— Александр Андреевич, перед Вами сидит человек, который родился в 90-м году. Но я, чем становлюсь старше, тем все сильнее и сильнее чувствую, что моя душа безнадежно по нарастающей все сильнее и сильнее тоскует по Советскому Союзу, хотя я в нем не прожил и дня. Сейчас говорю даже не о потерянных огромных территориях или военно-промышленного комплекса, хотя понимаю, что это глобальная трагедия, я говорю о чём-то духовном. Вот вы можете сказать, что мы в этом плане, в духовном, потеряли, когда Советский Союз прекратил свое существование?
— Вот это ощущение потери, оно может быть в вашем поколении гораздо более острое, чем у того, который он сформировал в советский период, и только так или иначе участвовало в распаде государства, не выступало в его защиту, иногда во многом способствовало вот этой трансформации, которая привела его к смерти. А вы, которые были, которые стали свободны от этого переходного периода, и у которых руки не запачканы в этих вероломствах, вы чувствуете его гравитацию. Эта гравитация, вы правы, она таинственная. Она не связана с формой трамваев и троллейбусов. Она не связана с диктором телевидения. Она связана с необычайной фантасмагорической задачей, которую поставил перед собой советский народ и который принялся ее выполнять. Это задача построения Рая на земле. Эта задача невыполнимая. Мы приступили к созиданию того, что не созидаемо. Мы старались выразить то, что невыразимо. Мы старались достичь того, что недостижимо, хотели узреть и обрести понимание того разумного, что вне разумного. И вот эта сверхзадача, такая сверхчеловеческая задача, это не русская задача, это не задача XX в., это общечеловеческая задача, которая постоянно стояла перед людьми еще в самые древние времена. Люди хотели райского бытия. Они чувствуют, что они созданы именно для абсолютного равенства, для абсолютной доброты, для абсолютной красоты, для абсолютной справедливости божественной. Эту задачу стал выполнять советский народ с его вождями, с его лидерами. И вот эта задача, обросла великими трудами, священными трудами, великими жертвами, громадной, небывалой войной, потому что война 1941-1945 года – это война для того, чтобы рай земной не был осуществлён. Для того, чтобы райские смыслы не проникли в человечество глубоко. И они опять оказались отторгнутыми. И Вы чувствуете мистику этого великого периода — ужасного и прекрасного. И, может быть, неповторимого.
— Да, но что удивительно, когда вспоминаешь царскую Россию, тоже появляется ощущение, что там было что-то наподобие рая, может быть, даже большего, чем в советский период, хотя, например, мои бабушка и дедушка, родившиеся в 1926-1927 гг., говорили, что перед самой войной было именно ощущение райской жизни, чистоты, может быть потому, что они были совсем юными.
— Перед самой войной 1914 года?
— Нет, Великой Отечественной.
— Ну, это ощущение райской жизни, наверное, для тех, кто до этого жили, может быть, адской жизнью. Потому что предвоенные годы, я знаю по ощущениям моей матушки (отец мой погиб под Сталинградом), это были очень тревожные годы. Это были годы предвоенных сталинских пятилеток, надрывных трудов, и в них участвовали и крестьяне, и интеллигенты. Это были годы страшной внутрипартийной борьбы, которая кончалась расстрелами, процессами. Это была огромная схватка. Если повторять языком старомодным, может даже библейским, это была схватка людей за обретение райских смыслов. И этому обретению мешали смыслы, которые волокли человечество назад, в предрайские, может даже адские времена. Это напоминало Моисея, который поднялся на Синай и общался с Господом, и Господь дал ему назидание, райские законы, райские скрижали. А когда он вернулся на Землю, он увидел, что его народ опять построил Золотого Тельца. И Моисей истребил треть своего народа. Вот всё то же самое тогда было. Поэтому эти райские времена, ты знаешь, они были такие, из них хлюпала кровь.
