Некогда эта страна была значительно обширней.
Аркадий и Борис Стругацкие. «Обитаемый остров»
Некогда эта страна была значительно сильнее…
В политико-философских конструктах Ивана Ефремова существует, среди прочего, понятие «барьер Синед Роба». Суть его в том, что, если цивилизация достигает высокотехнологичного уровня развития, позволяющего, в частности, выйти в космос, до достижения уровня Общества Познания и Созидания, – она с неизбежностью самоуничтожается.
Современный мир сталкивается, как минимум, с тремя уровнями кризиса:
– мир подходит к предельным границам развития рыночной экономики. Рожденные конкуренцией монополии в течение последнего столетия существовали за счет расширения ареала своей деятельности. Сегодня они распространили его на весь мир – и тем самым уничтожают породившие их основы;
– политическое оформление современного мира было результатом установления нового баланса сил, сложившегося в итоге Второй мировой войны. С разрушением СССР этот баланс нарушен. Подобное изменение всегда ведет к переделу мира. Оно началось. События в Ливии, Сирии, Афганистане, на Украине – это преддверие нового глобального конфликта, и либо баланс будет восстановлен – либо мир ждет мировая военная катастрофа;
– исчерпывает себя модель развития общества потребления. Человек не может существовать без потребления – но оно не может быть смыслом производства и жизни. На повестке дня – вопрос о переходе к Обществу Познания и Созидания, возвращения потреблению роли средства общественного развития, а не его цели.
Объективно, в условиях современной России, ценностями, значимыми для полноценного восстановления и развития страны, являются:
– Свобода, если понимать ее как свободу не от ценностей и разумного осмысления окружающего мира, а как свободу выбора путей их реализации;
– Разум, если понимать его не как способность к постоянному скепсису и уходу в произвольно-субъективные логические построения, лишающие человека способности к созидательной деятельности, а как способность познавать мир, его объяснять и осуществлять целесообразные действия; человек рождается свободным и разумным, он достаточно разумен, чтобы разумно распорядиться своей свободой;
– Ответственность, потому что свобода предполагает обязанность отвечать за результаты своих действий, не наносить вреда окружающим людям и окружающему миру, не разрушать достижения цивилизации и принятые обществом ценности, его моральную и историческую самоидентификацию, сохранять и развивать возможности цивилизованного существования будущих поколений;
– Прогресс как возвышение, движение в будущее по пути совершенствования и развития окружающего мира, общественных условий и самого человека.
Экономическое состояние современной России для обеспечения ее восстановления и развития требует умения и возможности ставить долговременные цели, осуществлять стратегическое планирование, реализацию технологического прорыва и технологической реконструкции производства. То есть оно требует перехода от краткосрочной мотивации и краткосрочных стимулов, какими являются рыночные стимулы и мотивы, – к средне- и долгосрочным стимулам и мотивации. Это означает, что Россия экономически не может развиваться, не отказавшись от рыночной организации и не создав систему проектной экономики и стратегического планирования.
Политическая модель, способная обеспечить развитие страны, предполагает необходимость действовать не в рамках формальных норм и правил, а путем гибкого эффективного решения нестандартных задач в постоянно меняющемся мире и способности отвечать на нестандартные вызовы адекватными, то есть тоже нестандартными способами.
В этом отношении это должна быть своего рода система профессионального самоуправления, компетентная демократия, то есть власть большинства, опирающегося на профессионализм и компетенцию – в известном смысле диктатура профессионализма и компетентности.
В основе ускоренного развития мира в последние столетия лежала свободная конкуренция. Ее развитие привело к возникновению монополий, как смягченного варианта – олигополий. Последние убивают свободную конкуренцию. То есть старая основа стимуляции исчерпала себя как таковая.
Сегодня из инструмента обеспечения прогресса потребление превратилось в инструмент деградации. В мире запущен механизм социального и исторического регресса, вот его составляющие:
– наступление постмодернизма, утверждающегося в моральном релятивизме, провозглашении множественности истин, отказе от традиционных ценностных оснований одновременно с отказом от научного познания мира, отрицания его целостного видения;
– варваризация экономических и политических отношений, сползание к решению политических вопросов жестким насилием;
– отказ от идеи исторического прогресса, нарастание тяготения к архаике – как в форме радикально-фундаменталистских движений, так и в тяготении к реабилитации фашистских течений.
Единственным возможным барьером на пути приближающейся мировой войны и разрушения достижений предыдущих этапов цивилизационного развития является восстановление баланса сил в результате ускоренного развития России и восстановление ее роли и места в мире.
Нужно откровенно признать – приближается мировая война.
Возможность ее избежать – в готовности России к войне на новом технологическом уровне. Мир в тупике. Ренессанс России – его последний шанс на спасение от катастрофы.
Три фактора определяют отношения США и СССР/России: интересы, личность лидеров, сила и слабость партнеров.
