Его зовут «Неон». «Неон – это ночной свет. Там, где после заката работала моя группа, в стане врага всегда загорался ночной свет — свет русского оружия», — так объяснял он свой позывной, когда рассказывал мне о сирийском походе русской армии. Рассказывал не только о боевых заданиях, лютом враге, разрушениях и страданиях, но и о красоте, справедливости, Божьей воле, что особенно остро ощущаются на войне.
Азартный, цепкий, внимательный к деталям, с каким-то художественным дарованием он создавал образы, выхватывал из боевой действительности символы и смыслы. Оливковые и цитрусовые сады, выжившие под обстрелами. Сирийские женщины, приветствовавшие русских воинов: «шукран, руси!» — «спасибо, русские». Монастырь святой Фёклы в скалах, где под каменным козырьком растёт могучее дерево, выбираясь ветвями наружу, как воплощение вездесущей жизни. Храм святого Георгия в Эзре: боевик пытался выстрелить в него из РПГ, но граната сдетонировала в стволе и оторвала стрелку руку.
Лихой, жизнелюбивый, как-то по-детски восторженный, Неон казался мне «русским чудо-человеком» Василием Тёркиным. И одновременно проницательный, напористый, благородный, походил на Николая Гумилёва, которому «так сладко рядить победу, словно девушку, в жемчуга».
Теперь же, проведший с самого первого дня полтора года на СВО, он напоминал шолоховского Лопахина, который «жизнь со всех концов нюхал»: матёрый, напружиненный, с проступившей не от возраста, а от пережитого сединой, но по-прежнему неунывающий, ни на кого и ни на что не ропщущий. Но теперь каждое произнесённое слово доставалось ему дорогой ценой. Не только из-за семи контузий, но и оттого, что слово стало тяжелей, раскаленней, свидетельствовало о боях, где противники говорят на одном языке. Он выхватывал из памяти разрозненные эпизоды, будто показывал короткие видео, снятые на камеру телефона.
Февраль. Грохочущая под русскими БТРами слякоть. Вертолёты, летящие на небольшой высоте. Боец, сидящий на броне, покачивает кулаком, оттопырив мизинец и большой палец – показывает вертолётчикам африканское приветствие «джамбо».
«Это лучшая работа в мире!» — выкрикивает бравый девиз подразделение Неона. «Христос акбар!» — слышится от кого-то из кадыровцев.
Всё кругом кажется родным, знакомым: «эти бедные селенья, эта скудная природа». Из хат к дороге выходят местные жители: «Мы вас тридцать лет ждали – теперь только не уходите». Крестят вслед колонну.
Дал из сухпайка мальчишке шоколадку. Потрепал легонько по голове. Вспомнил дочь: «Папа, ты у нас самый крутой спецназовец».
А уже потом – разрушенные противником дома, будто разинутые рты с выбитыми зубами. Поваленные на дорогу деревья: голые ветки и обнажившиеся корни, словно силятся схватить проходящую технику: так в первые дни пытались сдержать продвижение наших войск.
Опустевшие деревенские школы, где всё: классы, коридоры, столовка – из общего советского детства. Если бы не примагниченный к доске трезубец и стихи на мове смотрящего исподлобья Шевченко, забыли бы, что пришлось пересекать какую-то границу.
«Тайфун» Неона – особо желанная цель противника. И вот однажды выстрел из лесопосадки: далёкая вспышка – удар – забытье. Сознание сорвалось куда-то в пропасть, потянуло за собой жизнь – нечем зацепиться. На груди маленький карабин – талисман, что когда-то подарила жена. Сознание пристегнулось им за что-то неведомое, стало выбираться из небытия. На руке православные чётки – дала в дорогу тётя: перед каждым заданием читал по ним Иисусову молитву, и вот сейчас стал будто подниматься по лествице: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!». «Не он! Не он!» — где-то отгоняет погибель жена. «Не он! Не он!» — где-то повторяет тётя. И смерть проходит мимо. Очнулся. Поднялся из люка. Взялся за пулемёт. Отработал по посадке. Подоспели на помощь росгвардейцы. Два сломанных позвонка, ранение в спину – всё осознается только после боя.