— Да, но вот интересно сказал как-то известный экономист Валентин Юрьевич Катасонов. Он как экономист рассуждает, что сталинская экономика – это была Божья благодать для государства и для народа. Второе, что я хочу спросить, связано с идеологией. Сейчас мы очень много слышим о том, что она необходима государству, что солдаты на СВО воюют, но не до конца понимают как бы суть происходящего, может быть то, что понимали солдаты Великой Отечественной войны. И вот здесь я заметил такую вещь: одни говорят, что у нас нет идеологии и у нас вакуум, Но при этом, если посмотреть, за последние годы в стране установлено где-то около 160 памятников Сталину. То есть, по факту получается, что идеология как раз-то есть, и она самим народом рождена. Но с другой стороны, если посмотреть даже на моих знакомых, получается интересная картина. Одни молятся Николаю II и ненавидят Сталина, другие обожают Сталина и не любят всё монархическое. И появляется ощущение какого-то идеологического хаоса. В каком состоянии у нас сейчас находится государственная идеология?
— Русский народ на протяжении всей своей длинной истории стремился сформулировать свою глубинную народную мечту. Он старался объяснить себе, для чего он создан, для чего Господь создал его на этом месте, на этой земле, сделал его русским, окружил его другими народами. И эта мысль не покидала самых выдающихся и продвинутых мыслителей русского народа разного периода. В первый дохристианский языческий период его мировоззрение формировали сказочники, волхвы, скоморохи. Если посмотреть, о чём они думали, о чём мечтали, мы увидим, что они мечтали о существовании молодильных яблок. Если съешь эти яблоки, то помолодеешь, у тебя опять вырастут зубы, которые выпали, расправятся морщины, ты опять будешь молодцом. Они мечтали о живой и мёртвой воде, которая приводит к воскрешению из мёртвых, из убитых. Они мечтали о воскрешении. Они веровали, что умершая, положенная в хрустальный гроб, если её поцеловать поцелуем, исполненным любви, воскреснет. Они мечтали о такой стране, о таком царстве, где нет смерти. И они учили, как достичь этого бессмертия. А о чем мечтали самые продвинутые православные мистики, отцы нашей Церкви? Они учили нас, какими надо быть, чтобы достичь Царствия Небесного. Каким должен быть человек, как он должен прожить всю жизнь, чтобы там оказаться. Каким должен быть правитель. чтобы государство, которым он правит, медленно, но неизбежно приближалось к Царствию Небесному. А Царствие Небесное — это место, где нет смерти, где «смертью смерть поправ….», и где «нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная.» Вот что такое Царствие Небесное. Значит и весь этот огромный наш монархическо-православный период мы мечтали о бессмертии. А о чём мечтали коммунисты, которые строили коммунизм? В учении о коммунизме нет учения о бессмертии, о бессмертной душе. Казалось бы, это атеистическая, даже богоборческая, богахульская эра. Но в недрах советского периода была одержана грандиозная, мистическая, небывалая в истории человечества Победа 1945 года, которая унесла с собой 25 миллионов наших соотечественников. То есть была принесена огромная жертва. И эту победу, уже сегодня Церковь празднует как религиозную победу. Эта победа наполнила весь советский период мистическим божественным содержанием. Потому что это была победа райского над адским, райских смыслов над демоническими смыслами. И красные командиры, солдаты, они были ангелами, и у них на касках была красная звезда. А немцы со свастикой на поясах или на рукавах — это были демоны. Поэтому и красный период русской истории, был мистический, он мечтал о бессмертии. И сегодняшний третий период, который стал называться постсоветским тоже несёт в себе этот образ, высшее мировоззрение, эту высшую метафору. Но она сегодня не оформлена, не имеет лексического содержания и не осмыслена. Но люди, которые живут сегодня, которые занимаются делом, пашут землю, куют металл, пишут книги, воюют, сражаются, они интуитивно чувствуют, что они живут не напрасно. Конечно, им хочется, чтобы к ним пришёл проповедник и сказал, за что ты умираешь — за Родину, за Сталина или за Русь Святую Благодатную. Но это ещё не произошло. И сегодняшняя метафора, которая будет вот-вот создана, и над которой