Общий вектор отношения СССР к США никогда не носил собственно антиамериканский характер. При всем глобальном противостоянии сверхдержав даже официальная политика разводила отношение к «американскому империализму», с одной стороны, и американскому народу – с другой, «реакционным кругам монополистического капитала» и «трудящимся Америки».
Как минимум дважды, на рубеже 1960–70-х гг. и в середине 1980-х, СССР имел возможность нанести конкуренту сокрушительное поражение – и оба раза не доводил противостояние до конца, делая шаг назад и предлагая сотрудничество, которое оппонент использовал для усиления своих позиций и перехода в наступление.
Сегодня может не вериться, но к моменту, когда Горбачев практически повторил Петра Третьего, отказавшегося от всех побед, завоеванных армией Елизаветы в войне с Пруссией, и пошел на изумлявшие даже американских экспертов уступки в отношениях с США, последние стояли на грани национальной катастрофы, не выдерживая ни противостояния с СССР, ни перегрузок «рейганомики».
Отношения СССР и США времен 40-х и даже времен разрядки – это отношения сильных. И отношение США в ту эпоху к СССР было отношением к сильному, а в 70-е годы – как к более сильному.
После разрушения СССР Соединенные Штаты всегда относились к России как к слабому: в 1990-е годы как слабому, но заискивающему, в 2000-е – как к слабому, но дерзящему. Со слабыми могут соблюдать снисходительную вежливость, но с ними не разговаривают и не ведут себя, как с сильным.
Американская ментальность в силу своей истории и условий своего формирования всегда была ориентирована на уважение силы, веры в себя и «свою мечту».
Россия девяностных, отказавшаяся от борьбы, своих идеалов и своей мечты, уже этим вызывала пренебрежение.
Для американского сознания осмысление «другого» как возможного друга начинается со щелчка взведенного курка «кольта», приставленного к голове. Не потому, что США способны дружить только из страха (смелости и безрассудства у них не меньше, чем у нас), – просто потому, что человек, не способный приставить револьвер к их голове, – не воспринимается ими как равный и достойный уважения.
Когда-то США воспринимали СССР в образе «смелого парня». Потом – «сильного парня». При Рейгане – в образе «плохого парня». При Горбачеве – в образе «глупого парня». Затем, в первую очередь, – «слабого парня».
Постсоветская Россия для элитного, и не только элитного, сознания США – это страна:
– отказавшаяся от борьбы, сдавшаяся;
– отказавшаяся от борьбы и сдавшаяся в тот момент, когда для этого не было ровно никаких оснований;
– это страна, позволяющаяся себе всерьез рассчитывать на то, что в мире существуют какие-либо иные нормы отношений, кроме отношений силы и подчинения ей;
– это страна, отказавшаяся от своих идеалов, от предназначенного ей пути;
– страна, предавшая Свою Мечту.
Еще – страна, в отличие от США не сумевшая отстоять свою целостность. Не решившаяся и не умеющая подавлять мятежи, позволяющая себе унижать свое прошлое.
То есть страна, способная делать то, что ментальность США всегда презирала. И то, чего США никогда бы не сделали.
Сильная, пусть даже и враждебная для США Россия всегда будет вызвать у них больше уважения и симпатии, чем слабая, пусть и просящая о дружбе.
Поэтому перед Россией сегодня стоят следующие задачи:
– вернуть утраченное в результате катастрофического развития последнего 15-летия XX века;
– стать лучшими в мире – создать лучшее производство, лучшее искусство, лучшие социальные отношения, лучшую науку, лучшее образование, лучшую медицину. Утвердить в качестве ментальной задачи – быть лучшими во всех сферах жизни.
Россия должна, как минимум, восстановить Ялтинско-Потсдамский баланс, в том числе – определенные ей тогда зоны нашей ответственности в мире.
Россию обманули. Россию заманили в ловушку. Но в ловушку попал и весь мир, спасенный ею некогда, в 1945 году, от цивилизационной катастрофы. Если Россия вырвется из этой ловушки – она вырвет из ловушки весь мир.
Добиваясь восстановления справедливости и своего достойного положения в мире, Россия спасает мир от гибели.
Стратегические цели России в современном мире сегодня следующие:
– остановить регресс;
– овладеть рычагами социального управления общественными процессами;
– запустить механизмы исторического прогресса.
И в результате этого – принять вызов, создав Новый Мир.
Основными чертами этого Нового мира будут:
– создание производства изобилия, являющегося основой не культивирования потребления, а средством удовлетворения стремления людей к познанию, творчеству и совершенствованию мира;
– создание общества профессионального самоуправления, обеспечивающего разнообразие, совместное существование групп с разными интересами, увлечениями и пристрастиями, действующих в едином социальном пространстве и взаимно обогащающих друг друга;
– создание условий для свободного развития каждого человека, обеспечение потребности каждого человека в творческой созидательной деятельности, в котором ничто не сможет принести ему большей радости, чем свободно избранный им творческий труд.
