Создание образа будущего России – одна из самых актуальных задач последних лет. Её пытаются решить общественные организации, интеллектуальные клубы, политические партии. Но в каждой из подобных попыток, как правило, образ будущего мыслится в отрыве от образа человека будущего. Он в представлениях интеллектуалов, видимо, должен возникнуть сам собой под влиянием грядущей экономики, политики, этики, производства, по принципу «будущее выстроено – поселим в нём людей». Но образ будущего и образ человека друг без друга невозможны, им предстоит взаимообусловить друг друга, иначе человек может оказаться в грядущем чужаком, а грядущее зайдёт в тупик без осознающих, что «будущее не придёт само, если не примем меры». Святые, говоря о Царствии Небесном, говорили и о преображении земной сущности человека. Строители «светлого будущего» прописывали моральный облик его насельников в кодексах, изображали нового человека на плакатах, в скульптуре, литературе и кино, этот новый человек нарождался в настоящем, но и оставался горизонтом, перспективой, вектором движения.
Примечательно, что все мы ведём речь не о проекте, матрице, алгоритме или модели, но образе будущего. Само слово «образ» родственно глаголу «обрезати». Эта этимология свидетельствует о том, что образ возникает из действительности, когда от неё отсекается всё лишнее, второстепенное, когда происходит фокусировка на самом главном, на том, чему предстоит разрастись и преумножиться во времени. То есть образ – не фантазия, но прозрение грядущего в настоящем.
Образ неразрывно связан с жизнью, мотивирован ею, но одновременно — это художественное понятие. Образ – замковый камень художественного мира, потому будущая реальность всегда возникала во многом благодаря творчеству. Не умаляя значения иных видов искусств, всё же нужно признать, что первостепенен для нас образ литературный. Как цивилизация мы возникли благодаря слову и по-прежнему остаёмся словоцентричны. Литература — хранительница культурных кодов, «общий язык» поколений. Русский человек благоговеет перед словом, не любит трепать его, не сводит его к средству коммуникации. Мы знаем цену молчанию. Мы сохранили незамутнённым богослужебный церковнославянский язык, обогатили им язык светский. Нам без перевода внятно то, что создано на нашем языке триста лет назад, мы единоязычны и единокнижны с десятками поколений наших пращуров. Всё, что противоречит этому, пока, благо, не норма.
Бытие литературы разворачивается в трёх сферах: собственно создание литературных произведений, рефлексия литературы (критика, литературоведение, философия литературы, при которой разговор о художественном произведении конгениален самому произведению, например, «Поэтика Достоевского» Бахтина) и преподавание литературы.
Как и всякое явление действительности, литература пребывает во времени, но это время не подчиняется ни физическим, ни историческим законам, у него особая хронология, особые отношения с прошлым, настоящим и будущим. Русская литература всегда действовала на опережение, не только фиксировала жизнь, но и обгоняла её, не литература становилась продолжением жизни, а жизнь – продолжением литературы. Отсюда гоголевское суждение о Пушкине: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет».
Отсюда — свидетельство поэта-фронтовика Бориса Слуцкого о знаменитой поэме Твардовского «Василий Тёркин» во время войны: «Тип солдата, казавшийся начисто выдуманным, всё чаще попадался на глаза и не скрывал своего литературного – от Василия Тёркина – происхождения».
Отсюда промыслительная незавершённость русской литературы. Русская литература – это не только написанное, но и недописанное, и ненаписанное. Не только изданное, но и оставшееся в набросках, планах и замыслах. Сожжённые второй том «Мёртвых душ» Гоголя и продолжение «Они сражались за Родину» Шолохова, обретённая из черновиков «Счастливая Москва» Платонова, незавершённые «Вадим» Лермонтова, «Жизнь Клима Самгина» Горького, поэма «Рай» Юрия Кузнецова, замысленное Достоевским «Житие великого грешника». Всё это, оборванное авторской волей или авторской смертью, не кануло в лету, а стало грибницей русской литературы, её ноосферным заделом.