мы работаем в нашем Изборском клубе, содержит идею бессмертия. Потому что история России во всей её длине, всём её великолепии — это история постоянных рождений и смертей, воскрешений и новых смертей. Государство достигает величайших вершин, могущества и падает в бездну, разбивается. А потом опять восстает, опять достигает светящихся вершин и высот и опять падает. То есть оно двигается от великих потрясений каждый раз к величию, а от величия опять падает в великие потрясения. Это есть некие пасхальные синусоиды — русская история пасхальная. И смысл усилия народа в том, чтобы одно из этих воскрешений больше не кончалось смертью, а превращалось в бессмертие. И поэтому сегодняшняя Россия, её смыслы, задачи, её мечта, это мечта о бессмертии. И некая сакральная триада, которую можно было бы описать в существовании сегодняшнего государства российского, звучит так: один народ, одна судьба, одно бессмертие. Один народ, потому что мы народ народов. Мы соединились в это общество из бесконечного множества народов. И хотя большое количество драгоценных для нас народов было отброшено из России насильно пинками, но осталось множество огромных народов самых разных. Мы народ народов. И у нас одна судьба — судьба судеб, потому что каждый народ имеет еще и свою национальную судьбу, свои особенности. Так по этой судьбе развивается его мироощущение, его лексика, так рождается его внутренняя самоидентификация, рождается его культура, так хоронят в этом народе стариков и принимают на свет Божий младенцев. Значит, это судьба судеб, у всех свои судьбы, но они сливаются в одну судьбу. И все это бесконечно ведет людей ввысь, в мир абсолютной справедливости, где нет насилия, мерзости, олигархов и нищих, подкупных судей и невинно осужденных, где нет безответственных владык и несчастных беспомощных подданных. Где нет погублений не только человеческих обществ, нет погублений лесов, озер и рек, воздуха, где справедливость охватает не только человека и его отношение с государством, она охватает и мир природы, отношения техники и природы, цветов полевых и звезд небесных. Это абсолютная благодать. Вот это является ценностью, к которой стремится сегодняшний наш народ. Это утопия. Это восхитительная утопия! Она не меньше утопия, чем та, в которой жили наши языческие предки, чем та, куда нас вовлекло наше православие, и та, куда устремился этот грозный бриллиантовый коммунизм. Мы живем все в той же системе ценностей. Смысл сегодняшнего нашего восхождения в обретении бессмертия.
— Сейчас, когда Вы говорили, что у русского человека есть своя мечта, я вспомнил цитату, приписанную Вам, не знаю, говорили Вы об этом или нет, что Владимир Семёнович Высоцкий современен по сей день, и то, что теряем мы, возможно, он от нас приобретает. Я вспоминаю его рвущийся наружу голос, его песни «Купола российские», «Райские яблоки» и книгу отца Павла Гумерова под названием «Высоцкий. Трагедия русской души». Как вы думаете, о чём он мечтал, о чём были его страдания?
— Высоцкий? Он мечтал всё о том же. Он смотрел на это общество, видел его несовершенство. Над этим несовершенством он смеялся. Иногда глумился. Иногда его смех был добрый, а иногда он был злобный, саркастический. Он ценил в этом обществе подвиг, жертвенный подвиг. «Штрафные батальоны», «порвался парус» — это все жертвенные подвиги. Он в этой жизни понимал, для себя по крайней мере, что достижение ангельских райских высот для него недоступно, но желанно до бесконечности. Отсюда ангелы, куда он стремился и которые были для него недоступны, «поют такими злыми голосами.» И кони, на которых он несётся, рвут постромку, он их загоняет до пены, — бешеные кони. Он на этих конях не долетит до Царства Небесного. Но он знает, что оно есть. Знает, что есть идеал, знает, что есть абсолютная красота, абсолютная благодать. Это и делает его великим певцом. То есть, всё, о чём он пишет, сознательно или бессознательно, он соединяет с этим идеалом. А поэтому им написано такое проникновенное, такое искреннее, такое мучительное, такое трагическое. Это человек, который стремится к идеалу, к Царству Небесному, и не достигает его, и срывается в пропасть, а потом опять из пропасти восстает и движется. Это трагический персонаж. И этим персонажем является русский человек.