Политика памяти и ответственность перед будущим
На первый взгляд, политика памяти – это вопрос об отношении к прошлому. Но не в меньшей степени – это вопрос об отношении к будущему. И не только в простой его постановке: «Без прошлого нет будущего. Нельзя идти в будущее – не сделав выводов из прошлого».
В данном случае дело в другом. В том, чтобы помнить о будущем.
В первую очередь о том, что жизнь не заканчивается сегодня – и будет еще и завтра.
О том, что завтра придется платить за сегодня – но и о том, что завтра тебе придется что-то оставлять тем, кто придет следом.
О том, что будущее не появляется само по себе, а хочешь ты или не хочешь, ты создаешь его сегодня своими действиями.
О том, что, создавая его сегодня, – нужно думать, каким ты его хочешь увидеть в итоге.
То есть в отношении будущего политика памяти включает в себя и память об ответственности перед завтра, и память о том, какие варианты будущего существуют.
И существует ли такая память или нет – прежде всего, характеризуется тем, в каком фокусе сосредотачиваются общественные дискуссии: на том, как оценивать прошлое – или на том, как и что создавать в будущем.
Похоже, что со времен 70-х гг. XX века, когда социально-политическая мысль, в том числе на Западе, создала многоцветие букетов футурологических концепций, ситуация в интеллектуальной сфере изменилась настолько, что вопрос будущего как прогнозируемой категории оказался устранен из фокуса общественного влияния.
Западная мысль остановилась на умирающей дискуссии о том, закончилась история или все еще нет. Причем практически отсутствуют отнесенные в будущее видения реальности как альтернативной сегодняшнему положению дел.
В той же степени, в которой они сосуществуют, – это либо некие средне- и ближнесрочные катастрофические прогнозы, либо отнесение к будущему римейков давнего прошлого, связанные с возвращением тех или иных вариантов Средневековья и даже Раннего Средневековья – причем не в качестве предупреждения об угрозе, а в качестве рекомендуемого желаемого устройства.
В России в этом отношении вопрос о будущем развитии еще во второй половине 80-х гг. оказался тотально подменен спорами о прошлом. Причем любая попытка найти и предложить варианты управляемого развития, движения в будущее на основании масштабных проектных подходов вызывает подозрение – или сознательно обвиняется в возрождении тоталитаризма.
Отчасти основа этого почти сознательного стремления части интеллектуального класса любыми путями не допустить создания масштабных проектов будущего, а тем более – развития на их основе, имеет своей основой патологическое стремление определенных элитных групп исключить из даже гипотетического пространства любой намек на необходимость напряжения, мобилизации, целенаправленного действия. Собственно, нелепое и несовременное представление о развитии на основе действия «незримой руки рынка», – это как раз мечта о таком движении, где элите не приходится ничего делать: все совершается само собой, на основе саморегулирования, без вмешательства самой этой элиты, за которой остается лишь «право жить», то есть наслаждаться преимуществами и комфортностью сегодняшнего привилегированного положения. Будущее при таком положении дел видится исключительно как сохранение в нем настоящего, сохранение собственного комфорта и привилегий.
Отсюда – снисходительно-презрительное отношение к тому, что объявляется «утопиями», которые трактуются не в их изначальном смысле («То, чего нет, но что может быть»), а в привнесенном и ложном: «То, чего нет и быть не может».
Собственно, все атаки на российское прошлое – это атаки именно на то в нем, что несло в себе черты целеустремленного и волевого созидания новой реальности, движения в будущее. Суть этих атак – попытаться продемонстрировать, что все устремления вперед ни к чему хорошему не приводили, смоделировать и навязать вывод о том, что главный урок отечественной истории – не стремиться к лучшему, а довольствоваться имеющимся. В этом плане можно сказать, что в определенном сегменте интеллектуального класса России вполне утвердился базовый алгоритм бесчеловечной теории Карла Поппера, суть которой в том, что никогда не нужно стремиться к лучшему: стремясь к нему, ты вовлекаешься в действие, которое, так или иначе, ограничивает твою свободу. Раб, восстающий против своего рабства, становится, согласно мысли этого мрачного философа, зависимым от предводителя восставших. И потому лучше ограничиться своей похлебкой и цепью – оставшись таким образом «свободным».
И вчера, и сегодня известная часть интеллектуального класса страны ненавидит и ненавидела Сталина не столько потому, что сочувствовала тем, кого представляла в качестве «жертв массовых репрессий», сколько потому, что больше любых гипотетических репрессий боялась любого общественного устройства, в котором так или иначе придется нести ответственность за то, чем занимаешься, но еще больше – того, что придется работать так, как при Сталине работала элита – уходя домой в три ночи и к девяти утра возвращаясь на работу.
Дело не в том, чтобы не думать о прошлом – дело в том, чтобы, думая о нем, не забывать о будущем. То есть думать о прошлом с точки зрения обеспечения движения в будущее – причем управляемого и проектного движения в будущее.
