— Иван, вы недавно написали книгу «Запах фиалки». Про то, как война в Сирии изменила гламурного московского журналиста. Это же сценарий к фильму. Фильм-то будет?
— Надеюсь, что да. Честно говоря, я стесняюсь выяснять. Сценарием сейчас занимаются художники. Если я им вдруг потребуюсь, с удовольствием сделаю все, что они скажут. А пока чего лишний раз лезть?
— В книге есть что-нибудь личное, там Охлобыстин присутствует?
— Да. Собственные мысли нужно озвучивать прямо, избегая метафор. Потому что недосказанность или извечно саркастическое отношение приводит к равнодушию. Сейчас, например, плохим тоном считается упоминать про «Крым наш». Мой главный герой это декларирует, стреляя в объективы… Ну, не буду рассказывать. Или Дамаск. Я был в Дамаске еще в 90-е. Это прекрасный, красивый город. Там могила Саладина, дворцы из хрусталя — это не описать. И потом Дамаск — одна из цитаделей ортодоксального православия. Для меня это вдвойне интересно.
— Все, что вы делаете — фильмы, книги, публикации, — это творческая самореализация или миссия?
— Не может быть художника без миссии. Если тебе люди доверяют личное время, у тебя перед ними обязательства. Не может быть оправданий скучному фильму. Человек, заплативший деньги, не должен получить «скучно и недопонято». «Они не поняли меня», — сказал художник.
Значит, это плохой художник. Все великие, даже самые замороченные, были поняты, причем в то же мгновение, как были предъявлены. «Черный квадрат» Малевича тут же нашел обоснование. Есть очень много пустоцветов, которые под «непонятностью» маскируют отсутствие смысла. Реализуют себя любимых. Но честно ли их отношение к людям? Так что волей-неволей я соблюдаю, положим, сюжетную конструкцию, чтобы не скучал человек. Описательный момент максимально в этой книге минимизирован, там много движения. С другой стороны, чтобы пространно описывать Дамаск, даже таланта Резерфорда или Гиляровского не хватило. Больно древний город.
— Ну вы же все равно считаете себя талантливым человеком, гениальным?
— Все себя считают гениальными. В череде всех себя считающих я корю себя за то, что такой лентяй, поскольку мог бы делать больше, и оправдываю себя тем, что тогда бы мое творчество вышло на поток. Имеют смысл даже не деньги, а ощущение того, что ты стал больше после появления книги или фильма. Это важнее, чем гордыня. Гордыня имеет практические обоснования, а это мистика чистой воды.
— Сказки не пробовали писать никогда?
— Это самое сложное. Это вершина литературы. Фантастика, которую я пишу, — та же сказка. Есть в литературном мире определенный снобизм по принятию фантастики, хотя, начиная с Анджея Сапковского, она сложилась в самостоятельный жанр, она не менее достойная дорога к сердцу читателя, чем драматические произведения. Фантастика формирует нас. Вообще способность к фантазии — это вершина интеллектуальной деятельности. Мы же сначала придумываем, потом реализуем на практике.
— Так планируете когда-нибудь взяться за сказки для детей?
— Может быть, даст Бог, если у меня хватит сил. У меня был цикл смешных рассказов «Дачные поверья». Но они для взрослых и больше походят на журнал «Ералаш», нежели на художественное произведение.
— Кто будет главным персонажем сказки, навскидку?
— Обычный человек. Но взрослый, не ребенок. Ребенок — это высший уровень, маленький ребенок онлайн связан с этим массовым бессознательным, с космосом. При этом ребенок — просто недоразвитый взрослый. Важно, чтобы ребенок эту информацию тоже знал и принимал правильно. Не как уничижительную, а как достоверную. Тогда со временем он будет правильно относиться и к своим детям. Это не означает, что он не будет их любить, наоборот.
— Вы когда-нибудь сталкивались в жизни с чудом?
