг, предположим, хотя бы две недели, то все эти алгоритмы не работают. То есть если мы вводим временной лаг между спекулятивным запросом на покупку валюты и продажей, эти алгоритмы, которые разгоняют рынок, не работают. Кроме того, у нас есть способы, которые рекомендованы международными финансовыми структурами, которые борются с отмыванием денег. Если у нас подозрительная сделка… А любая спекулятивная сделка подозрительна, с моей точки зрения, потому что одно дело, когда вы покупаете товар по импорту или продаете валютную выручку от экспорта — понятно, откуда взялись деньги. Если вы просто покупаете-продаете, то возникает вопрос об источнике происхождения этих денег.
Вот любимая тема сегодня: для того, чтобы наших олигархов на Западе взять за одно место, как известно, задается вопрос: откуда вы взяли деньги? Почему наш Центральный банк не задает спекулянтам вопрос: откуда вы взяли деньги? Давайте пройдем процедуру проверки легальности происхождения денег. Даже если это все легально, тем не менее, возникает время, которое блокирует спекулятивную атаку. Наконец, известный уже лет двадцать налог на спекулятивные операции, который связан с рекомендацией классика теории денег Тобина. Он доказывал математически, что главной целью денежных властей должно быть создание условий для максимизации инвестиционной активности. Для этого должны работать центральные банки. Цель номер один — создание условий для роста инвестиций. Все остальное — стабильность курса валюты, стабильность цен, банковские нормы регулирования — все должно быть заточено на рост инвестиционной активности. Для того, чтобы сбивать спекулятивные, возмущающие механизмы Тобин предложил ввести налог на спекулятивные операции. Мы можем в самом простом виде ввести налог, допустим, 0,1% на спекулятивные сделки по купле-продаже валюты не для целей импорта-экспорта, а для цели именно спекулятивного вывода денег за рубеж. Этот налог даст нам примерно 30 миллиардов рублей, которые можно было бы использовать на совместные программы по разработке тех же вакцин.
— Как вы оцениваете поведение Центробанка в условиях кризиса?
— Наконец-то сработал здравый смысл. Я уже говорил о том, что повышение процентной ставки никак не повлияет на международных финансовых спекулянтов, которые уже алгоритмически занимаются выводом денег из России в связи с финансовым крахом в Америке. То есть какую бы ставку мы не делали, хоть 100 процентов, — это никак не повлияет на финансовых роботов, которые запрограммированы на то, чтобы в ситуации финансового краха в центре выводить деньги с периферии. Так что повышение процентной ставки было бы большой глупостью, это бы окончательно тормознуло все процессы кредитования нашей экономики.
Собственно говоря, мы с этим уже столкнулись в 2014 году, когда Центральный банк допустил стратегическую ошибку. Он одновременно объявил о свободном плавании курса рубля и о том, что он будет процентной ставкой пытаться регулировать спрос и предложение на денежном рынке. В итоге мы получили ступор во всей экономической системе и дестабилизацию курса рубля. Его резкое обвальное падение вызвало инфляционную волну, с которой боролись 3 года путем завышенных процентных ставок. Платой за эту борьбу стало практически полное прекращение финансирования инвестиций. Объем инвестиционных кредитов в портфелях наших ведущих коммерческих банков упал до 5%, то есть они просто прекратили заниматься кредитованием инвестиций. В результате мы получили длительную искусственно созданную депрессию, в которой находимся до сих пор. Вот из-за этой политики Центрального банка — повышения процентной ставки и сбрасывания рубля в свободное плавание — мы недопроизвели порядка 25 триллионов рублей. Эта плата за эту стратегическую ошибку Центрального банка.