…Подвал. Пленные. Одного раздели догола: среди нацистских татуировок нет просвета, словно зашит в какую-то синюю шкуру. Разъярён, как Цербер, сорвавшейся с цепи. Изрыгает ненависть ко всей России. Не чувствует в этом мороке ни боли ни страха. Уподобился черепу, наколотому на плече. Пустые глазницы опаснее пуль и снарядов: источают такую тьму, от которой можно задохнуться. Оскаленные зубы рвут над тобой небесный покров, делают уязвимым, лишают сил. Скорее хочется скрыться от тьмы, найти источник света. Школьники прислали письма бойцам. Неизвестный, но такой родной первоклассник Данила пишет: «Здравствуйте, дорогой солдат!.. Вы сейчас сражаетесь, как сражались наши деды… желаю Вам скорее победить… Я собрал для Вас немного конфет и чая… Попейте чайку, поешьте сладостей… А главное, возвращайтесь живым!» Мальчишка латает небесный покров над бойцом. Повторяет: «Не он! Не он!». И смерть проходит мимо.
…Разрыв. Рой осколков. Не успел пригнуться, лишь закрылся рукой. На запястье браслет с иконкой ангела-хранителя. На каждом звене браслета надпись по-гречески: «Κύριε ελέησον». Подарил харьковский священник. Благословил на праведный бой. Теперь своей молитвой заслонил бойца: «Не он! Не он!». И смерть прошла мимо. Осколок пробил щеку насквозь – вкус крови и металла. Выплюнул осколок, как гнилой зуб. Шрам на щеке будет почти незаметным.
Я слушал Неона, и для меня он был уже не только человеком, современником, зримым собеседником, близким товарищем. Он, так любящий образы, сам становился образом. И при этом меня не отпускала мысль, почему в нашей литературе есть предвоенные герои, есть военные герои, но почти нет послевоенных. У нас перед глазами комсомольцы-добровольцы, молодогвардейцы, капитан Тушин, Тёркин, Сотников, Егор Дрёмов… Но после войны герои как будто исчезают. Персонажи есть, а героев – могучих в мирной жизни, как и на войне – нет. Капитан Копейкин Гоголя, «Весёлый солдат» Астафьева, Гуськов из «Живи и помни» Распутина, афганцы из «Ненастья» Алексея Иванова, горевший в танке посреди Грозного Костя из «Жажды» Андрея Геласимова. Все после войны вдруг сразу становятся маленькими и лишними людьми, по крайней мере, такой культурный код складывается в нашем сознании. А ведь нужны не маленькие и лишние, а великие и незаменимые. Нужен неон – свет, что горит даже в самое тёмное время суток. Литература не столько отображает, сколько преображает действительность. Сделай героя литературным героем – и в реальности героев станет больше.
Я уповаю на то, что все участники СВО обретут желанное дело в мирной жизни. Верю, что их опыт сформирует следующие поколения. Было бы прекрасно, если бы многие из них стали учителями, поэтами и писателями. Пришли в литературу и преподавание не отдельными исключениями, а целым поколением, плеядой, явили собой новую породу: уголь, превратившийся под мощным давлением жизни в алмаз. Пусть они с их честностью, принципиальностью, чувством долга, братством и товариществом окажутся во власти, на производство, в СМИ. Придут туда знающими как никто цену жизни и счастью.
Неон сейчас служит в тылу. Но такие, как он, в тыловых частях долго усидеть не могут. Им, боевым профессионалам, потребны сверхзадачи. Подлечится, восстановится – и снова будет посылать кому-то эфиопское приветствие. Попробуй, удержи его, этот ночной свет!
Но неожиданно Неон поделился со мной своей сокровенной мечтой. Ближний Восток не отпускает. И тот, кто когда-то пришёл туда как воин, теперь хочет стать востоковедом, изучить персидский язык. Я сразу представил его не в форме и с боевыми наградами, не с пулеметом на броне, а в тихом кабинете с многотомной библиотекой. Похожий на Грибоедова, он, оторвавшись от тома Фирдоуси, Низами или Саади, поправляет очки в изысканной оправе и произносит по-русски: «Это лучшая работа в мире». И вдруг следующее видение: разъярённая толпа пытается ворваться в русское посольство. «Не он! Не он!» — повторил я про себя несколько раз. И смерть прошла мимо.