— Чудо — это нарушение известных физических законов. Я видел не так давно, как появилась кровь на иконе. Чудо, что сейчас я такой, какой есть, что у меня семья, потому что нельзя сказать, что я был стабильным членом общества. Чудо, что меня сделали священником, что мои дети родились здоровые — в звонкие 90-е я жрал что попало. Рок-н-ролл, Sex Pistols, жизнь в стиле дэд-металл. Меня окружают совершенно прекрасные люди, я ни одного из них не заслужил.
— Вы себя считаете хорошим человеком?
— Боюсь, что я равнодушный. В отличие от Оксанки (жена Ивана Охлобыстина Оксана Арбузова. — «ВМ»), я могу пройти мимо некоторых вещей, мимо которых она не пройдет. Или умение прощать, например. Не скажу, что я памятозлобивый, но я с юмором отношусь к прощению. Я же не судья, чтобы судить людей, не милиционер. Взятку мне за это не дадут.
— А хотелось в детстве быть тем же судьей или милиционером?
— В данном вопросе я всегда чистоты намерений придерживался: с детства хотел быть волшебником. И только в 8-м классе сделал вывод, что это невозможно, и решил стать режиссером. А вот сейчас я уже сомневаюсь, что был тогда прав. То, что мы называем волшебством, разлито вокруг, во всем. Просто мы относимся как к очевидному к вещам неочевидным.
— А как вы пришли к церкви?
— Мы познакомились с Оксаной, я влюбился. Оксана — огонек, я — огонек. Мы поняли, что самоуничтожимся, произойдет взаимная аннигиляция, и требуется что-то, что будет нас стабилизировать. И почему-то мы решили, что это должна быть церковь. Мы сразу нашли адекватного священника, без дикостей, хотя много было в те времена крайностей. И с тех пор мы у него окормляемся. Тысячу наших мелких скандалов он погасил. Ведь крупное начинается с мелкого: «не там ты положил свои наушники» — и все, скандал, развод, а потом он ее застрелил из ружья и сам выкинулся из окна…
Такая ерунда может произойти. И нас от этой ерунды священник оградил. Мы начали ходить в церковь. Потом я стал алтарником. До этого у меня минимум было представления о церкви. Я только в 9-м классе крестился. Папа-коммунист отнесся к этому ласково-сентиментально…
Прошли годы, я уже в кино снимался — однажды друзья попросили меня отвезти одного архиепископа в Софрино. Он выглядел как инженер-практик: в костюмчике, со старым дипломатом. Мы много в дороге разговаривали, потом он сказал, что мне нужно быть попом, и в приказном порядке через какое-то время рукоположил сначала в дьяконы, потом в священники… Однажды протоиерей Дмитрий Смирнов спросил меня: «Снимаешься?» — я говорю: «Вроде нельзя», — а он: «Не сходи с ума. Кормчая (главная книга бытовых постановлений Православной церкви. — «ВМ») писалась за 400 лет до появления братьев Люмьер. Там ничего нет о кино». Тогда я попросил у патриарха Алексия разрешения вернуться в кино, и он дал его.
Правда, я пока не могу служить литургию: «запрещен к служению, пока снимается в кино», но остаюсь священником. Я могу благословлять, исповедовать, но не могу отпускать грехи — это техническая составляющая исповеди, и ее может сделать рядом стоящий священник. Хотя это не очень деликатно по отношению к отцам исповедующим. Вот когда я перестану сниматься в кино…
— Когда это будет?
— Не знаю. Я надеялся, что в этом году. Бомбил все лето на четырех проектах. В результате выкупил дом, сейчас котел меняю. В службе есть свои сложности, минусы. Но мало что может сравниться с внутренним освобождением человека, выходящего из церкви. А кино тоже не оставишь. Девушка может уехать из деревни, а деревня из девушки — нет. То же самое со мной и кино. Куда я дену цеха любимые, гримерш своих, с которыми по 20 лет на разных проектах работали?