При этом, бесспорно, постановка вопроса о том, какое будущее мы хотим создать, почти невозможна и крайне сложна без ответа на вопрос: «А мы – это кто?» То есть без решения вопроса о самоидентификации и собственной идентичности. То есть – без споров об истории.
И с этой стороны приходится отвечать на вопрос, в чем большее основание национальной самоидентификации: в колоколах на колокольнях или в пушках победоносной петровской армии, выплавленных из этих колоколов?
В чем большее основание национальной гордости – в восстановлении ушедших в небытие церквей или в создании национальных космических станций?
Если в одно историческое время сносят церкви, но строят гиганты индустрии и отправляют в полет космические корабли, а в другое – строят на местах тех же церквей новоделы или даже восстанавливают остатки этих церквей, но топят свою космическую станцию и превращают в аттракцион свой самый совершенный космический корабль – какое из этих времен сто́ит его продления в будущем?
Политика памяти прошлого – безмерно важна, но политика памяти будущего важна еще более. Во-первых, чтобы ответить, какими мы хотим быть и какими мы станем. А во-вторых, чтобы осмыслить, в какие исторические периоды мы были созидателями, демиургами будущего, а в какие – отрекались как от своего будущего, так и от своей способности быть демиургами.
И главный вопрос политики памяти о прошлом и даже всей политики исторического просвещения – это сохранение и возрождение сохраненной ими памяти о стремлении в будущее.
Нужна новая социальная энергетика
У России сегодня много проблем, и перечислять их можно долго. По некоторым официальным данным, сегодня страна по экономическому развитию вышла лишь на 95 % от уровня РСФСР 1990 года.
Тридцать лет назад страну постигла катастрофа. Проблема в том, что страна так и не смогла полностью преодолеть ее последствия.
Одно из последствий этой катастрофы: в стране блокирована социальная энергетика; общество не видит целей развития, не видит, каким оно хотело бы быть.
Нужна новая социальная энергетика. Мотивационная система, которая не только сможет привлечь людей к действию – но сможет предложить такое действие, которое сможет стать для них стимулом к новому действию.
Сто лет назад красные победили «белых» не потому, что были храбрее их – красные победили «белых» потому, что несли с собой образы небывалого будущего.
Нельзя создавать Будущее, не опираясь на Прошлое. То, что в общественном сознании утвердилось представление о единстве и значимости всех периодов истории страны, – уже успех. И образы прошлого дают основу для образов будущего.
Но образы прошлого – разные. Потому что на разных этапах были значимы разные ценностные начала.
Российская цивилизация дореволюционного периода была великой. Советская цивилизация, продолжив ее, была не менее, а еще более великой: как писал Дж. Гэлбрайт, посетив СССР: «Здесь создан прообраз общества будущего, к которому человечество, увы, еще не готово».
Обе цивилизации были великими. Обе они были во многом едины – и можно обоснованно считать их фазами одной цивилизации. Но они были различны: форматом мироотношения и базовой политической культурой. Цивилизация России до 1917 года была цивилизацией, признающей мир таким, каков есть, и не требующим его сущностного изменения. Это была Цивилизация Постоянства.
Цивилизация Советской России/СССР – была цивилизацией, в которой мир воспринимался как несовершенный и подлежащий сущностному изменению. Это была Цивилизация Прорыва.
Если ставим задачу приоритета значимости Постоянства – образ цели окажется связан с дореволюционной Россией. Если задачу воссоздания алгоритма и энергии Прорыва – с Советским периодом.
Но сегодня стоит задача возрождения энергии именно Прорыва. Более того, есть все основания полагать, что в наступающую эпоху себя сохранить сможет только тот народ и та страна, которая сможет Прорыв превратить в Постоянство – и сделает константой своего развития.
Что в этом отношении значит само понятие «советское»? «Советское» в этом смысле – это весь тот мир, который был создан в стране за семьдесят лет Великого, в общем, Эксперимента.
Для кого-то советское – это синоним слова «совок» – то есть все заскорузлое, серое, убогое, очереди, давка в транспорте, разборы личной жизни на парткоме, унизительные выезды на овощные базы и на картошку.
Для кого-то, и, в общем-то для большинства, советское – это совсем иное. Именно потому большая часть общества и хотела бы, будь это возможно, вернуться обратно.
Но ведь это – как в старой притче: «Что ты делаешь, тачечник? – Не видишь – надрываюсь, везу камни… – А ты что делаешь, тачечник? – Разве не видишь? Я строю храм!»
«Советское» – это мир мечты. Пусть не победившей до конца – но находившейся в стадии реализации. «Советское» – это созданная, в конечном счете, самим народом промышленность. Победа в Войне. Построенные дома. Чувство надежности и безопасности. Лгут те, кто утверждает, что весь народ пребывал в состоянии страха, – народ (во всяком случае, его подавляющее большинство) считал, что он живет в самой свободной, самой передовой и самой справедливой стране – к сожалению, сейчас он так не считает. И дело здесь вовсе не сводится к пропаганде – пропаганда и сегодня рада была бы всем внушить, что они живут лучше, чем в Америке. Дело в том, что таким было, до определенного момента, общее настроение – и действительность, так или иначе, подтверждала эту уверенность.