— У вас есть интереснейшая, на мой взгляд, работа про пять империй, и хочется немножко с вами про каждую из них поговорить, потому что у меня по жизни появлялись определенные вопросы, которые меня мучили, когда я изучал историю России, а я её изучаю по сей день, и, понятно, буду изучать всю жизнь. И вот первый вопрос связан со становлением государства российского, то есть с Древней Русью. Я читал такое мнение у историков, что была же междоусобная брань между русскими князьями, но закончилось это всё татаро-монгольским нашествием, и что Господь, видя, как князья друг с другом грызутся, остановил этот момент таким страшным игом. И вот тут появляется еще другой момент. Сейчас идет противостояние между Россией и Украиной. Запад спровоцировал целенаправленно это противостояние. И мы знаем, какую историю рассказывал Владимир Владимирович Путин, по-моему Такеру Карлсону в интервью, что русские солдаты окружили украинских солдат, сказали сдавайтесь, всё равно проиграете, а те на чистом русском ответили, что русские не сдаются. То есть, украинцы продолжают себя по сей день воспринимать как русских. У Вас не появляется ощущение, что в этой истории, которую развернул Запад, есть что-то мистическое, и может произойти что-то такое, какая-то страшная катастрофа, которую попустит Господь, чтобы прекратилось это противостояние между Россией и Украиной.
— Нет, я так не чувствую. Я чувствую другое, что главнаяи катастрофа началась с изгнания Адама и Евы из Рая, и из нее последовало бесчисленное множество самых разных других катастроф. Но та катастрофа, которую я чувствую своим сердцем, она случилась в 91 г., когда без нужды разорили гигантское гнездо человеческое, которое строилось мучительно, сложно, выстроилось, было освящено, омыто слезами, кровью, благодатью. Это гнездо разорили. И из этого гнезда выпало множество пространств, может быть тех, которые были менее близки нашему ядру славянскому, но за годы совместной жизни, конечно, они в каком-то смысле обрусели, осоветились. Но были народы, которые действительно практически не были различимы один от другого. Русские, белорусы и украинцы. И когда Украину отрезали от России, отрезали произвольно, по нелепым границам, которые тоже были установлены не самой природой, а администраторами прежних времен. Они отрезали эту Украину, и возникло два государства. И кто-то из лукавства, были и идиоты конечно, проповедовали: вот сейчас начнётся мирное их существование, и начнётся их мирная любовь. Может, это и было бы, если бы мы жили в ваккууме, но рядом жил Запад, НАТО, рядом жили мощнейшие западные интеллектуалы. Был жив Бзежинский, который ещё при Советском Союзе говорил, что если оторвать от России Украину, то Россия будет бесплодной, бессмысленной, она будет ослаблена. Это сделали. Это сделал Ельцин, который подписал вердикт с американцами, получил ярлык направления в Сиэтле, который ритуально, как наблудивший кот, помочился там на шасси самолёта. Он всё разрубил бессмысленно и жестоко. И как только возникло суверенное государство Украина, туда пришел умный Запад. Сразу же началось возникновение крепости антироссии. И сегодняшняя сватка не является неугодной Богу. Неугодным Богу является разделение Советского Союза, разделение России и Украины. И Богу не угоден сам факт распада России и Ельцинско-Горбачёвские эти акции. И поэтому и Горбачёв, и Ельцин в русскую историю записаны как вечные предатели. Ни ельцин-центрам, ни наинам иосифовным, ни всем этим певцам ельцинизма из «Эха Москвы», не удастся восстановить ни Горбачёва, ни Ельцина, тех кумиров, о которых они распевали всё время. Они зафиксировались как иуды, как мазепы, как власовцы. Это люди, которые предали своих благодетелей. Это самый страшный грех. И поэтому эту страшную распрю, которая сейчас на Украине, когда, русские убивают русских, не остановит Господь. Ее не нужно останавливать, потому что он попустил эту распрю. Он попустил разрушение Советского Союза. Нам самим придется ее останавливать. Но, остановив её, нам придётся расхлёбывать нашу победу, потому что мы можем в ней захлебнуться. Это будет не просто победа одной рати над другой. Это будет победа в гражданской войне. Это победа, за которую орденов не дают.
— А теперь мы переходим ко Второй империи, к Московскому царству, где Вы говорите, что это царство создал Иван IV Васильевич Грозный. В этой истории, вокруг этой личности меня волнует только один момент. Почему так много представителей Русской Православной Церкви и священнослужителей, которые оценивают этого, на мой взгляд, величайшего правителя достаточно негативно. Ведь на самом деле он спас не только русское государство, не только его увеличил, он спас и саму Русскую Православную Церковь.