В идеале все три сферы бытия литературы: творчество, разговор о творчестве и преподавание, — должны быть устремлены в будущее. Примером тому стала советская эпоха, которая в литературном и в образовательном процессе сумела осознать наследие минувшего как актуальное настоящее и нарождающееся будущее. Советская эпоха спаяла свою литературу с Пушкиным, Тургеневым, Некрасовым, Толстым — не потому, что хотела видеть в них предвестников революции, а потому что стремилась уподобить историческое время вечно стремящемуся вперёд литературному времени. Литература XVIII и XIX века, дворянская по своему происхождению, стала достоянием, культурным кодом каждого. Однажды услышанные в советской школе строки: «Я помню чудное мгновенье…», «Сквозь туман кремнистый путь блестит…», «Люблю грозу в начале мая…», — на всю жизнь оставались с тобой.
Советские Ломоносов и Державин, Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Фет – это довоплощённые, дораскрытые, с прежде неведомыми смыслами авторы. Человек «светлого будущего» оказывался в этом будущем рядом с классиками и не мыслил себя вне литературы. Поэтому критики и литературоведы оказывались важны не менее писателей. Разговор о поэзии становился поэзией, размышления о прозе — философскими эссе. В домашних библиотеках не только филологов, но и «рядовых» читателей можно было встретить книги Лихачёва, Аверинцева, Лотмана, Скатова, Кожинова, Бочарова, Непомнящего.
Отсюда — величие советской литературы, осознание того, что ты — со-зидатель грандиозного будущего, затеянного твоими предшественниками ещё в ином веке, в иной империи. Отсюда соцреализм – не просто как творческий метод, но учение: эстетическое, социальное, философское. Писатели – не просто служители муз, а «инженеры человеческих душ». Отсюда литература – дело державное, а Фадеев – «министр литературы». Не только советская литература зиждилась на великой традиции, но и литературное наследие подпитывалось советским величием. Это взаимоукрепление и рождало образ будущего и образ человека в нём.
Худший же вариант бытия литературы — тот, при котором все три её сферы обращены в прошлое. Когда в прозе XXI века изображается деревня в духе Белова и Распутина. Когда поэты продолжают бродить по исхоженным тропам Рубцова. Когда критика сводится к пересказу сюжета, а литературоведение — к шаблонным анализам уровней текста. Когда преподавание литературы ограничивается её историей, отчего ученикам и студентам кажется, что литература давно умерла, а современное слово живёт в блогах, постах и комментах соцсетей.
Сегодня мы с трудом вытаскиваем литературу из подобного состояния. Для общества необходим новый тип героя. Он нарождается постепенно, не во всей полноте, проступают лишь некоторые его черты. Пока это герой настоящего, но не герой будущего. Рождение героя происходит так тяжело из-за постмодернизма, который, уничтожив в литературе многое, убил и героя, причём не как воплощённый социальный тип, не как индивидуальную авторскую находку, а как литературную категорию. Убил того, кто движет сюжет, становится носителем языка и «мысли великой», является сгустком времени. Но век постмодернизма, отменившего прошлое, настоящее и будущее, уже не долог. Окончательно сойдя на нет, он откроет дорогу герою будущего, а значит — человеку будущего.
Пока же необходимо пристально высматривать в нынешних литературных героях черты грядущего. Необходимо вернуться к вдумчивому разговору о литературе как к разговору о жизни. Необходима интерпретация литературы и даже интерпретация интерпретаций. Нужен «эффект Тёркина»: такого в жизни нет, но я хочу, чтобы он появился.
Необходимо особое преподавание литературы как грядущего, которое свершается сейчас. Необходим живой диалог учителя и ученика — не дидактика по чужому конспекту, а столкновение или слияние читательских восприятий. Необходим возврат к чтению как к проживанию иных жизней.
Преобразование или преображение – это одновременно и создание, и воплощение, и перемена образа. Не случайно Томас Манн называл европейские литературы «великими», а русскую литературу «святой». Думается, он, иностранец, ощутил её преобразовательный потенциал, её способность к образотворчеству там, где иные пытаются изменить мир «железом лишь и кровью». Русская литература духоносна. В ней живёт тот дух, который пробудил Адама, который парил над водами Иордана, который сошёл на апостолов и сделал их всеязыкими. Потому русская литература угодна Богу. Он доверяет ей будущее.