Вот здесь, наверное, и есть главное в ощущении массами того «советского», которого им не хватает сегодня: мир реализуемой мечты. Понимание того, что потребление менее важно, чем созидание. Что материальное благополучие – лишь вторичная сторона жизни. Что дружба может быть важнее денег. Что может быть общество, где человек человеку – друг. Вера в торжество свободы и справедливости. Попытка бросить вызов всей предыдущей истории – и всему остальному миру – и создать свой особый, нигде не виданный мир.
Советское для массового сознания – это все те успехи, которые реально были, и поскольку люди, так или иначе, сами были задействованы в их достижении, эти достижения были тем дороже и тем явственнее.
Советское – это и оборона Ленинграда, и битва за Москву, Сталинград, и штурм Берлина.
Советское – это достигнутое величие в мире, Гагарин и выход в космос, атомные станции и великие стройки.
Противопоставление многими себя системе к концу советского периода несло не характер антисоветского протеста и не посыл к досоветскому началу. Оно несло в себе разницу между мечтой и достигнутым: не их противостояние, а требование их соединения. Требование дойти до мечтаемого.
Общество (точнее, его немалая часть) разочаровалось в КПСС не потому, что ему стали говорить о репрессиях, нелепостях и ошибках, бюрократизации и загнивании верхушки (которая была во много раз меньше загнивания власти в последние тридцать лет) – а потому, что КПСС отказалась строить коммунизм, предложив вместо него строить рынок.
КПСС отказалась от реализации той мечты, которую подарили народу ее основатели, под реализацию которой она получила от народа власть.
Значительная часть общества отказалась от советского строя не потому, что считала его плохим, – а потому, что хотела большего: более советского, более мечтаемого. Антисоветский переворот в основе своей был освящен «советской мечтой». В сознании большинства (минимум двух третей, а то и больше) – в тех или иных формах оживают старые слова Высоцкого:
Было время – в подвалах живали.
Но было время – и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
И в конце, куда надо, впадали.
Общество хочет получить не что-то «несоветское», а что-то «еще более советское». Не вернуться в «досоветское», что вообще нереализуемо, – а попасть куда-то в «сверхсоветское», «надсоветское». Так, чтобы от «советского» не отказываться, но чтобы еще лучше было.
В диалектике это называется «взять из прошлого все лучшее и пойти вперед».
Успех Путина в значительной степени заключается в том, что, неся в себе самом много «советского», он оказался органичен этим народным настроениям – и к тому же понял, что нужно не ломать их, а, с одной стороны, по возможности укреплять их, а с другой – на них опираться в своем движении.
Повторим: постсоветское общество может двигаться и развиваться, только вбирая в себя и используя в качестве опоры «советское». Более того, как ни парадоксально, но во всех своих целях и устремлениях оно подспудно, подчас не сознавая этого, основой их иметь будет, в той или иной форме, «советскую мечту». Иначе не получается.
У России сегодня слабая индустрия. Деградирует сфера образования и науки. У власти находится специфическая элита, не всегда способная определять долгосрочные цели развития.
Все это, в общем-то, очевидно. Как очевидно и то, что двадцать лет назад положение было намного хуже. И пороки системы были созданы не в 2000-е годы, а раньше: в 1990-е и в конце 1980-х.
Причем ситуация такова, что, с одной стороны, в общем-то, все понимают, что изменения нужны, в том числе и высшая власть. С другой стороны, те, кто обладает объективной возможностью изменить существующее положение, по совокупности причин либо на это не решаются, либо не знают, как это сделать. С третьей стороны, нужно признать, что представления о том, какие изменения на самом деле нужны, подчас прямо противоположны друг другу.
Нынешнее состояние России – это состояние «зависания». Процесс распада был приостановлен в начале 2000-х годов, в значительной степени благодаря Путину и путинистам разных фракций. Вопрос в том, чтобы не только не падать вниз, но осуществить прорыв. Технологический, производственный, социальный, ментальный.
Духовность – это замечательно. Но всякая духовность только тогда чего-либо стоит, когда на ее страже стоит современная армия и современная наука. Стратегический бомбардировщик не удастся сбить троеперстным крестом, ракетный удар не остановит взметнувшийся ему навстречу портрет Сталина.
Но для производственно-технологического прорыва нужна другая организация экономики, ориентированная не на быстрейшую и наибольшую окупаемость, а на программы развития, создание наукоемкой продукции. То есть на производство не того, что можно быстро и выгодно продать, а того, что обеспечит создание нового производства.
