Вкратце темы декарбонизации и так называемого «зеленого перехода» (он же – глобальный энергопереход) мы касались в одной из недавних статей. С тех пор на российском и международном уровнях в сфере экологии и климатических изменений произошли очень важные события, которые нуждаются в дополнительном пояснении.
После состоявшегося Климатического саммита ООН в Глазго все поняли: экология стала одной из главных политических тем в мировом масштабе. Она серьезнее, чем борьба с терроризмом и наркотрафиком, нераспространение ядерного оружия и так далее. В ближайшем будущем продажа квот на выбросы CO², договоры об углеродной нейтральности и другие соглашения в этой сфере станут чуть ли не главной темой международных переговоров в формате G7 и G20, на площадках ООН и других международных организаций. Грозит ли это чем-то России и можем ли мы это как-то использовать в своих целях?
Очевидно, что собственно экологию и глобальное потепление пока можно вынести за скобки и оставить эти вопросы специалистам-климатологам. Ведь так или иначе мы имеем дело с новой глобальной повесткой, которую уже нет возможности игнорировать. Вернее, ее можно игнорировать, но для России это будет как минимум контрпродуктивно по целому ряду причин.
С момента подписания известного Парижского соглашения по климату в 2015 году прошло по историческим меркам не так уж много времени, но экология с тех пор окончательно стала ядром европейской политики и даже экономики. Европейцы берут на себя все новые обязательства (например, Европейский совет решил сократить выбросы парниковых газов к 2030 году на 55, а не на 40 процентов). Это можно было бы отнести к внутренним делам европейских стран, если бы бюрократия ЕС не политизировала этот вопрос в диалоге с третьими странами. Евросоюз уже регулирует доступ на свой рынок и предоставление любой помощи в зависимость от того, насколько визави готовы идти по предложенному «зеленому» пути. Речь о декарбонизации, сокращении выбросов, подключении к механизмам продажи квот на выбросы, введении специального карбонового налогообложения и достижении климатической нейтральности в обозримой перспективе. Если таких намерений у любой неевропейской страны нет, то импортируемые из этих стран товары будут как минимум облагаться дополнительной пошлиной.
Для России это особенно важно, поскольку к 2023 году ЕС планирует ввести углеродный налог на импорт продукции из тех стран, где превышены выбросы парниковых газов. И считать объем российских выбросов, если мы не сработаем на опережение, европейцы будут сами. В первую очередь это коснется российских поставок черных металлов, угля, газа и нефтепродуктов, алюминия, цемента, удобрений и продуктов нефтехимии. Для России с ее структурой экспорта, половина которого приходится на топливно-энергетические товары, потери по самым скромным подсчетам могут составить десятки миллиардов долларов. Евросоюз отнюдь не собирается на этом останавливаться: бюджетное планирование на 2021–2027 годы предусматривает, что декарбонизация и углеродная нейтральность должны стать одной из целей проектов и программ, под которые выделяются бюджетные и кредитные средства. Таким образом, углеродная нейтральность из популистского лозунга превращается в обязательное и юридически обязывающее предписание.
Если же переключить внимание с вопросов климата на экономику, то здесь Европа «зеленым переходом» решает целый ряд задач: 1) самообеспечение энергией, 2) энергетическая безопасность, 3) сокращение до минимума расходов на импорт нефти, газа и угля. Таким образом, и остальной мир вынужден брать на вооружение новую, выгодную Евросоюзу, модель социально-экономического развития, хотя развивающимся странам этот переход вряд ли будет под силу, что ставит их в заведомо проигрышное положение. Это снижает уровень их экономической самостоятельности и делает более зависимыми от Евросоюза, западных технологий и инвестиций, препятствует выбору путей развития, учитывающих особенности и структуру национального хозяйства. Даже для Индии этот переход обойдется очень дорого, поскольку значительная часть домохозяйств там до сих пор отапливается углем и попросту лишена доступа к электричеству. Что уж говорить о большинстве африканских и латиноамериканских стран?
В конечном счете, и для Европы, и для других стран глобальный энергетический переход – это не столько про экологию и глобальное потепление (хотя и про это тоже), сколько про перестройку экономики на новый лад, про принципиально новый технологический уклад, формы производства и потребления. В связи с этим у нас должно возникнуть два вопроса. Во-первых, какие у Европейского Союза есть инструменты, понуждающие остальные страны к «зеленому переходу»? Во-вторых, как в эту новую повестку будет вписываться Россия?