Замечу, что 1998 году, когда у нас тоже был финансовый шок, связанный с дефолтом по государственным облигациям, и резкое падение курса рубля, потому что иностранные спекулянты тоже ушли с массового рынка, Геращенко не стал повышать процентные ставки. И реальный сектор получил возможность резкого расширения кредитования оборотных средств, что на фоне девальвации рубля и повышения конкурентоспособности наших товаров дало возможность промышленности резко подняться. У нас темп роста по промышленному производству во второй половине 1998-го — начале 1999 года был примерно 20%. Но это учитывая падение всех девяностых годов. То есть у предприятий были мощности, которые они смогли загрузить и провести такую массированную кампанию импортозамещения, которая была прокредитована за счет низких процентных ставок.
Сейчас ситуация, на самом деле, аналогичная, доля свободных мощностей в промышленности составляет более 40%. То есть мы можем увеличить выпуск продукции на 40%, если будет кредитование оборотных средств, и, конечно, должен быть спрос. Здесь все взаимосвязано. Но причина того, что мы 5 лет находимся в стагнации, в том, что высокие процентные ставки не позволяли предприятиям загрузить производственные мощности, не хватало собственных средства, кредиты были запредельно дорогие, и, как следствие, не было роста производства, а значит, не было роста доходов и роста спроса. Это цепочка, которая все время уводила нас вниз. Нам нужны положительные обратные связи. Поэтому сейчас очень важно сохранить низкую процентную ставку, очень важно, чтобы деньги поступали туда, где есть возможности наращивания производства и сохранения занятости, повышения доходов населения. Здесь, конечно, роль денежных властей очень велика.
Нужно включать сегодня те специальные механизмы рефинансирования, которые были отработаны в течение последних пятнадцати лет и которые позволяют организовать целевое кредитование малого и среднего бизнеса под льготные ставки на уровне 2-3%. Коммерческие банки вполне способны с этим целевым кредитованием справиться, а Центральный банк должен предоставлять им кредитные ресурсы через вот такой специальный инструмент рефинансирования под малый и средний бизнес.
— Что ждет мировую экономику, если она пойдет путем принятия простых решений?
— Мировая экономика, как мы уже говорили, сегодня проходит структурную трансформацию. С одной стороны, мы видим финансовый коллапс в США и судорожные попытки американских властей накачать экономику деньгами за счет нарушения всех мыслимых пропорций финансовой устойчивости и стабильности. То есть это уже паническая реакция, которая идет по пути самых простых решений. Взять напечатать 4 триллиона долларов и бросить в систему, половину раздать населению, половину дать бизнесу, а дальше как получится.
С другой стороны Китай, который, несмотря на падение в первом квартале, сегодня уверенно выходит из кризиса. Там модель управления и развития экономики, которая 30 лет двигала Китай вперед с самыми высокими в мире темпами роста, я уверен, сможет очень быстро нарастить обороты и вернуться на те темпы роста, которые были до кризиса. За счет, прежде всего, внутреннего рынка и форсированной реализации программы «Один пояс и один путь», которая направляет китайские инвестиции по всем евразийским контурам воспроизводства глобальной экономики, которые завязаны на китайский рынок.
— Есть ли чего бояться экономике Китая?
— Разумеется, падение доходов и спроса в США негативно влияет на китайский экспорт. Это мы уже наблюдали в прошлом году, но, тем не менее, вплоть до того, как всех парализовала пандемия, Китай держался на неплохих темпах экономического роста, даже при том, что американский рынок был частично закрыт. Надо сказать, что последние 10 лет, как раз после мирового финансового кризиса 2008 года, Китай взял курс на расширение внутреннего рынка, и, как вы знаете, сейчас уровень зарплаты, покупательная способность на одного человека в Китае уже выше, чем в России. Эта положительная обратная связь продолжает работать. У меня нет никаких сомнений, что система управления и развития китайской экономики сработает сейчас очень эффективно.