И вот здесь существует развилка: либо «назад в девяностые», либо «вперед в ХХI век». Стоять на месте – значит терять время и отставать все больше.
Есть две цивилизационные задачи: переход к постиндустриальному производству и создание системы, скажем так, социальной демократии при доминирующей власти тех, кто является носителем обеспечивающего это производство труда. Чтобы все это создать, нужно поменять экономику, реорганизовать производство и создать новую систему власти, то есть изменить производственные отношения, производительные силы и политическую организацию общества.
Стране и большинству общества это нужно. Определенным социальным группам – не нужно: и тем, кто экономически выигрывает от нынешнего состояния, и тем, кто получил возможность политически, интеллектуально и информационно их обслуживать. Они, естественно, заинтересованы в противоположном – даже не в сохранении статус-кво, а в возвращении в «допутинский» период. И они, естественно, сопротивляются и будут сопротивляться всему тому, о чем шла речь выше: и невозврату назад, и движению вперед. И нельзя двигаться вперед, не преодолев их сопротивление и их рубежи обороны.
Советский период значим не тем, что восстановил Старую Империю. А тем, что создал еще более мощную Новую Империю: взяв достижения прежней, он качественно изменил внутренние основания, сделав ими не Постоянство, но Прорыв. Кризис последней наступил именно тогда, когда она попыталась формы, созданные для Прорыва, заполнить основаниями Постоянства: это все равно, что сначала пересесть из телеги на велосипед – а потом перестать крутить педали, решив отдохнуть, как в телеге.
Стране, людям и обществу – обидно. И они всё чаще ностальгически вспоминают о том, когда они чувствовали свою страну мировым лидером и маяком исторического прогресса. И тоскуют по той мощи и уважению, которые оказались заменены на многообразие товаров повседневного потребления.
Им хочется вернуть мощь и величие СССР – но не хочется расставаться с товарным изобилием на полках. И возникает вопрос: что России взять с собой из советского наследия, чтобы стать такой же сильной, богатой и уважаемой, каким был Советский Союз? Но дело не только в этих материальных факторах силы.
Брать из советского прошлого нужно не столько то, что удалось создать, сколько то, что позволило всё это создавать со скоростью, опережающей развитие лидеров остального мира.
Вообще в советском начале можно выделить, как минимум, три пласта.
Самый последний и чаще всего вспоминаемый – пласт благополучия, стабильности и гарантий социальной справедливости, отождествляемый, в первую очередь, с «советским викторианством» – брежневским периодом.
Второй, более глубокий, – это пласт динамичного роста, наступательного фронтального порыва: пласт Космоса и Целины, пласт Победы и создания Великой Индустрии.
Третий пласт – это именно то, о чем шла речь выше: пласт романтики и мечты, железного натиска и штурма старого мира. Почему победили красные? Конечно же, потому что они землю крестьянам дали, а белые так и не нашли в себе смелости это сделать. Это правда. Но еще и потому, что в походных котомках красных конников лежали зачитанные томики «Города Солнца» Томмазо Кампанеллы.
Белые говорили: «Мы вернем старое – привычное и святое». Красные говорили: «Мы дадим людям самим построить Новый Мир».
Первые несли с собой тоску по утраченному. Вторые – мечту о небывалом.
Когда-то основные достижения советского общества описывали как перечисление свершений: коллективизация, индустриализация, культурная революция, Победа в Великой Отечественной войне, Целина, Космос, мощная промышленность, опережающее развитие науки, бесплатное здравоохранение, всеобщее образование, на мировом уровне признанные достижения культуры и искусства, уверенность в завтрашнем дне, растущее материальное благосостояние, отсутствие безработицы, плановое ведение хозяйства.
На самом деле – без всего этого идти вперед действительно нельзя. Даже без планового хозяйства: чего стоит рыночное, можно увидеть на примере истории российской экономики последней четверти века и четырех кризисов: 1992, 1998, 2008, 2014, 2020 годов. А еще – на примере перманентного кризиса мировой экономики, судьбы Греции, Италии, Испании, Португалии.
По недавно полученным данным Левада-Центра, 55 процентов граждан называют лучшей экономической системой «ту, которая основана на государственном планировании и распределении», и лишь 27 процентов – «ту, в основе которой лежат частная собственность и рыночные отношения».
Но всё это относительно вторично. Наука, политическая организация, промышленность, социальная сфера, военная мощь, Атом и Космос – всё это несомненные и, вместе с тем, во многом растраченные, разрушенные, по дешевке распроданные сокровища советской эпохи.
Но именно сокровища. Маркс в свое время резко разделял и в чем-то противопоставлял сокровища – капиталу. Сокровища – это накопленные богатства, которые можно либо хранить, либо тратить, но они конечны. Капитал – это самовозрастающая стоимость. Это то, что производит богатства и в своем функционировании постоянно расширенно их воспроизводит.