Что касается первого, то здесь Европа уже ограничивает торговлю и сотрудничество со странами, которые не садятся за стол переговоров по проблеме выбросов и вообще эту тему игнорируют. Сейчас или позднее их исключат из списка партнеров, претендующих на какие-то преференции в торговле. Сначала их исключат из торговых партнеров Евросоюза, а затем то же самое сделают остальные страны, подписавшие Парижское соглашение по климату (Россия, напомним, присоединилась к нему в 2019 году). Будут и дальше ужесточаться условия кредитования, технологической сертификации и инвестиций.
ЕС также по полной задействует все возможные фискальные инструменты, то есть введет фиксированный карбоновый налог по всем отраслям экономики на внутреннем рынке. Это будет сделано наряду с квотированием выбросов. Сначала ЕС введет такие налоги и квоты внутри собственных границ, а потом распространит пошлины и аналогичные квоты на торговлю с третьими странами. В конце концов регуляторы ЕС начнут взымать дополнительные пошлины со всех товаров, ввозимых на таможенную территорию ЕС, если в их стоимость не включены расходы на компенсацию выбросов. Как видим, европейцы таким образом решают не столько мировые экологические, сколько свои экономические проблемы.
Здесь мы переходим к тем вызовам, которые стоят в связи с глобальным энергопереходом перед Россией. Главная для нас угроза – это сокращение доходов от экспорта, высвобождение большого количества квалифицированных рабочих на внутреннем рынке, социальный кризис промышленных и добывающих моногородов и утрата в перспективе лидерства на мировом рынке углеводородов. Российское руководство осознало это еще в 2019 году, когда мы присоединились к парижскому соглашению.
Мы согласились сокращать объем парниковых выбросов к 2030 году на 25–30% от уровня 1990 года при одном условии, что при расчете суммарного российского углеродного следа будет учитываться поглощающая способность российских лесов. Сейчас Россия должна лоббировать такой подсчет углеродных единиц, в котором Россия мгновенно выйдет в «минусовой» след и сможет продавать свою квоту выбросов третьим странам.
Во-вторых, на международном уровне нам нужно лоббировать действительно унифицированную и прозрачную систему подсчета углеродного следа. Мы вкратце касались этого в предыдущей статье. Подготовкой к внедрению отечественной системы квотирования стал Федеральный закон «Об ограничении выбросов парниковых газов». В силу он вступит совсем скоро – в начале 2022 года, и после этого Россия вместе с другими неевропейскими странами (прежде всего группы БРИКС) должна выступить за унификацию систем подсчета выбросов, которые сейчас монополизированы американскими и европейскими компаниями: Gold Standard, American Carbon Registry, Climate Action Reserve, Verified Carbon Standard Program, Voluntary Carbon Standard и другими.
В-третьих, атомная энергетика и газ должны быть однозначно признаны экологически чистыми источниками энергии, поскольку российская госкорпорация Росатом является одним из мировых монополистов, строящих надежные и долговечные электростанции далеко за пределами России, а газ как минимум еще полтора-два десятилетия должен поступать на экспорт в Европу для сохранения российского бюджетного баланса. Для этого атомная энергетика и природный газ должны быть признаны непременной составляющей «зеленого перехода».
Наконец, настоящее золотое дно с точки зрения развития зеленой энергетики – это водородное топливо, которое в российских условиях выгодно производить на базе действующих АЭС. Дело в том, что технологически для рентабельной добычи топливного водорода необходимы значительные запасы газа и/или угля (метод парового риформинга и частичного окисления) при существенных затратах электроэнергии. Поэтому для производства водорода, согласно принятой в 2021 году Концепции развития водородной энергетики в Российской Федерации, будут использоваться действующие электрогенерирующие мощности Росатома. Если Концепция будет полностью исполнена, то Россия сможет поставлять на мировой рынок от 7,9 до 33,4 млн тонн экологически чистых видов водорода, зарабатывая на экспорте водорода от 23,6 до 100,2 млрд долларов в год. Таким образом российское правительство нацелено к 2030 году занять 20 % водородного рынка.
Если мы сможем унифицировать свое законодательство, пролоббировать вместе с другими странами свою «зеленую» повестку, и все прочие условия будут также соблюдены, то от глобального энергоперехода мы получим только выгоды, улучшим собственную и мировую экологическую обстановку, не потеряв ни копейки дохода от российского экспорта.