Вторая такая модель, которая сочетает рыночные механизмы и государственное стратегическое планирование, включая денежное обращение — это Индия, которая в последние годы вышла на первое место в мире по темпам роста. Вот эти две модели, мы называем эту систему управления интеграционным строем по термину Питирима Сорокина, или интегральный мирохозяйственный уклад, объединяет разные слои общества вокруг одной задачи — роста благосостояния людей. Вся система мотивировки частного бизнеса — обеспечение его кредитами, регулирование спроса, налоговая система — все выстраивается на эту задачу: рост производства ради повышения потребления, уровня благосостояния. И дальнейшие 20—30 лет в мире будут в треугольнике Китай — Индия — Юго-Восточная Азия. Здесь у нас центр глобального экономического развития, и нам нужно к этому центру быть поближе. Нам нужно отгородиться от той нестабильности, которую генерирует сегодня американская финансовая система, и восстановить в нашей системе управления такие же элементы стабилизации долгосрочного планирования, которые у нас были раньше и которые сегодня успешно применяются в Китае и Индии.
Ни в Китае, ни в Индии нет свободного движения капитала через границу. Система работает по принципу ниппеля: приглашаем всех иностранных инвесторов, но выход из нашей страны только по пропускам. Либо вы платите налог на спекулятивный доход, либо вы доказываете легальность происхождения денег, но так или иначе вывод капитала возможен, если вы честно заработали свои прибыли. Но вот так вот раскачивать рынок, как у нас — сегодня зашли, завтра вышли, сначала надули у нас валютный пузырь, потом схлопнули и ушли со сверхприбылями — такого быть не должно. Поэтому нам необходимо вводить механизм валютного регулирования, который будет блокировать спекулятивные атаки из-за рубежа.
Вторая наша зона уязвимости — нефтяные цены. Они тоже формируются, как мы видели, во взаимоотношениях между США и странами Персидского залива. ОПЕК, конечно, играет большую стабилизирующую роль, но механизм, как выясняется, очень хрупкий. И так же, как 50 лет назад, в 70-е годы, цены на нефть рухнули потому, что система их регулирования, которая работает под мировой рынок, фундаментально определяется спросом на нефть, а все, что сверх спроса — это финансовые спекуляции. Переход к новому технологическому укладу сопровождается резким снижением спроса на энергоносители: уже не нужно будет сжигать столько нефти и газа, как было раньше, поэтому нужно развивать нефтехимию. Нельзя делать дальше ставку на экспорт нефти, потому что этот ресурс стал очень спекулятивно уязвимым.
Для того, чтобы перейти от экспорта нефти к производству нефте- и газохимии и экспортировать готовые изделия вместо сырой нефти, нужны большие инвестиции. Для этого нужны стабильный курс валюты и стабильные цены на ту же самую нефть. Поэтому нам нужно переходить на свою систему ценообразования, уходить от ориентации на нефтяные цены на западных биржах, поскольку нашим главным потребителем нефти, а в перспективе и газа, становится Китай. Огромный рынок сбыта углеводородов — Индия. В наших общих интересах выйти на стабильный механизм ценообразования. Они должны быть достаточны для того, чтобы мы могли получать большую прибыль, экспортируя углеводороды как невоспроизводимые ресурсы, но в то же время быть застрахованы от резких шоковых колебаний. Нам нужно выстраивать у себя свою валютно-финансовую систему, которая обеспечит стабильность обменного курса рубля, создавать условия для того, чтобы рубль был хотя бы региональной резервной валютой. Для этого у нас есть все возможности, поскольку всем нужны наши ресурсы. Если мы будем продавать их за рубли, мы создадим значительный рублевый сегмент мирового рынка.
Нужно создавать свои механизмы ценообразования на этом рынке и, конечно, создавать гибкие механизмы кредитования экономического развития. То, что сегодня делается с точки зрения создания механизмов льготного кредитования малого и среднего бизнеса, инвестиций, поддержки предприятий, которые производят нужную для общества продукцию, — все это должно рассматриваться не как краткосрочная мера, это должен быть задел на долгосрочную экономическую политику. И инструменты, необходимые для того, чтобы эта система работала, в принципе, созданы. Я уже упоминал: специальные инструменты рефинансирования — это льготные кредиты, которые Центральный банк доводит через коммерческие банки до малого и среднего бизнеса, до экспортеров, трансформируя в экспортные кредиты на наращивание экспортного производства.