Брать с собой сокровища советской эпохи – то из них, что сохранено или может быть восстановлено, конечно, нужно. Но недостаточно, потому что нужно брать капитал. То есть то, что постоянно толкало СССР к развитию, сделало ведущей державой мира и заставляло элиту США приходить к пониманию, что ее соревнование с Союзом обречено на поражение, – до тех пор, пока, к ее изумлению, его новые лидеры сами не отказались от соревнования и решили капитулировать, заодно поделив созданные сокровища и отрекшись от создавшего их капитала.
И здесь опять возникает вопрос о том, что есть капитал советского периода. То есть о том, что качественно отличало советско-революционный период от досоветского. Если использовать патриотическую терминологию, в чем коренное отличие Красной империи от Белой.
Дореволюционная Россия была традиционным обществом, обществом Постоянства, которое время от времени прерывали стремительные рывки – иначе оно вообще не смогло бы угнаться за временем, но в целом это было господство традиции (а до петровского прорыва – общество обычая).
1917 год – точнее, Октябрь 1917 года – стал рубежом перехода и России, и мира к обществу Прорыва. Начало создаваться общество советского Фронтира, общество Познания и Созидания.
Прежде мир воспринимался как в основном неизменный, в котором человек принимает его как данность и к нему приспосабливается. Советский период – это состояние, когда мир рассматривается как в основном изменяемый, подвластный человеку, но изменяемый не произвольно, как это было сделано после 1985 года, а на основании законов окружающего мира. Но: изменяемый – и это главное.
Отсюда суть советского периода, тот его капитал, который всё время толкал его вперед, – это новое мироощущение, ощущение способности менять мир, если существующий мир не самый лучший из миров, и принимать вызов, решившись на построение Нового Мира и нового общества.
И ядром этого ощущения являлось сознание того, что потребление – не главное. Это средство; главное – это созидание. Не созидание как средство для потребления, а потребление как средство для созидания. Мир изменяем, а познавать, творить и созидать – интереснее и важнее, чем потреблять. Это – центральный пункт советского наследия и советского мира.
О чем угодно можно спорить, но нужно определять узловые точки, когда приходится признать: если период с 1961 года по 1986 оказался более успешным, чем период с 1987 по 2012, значит, методы первого периода более эффективны, чем методы второго.
Думать, что другие страны и транснациональные корпорации будут давать деньги на то, чтобы Россия становилась в 21 веке технотронной капиталистической сверхдержавой, – все равно, что рассуждать о возможности турецкого султана стать римским папой: им это не нужно и им это опасно. Если они и будут давать на что-то деньги, – то только на то, чтобы она ею не стала. Значит, решать свои задачи нужно ей самой.
Сосредоточить средства на ключевых направлениях. Отработать технологии. Создать определяющие будущее технологическое наступление ключевые плацдармы. Прорваться и закрепиться на них – и подтягивать отстающие отрасли. Честно сказать людям о целях – и признать, что это будет нелегко. И идти вперед, каждую неделю публично говоря о том, что удалось, а что не удалось. И что помешало.
Вопрос прагматики. Создать свободное общество можно, только создав экономику свободного общества на пути технократического прорыва. Технократический прорыв в полной мере возможен только при опоре на готовность человека открывать, изучать, конструировать, строить.
Во всех драматических процессах, связанных с эпидемией нового коронавируса, нет ничего принципиально нового и необычного. Суть ведь не в особенностях данной инфекции – суть в том, что люди сталкиваются с неким смертельным вызовом, противостоять которому они не готовы. И мечутся в отчаянных попытках от этой угрозы спастись.
И абсолютно неважно, в чем суть этого вызова: в выходящих на поверхность планеты из океана саламандрах, в негаснущем пожаре на тихоокеанском острове, сжигающем атмосферу земли, в вырывающихся на свободу из заповедников и плантаций хищных трифидах, в занесенном на планету вирусе – или в вирусе, вырвавшемся из военных лабораторий.
Среди сразу всплывающих в памяти почти классических работ можно вспомнить «Войну с саламандрами» К. Чапека, «Пылающий остров» А. Казанцева, «День Триффидов» Д. Уиндема, «Почти как люди» К. Саймака, «Стальной прыжок» Пера Валё, сюжет Планеты «Надежда» в «Жуке в муравейнике» А. и Б. Стругацких, да и, с оговорками, их же «Волны гасят ветер», а также «Звезды – холодные игрушки» С. Лукьяненко.
Последняя из названных книг интересна заложенной версией образования цивилизации «Мира Геометров», главную роль в которой играют Наставники, которые стали спасителями и учителями, определяющими все основные моменты развития планеты, сделавшие ее могучей цивилизацией Добра, Дружбы и Мира. И почти никто не знает, что Наставники потому смогли спасти цивилизацию и победить эпидемию, что именно они и создали смертельный вирус, одновременно создав и противоядие от него. Просто наступает момент, когда мир оказывается неспособен противостоять внезапным, почти безликим угрозам – и должен либо вымереть, либо радикально измениться.