— «Не сотвори себе кумира», но вас любит публика…
— Они просто меня не знают. А если серьезно, то Господь нас любит и делает все так, как мы хотим. Я хочу жить в комфортном мире — я живу. Не всегда это выходит вчистую, обязательно какие-то проблемы могут возникать, но, как правило, если ты начинаешь изучать, из-за чего они, понимаешь, что где-то сам накосячил до этого. Где-то было разрушено прямое течение бытия.
— Вы совершали поступки, за которые до сих пор стыдно?
— Во 2-м или 3-м классе я засунул в мешок кошку и об стенку разбил. Меня тогда сильно интересовали вопросы жизни и смерти. Помню, купили мне двухколесный велик. Это было абсолютное счастье. И вот мы с деревенскими пацанами (жил я тогда у бабушки под Малоярославцем) все, что надо, надули, подкрутили, поправили, подняли сиденье, я сел и в самый момент торжества неожиданно осознал, что я умру. Три дня меня колотил ужас. Из глубин души. Я даже не знал, что есть такие двери внутри нас. Я прятался в кладовке, не мог уснуть… На третий день, видимо, психика устала: скорее всего, это была какая-то разновидность панической атаки (Господь так мудро все устроил, что всему можно найти научный эквивалент). И сознание выдало на-гора, что я бессмертен. Я тут же всем своим друганам, замызганным деревенской грязью пацанам и девчонкам, сообщил, что, когда я умру, все должны веселиться, потому что я уйду во что-то прекрасное.
— Значит, убили кошку…
— Да, из научного интереса. Стыжусь этого. А вообще я к животным очень хорошо отношусь. Например, у нас дома живет ши-тцу Глафира. Единственное животное, от которого нет насморка у моей супруги. Почему-то у нее аллергия стала проявляться. Из-за того, что много рожала, видимо. Я прихожу домой, говорю: «Глафира, раскобянилась, раскобянилась!» — она ложится, лапы расставит, чтоб я ей брюхо чесал. Умная, смешная. Скандалит, выполняет свои функции по охране периметра. Маленькая, косая, лупоглазая, с бородатой мордой и басовитая. Оксана, когда забрала ее из магазина, вылечила от всех болезней, хотя та ничем не болела, я уверен. Она ей чистит зубы и моет попу перед сном, потому что собачка спит с ней. Такая нахалка. Ее все любят, таскают. До Глафиры был джек-рассел. Ну это набитый дурак. Просто кусок мяса метался по дому.
— Есть у вас страхи?
— По большому счету, нет. Всякое было: и на одной руке висел над пропастью, и веревки лопались подо мной, и парашют не раскрывался, и ножами меня вспарывали. Мне 52 года, а Оксана только вчера обнаружила у меня седой волос. Внуков я себе обеспечил (у Ивана Охлобыстина шестеро детей. — «ВМ»), они будут у меня толпой бегать. Зная наших детей — мы сами были такие энергичные — все свалят на нас с Оксаной.
— Кстати, об «Интернах». Как вам ваш герой Быков?
— Нормально. Ребята сделали из него все, что могли сделать приличного. Слава богу, в сериале мало было похабени. Мы с ней боролись. Когда мы поняли, что крутиться уже негде, всем коллективом отказались сниматься. Но пять с половиной лет снимали сериал!
— А зрителю все равно мало.
— Зато он не оскорблен. Нас так любили все это время, было бы преступно разочаровывать людей. И деньги нам предлагали побольше, чтобы сериал продолжить, но мы сказали: «Да, мы можем продолжить, но через несколько месяцев все превратится в «Дом-2».
— Не могу не спросить, как будете Новый год праздновать.
— Лет 15 назад мы с женой поняли, что нет больше того детского ощущения от встречи Нового года, как было когда-то. И мы стали ходить на службу. В 10 вечера она начинается, в 12 мы причащаемся, к половине первого — дома, и начинается вся эта чепуха, связанная с Новым годом, включая песню про тещу, поездки к родителям, обмен подарками, объезд гостей, отвоз пьяненького товарища, привоз пьяненького товарища. Вот так — здорово! И в этот раз будет все, как всегда. Счастье — это такая вещь, которую нельзя пускать на самотек.