У Пера Валё заражение тоже происходит в рамках операции по повышению управляемости общества – только выходит из-под контроля, парализовав все структуры управления обществом.
Все это было описано: и в названных выше классических произведениях, всерьез осмысливающих проблемы угроз современного мира, и в массе запугивающих антиутопий, одним из смысловых стержней которых является постулат: прогресс – невозможен, лучшего мира создать нельзя, а человек по мере истории либо так и остается тем же дикарем, либо становится еще хуже.
Конструкт всех указанных моделей основан на осмыслении реальных противоречий развития мира. С одной стороны, мир становится все более взаимозависим и коммуникационен, а угроза, которая триста лет заглохла бы в рамках своего региона, вырывается в окружающий мир, не успевающий ее осознать и подготовиться к ней. С другой стороны, мир хотя глобально и взаимосвязан, но в плане управления на деле раздроблен и не готов отмобилизоваться в противостоянии наднациональной угрозе.
И к тому же – мир разделен не только слабостью наднациональных институтов управления, он разделен интересами. В первую очередь даже не национальными, а сословно-классовыми. И претендующие на наднациональность транснациональные корпорации противостоят своими интересами общим интересам мира во много раз в большей степени, чем последним противостоят интересы национальных государств.
Национальные государства вынуждены одновременно противостоять и нависшей наднациональной угрозе (в данном случае тому же «ковиду-19»), и угрозам со стороны транснационалов и других национальных государств. То есть возникает ситуация, когда опасность транснациональных угроз возрастает просто в силу возрастания взаимозависимости мира, а способность координировать свои действия в противостоянии им – не может преодолеть порог общей разобщенности интересов.
Возникни нынешняя эпидемия «ковида» в той или иной, тем более не приморской провинции Китая триста лет назад – о ней мало кто смог бы и узнать: ограниченный характер коммуникаций мог не дать вирусу распространиться быстрее его естественного ослабления.
С другой стороны, возникни эта же опасность полвека назад на территории стран советского блока, ее блокировали и задавили бы в считанные недели. Возникни же она на другой половине планеты, ее, скорее всего, просто не допустили бы на территорию стран социализма.
Возникни та же угроза эпидемии в «Мире Полдня» Стругацких, ее блокировали и уничтожили бы силами всей планеты при общепланетной власти Совета Земли и спецакциями КОМКОНа-2.
Сегодня угрозы уже становятся наднациональными, а способности у человечества к наднациональному действию и наднациональной координации нет.
На первый взгляд – здесь-то и мог бы возникнуть вопрос и запрос на пресловутое Мировое правительство.
И действительно, без подобного правительства будет становиться все сложнее преодолевать подобные угрозы, которых в силу разных причин будет становиться все больше в ближайшие годы и десятилетия.
Но здесь возникает другое противоречие: уже между глобальным характером мировых взаимосвязей и частным характером интересов крупных политико-экономических субъектов в этом же мире.
Иначе: если бы в современном мире Мировое правительство и возникло – это не было бы общее правительство всей земной цивилизации. Это было бы либо правительство транснациональных корпораций, подчиняющих весь мир и все национальные государства своим экономическим интересам, либо правительство наиболее сильных национальных держав, подчиняющих весь остальной мир и все остальные национальные государства национальным интересам своих правящих групп, имущих классов и кланов.
То есть, с одной стороны, нарастание транснациональных проблем требует единого управления Землей. С другой – создание подобного единого управления может идти либо в векторе тех же «Советов Земли» И. Ефремова и А. и Б. Стругацких или «Мировой республики Советов» – то есть в векторе создания социалистической системы в общемировом масштабе, реальные основания которой в современном мире крайне сложно было бы увидеть, несмотря на возрастающее могущество Красного Китайского Дракона и ту быстроту и эффективность, с которой он блокировал и подавил инфекцию на своей территории. Либо в векторе «Железной пяты» Дж. Лондона (1908) – общемировой олигархической диктатуры (почти то же самое – «Мир Торманса» И. Ефремова).
Только вариант «Железной пяты» в мире противостоящих транснациональных интересов также мало оказался бы способен к противодействию нарастанию транснациональных угроз, как Евросоюз – к борьбе с «ковидом-19».
Проблема сегодня та же самая, что стояла при описании в классической литературе всех подобных сценариев: мир не готов к отражению транснациональных угроз. И человечество должно будет делать выбор: либо изменить систему и условия своего существования, упразднив систему рынка и частной собственности, либо согласиться на самоуничтожение.
Вообще-то, это именно то, что имел в виду выдающийся писатель-фантаст и философ Иван Ефремов, когда писал о своем «Пороге Синед Роба»: цивилизация, не сумевшая вовремя перейти к Обществу Познания и Созидания и вырваться из-под гнета «инферно» до выхода на этап транснациональности, может уничтожить сама себя в ходе собственного развития. Современное человечество не должно этого допустить.