— Это объясняется тем, что Русская Православная Церковь почти во все свои времена была зависимой от государства. Она не удалялась от государства. Она с ним тотально сливалась, как во времена Никона и Алексея Михайловича, когда они одновременно правили страной. А потом, когда они поссорились, кости трещали по всей стране. Церковь православная всегда смотрела в рот государству. А Пётр I просто открыл её рот, вырвал из неё все зубы мудрости и поставил свои стальные петровские семеновско-преображенские клыки. А русская аристократия вплоть до XIX в. помнила расправы Грозного над знатью. Она помнила его расправы над всеми удельными князьями, над всеми мятежными или вольнодумствующими городами. Петр I создавал централизованное государство. Из распавшегося государства русского создать централизованное государство с помощью молитвы, обходя с кадилом Тверь, Новгород, Ярославль и говоря «братья, садимся все вместе», невозможно. У русского государства в одной руке крест, а в другой — топор. Это было всегда и сегодня — когда ты общаешься с государством и подходишь, чтобы приложиться к кресту, не ошибись, а то вдруг приложишься к топору. И поэтому эта знать ненавидела Грозного генетически и передавала эту ненависть по наследству. Первый наш историк, «великий» Карамзин, как представитель этой аристократии екатерининской, нес в себе это отношение к Грозному, и внес его в свои рассказы про Ивана Васильевича Грозного. А это пошло дальше по наследству. И только Сталин, понимая, что такое государство, опять вернул Грозного в наш советский синодик. Поэтому православная церковь сегодня, видите, с каким ужасом относится к Сталину, чудовищно относится к Ленину, создаются всевозможные картины «мумии». То есть творческая энергия, вместо того, чтобы заниматься грядущим, а оно идёт мощное грядущее, очень тяжёлое и опасное для России, когда нам требуется, наоборот, авангардное представление о мире, о науке, о божестве, о мистике, опять предлагает нам вернуться туда, в терема. И всю эту энергию тратят на вынос Ленина из Мавзолея, полагая, что этим будут решены все наши проблемы, и вымирание русского народа будет решено лениноедами. А Путин едет в Китай, где стоит Мавзолей Мао Цзэдуна. И он общается как со своим ближайшим другом, с Ким Чен Ыном, где стоят мавзолеи Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. И там же мавзолеи Чойбалсана. Есть мавзолеи Хо Ши Мина в процветающем Вьетнаме. А эти монархисты, которые шьют себе горностаевые мантии, не замечают, что эти мантии уже давно побиты молью. Поэтому проблема Ивана Васильевича Грозного решена в самой истории. Спасибо ему за создание великого государства до Тихого океана. Спасибо ему! И это имя, пройдя все испытания, опять вошло в память. Я сам открыл два памятника Грозному. Один в Орле, другой в Александровской слободе. Эти памятники еще будут ставить. И с Грозным мы все решим.
— Следующая империя, это Романовская, созданная Петром I. И если вспомнить, что в 1721 г. отменяется Патриаршество, о чём Вы сейчас уже немножко сказали, то, если посмотреть на историю, интересно получается. 1917 год. Свергается Помазанник Божий. Грядет Гражданская война, то есть государство на грани физического истребления, но именно в этот момент возрождается Патриаршество. 1943 год. В ночь, я не помню точно, по-моему, с 4 на 5 сентября Иосиф Виссарионович Сталин встречается со священнослужителями, где опять принимается решение о возвращении Патриаршества. Открываются храмы, возвращают священников из тюрем, то есть возрождается Церковь. Но это опять же момент, когда идет физическое истребление русского народа фашистами. Далее 1991 г., когда распадается Советский Союз, и в этот момент опять происходит всплеск, открываются новые храмы, проходят крестные ходы. Вот тут появляется ощущение, что как будто государство российское, как смертельно больной человек, когда он физически истощается, начинает возрождаться духовно. У вас нет таких ощущений?
— Нет, у меня нет таких ощущений. Мне кажется, что великие духовные подъемы России связаны с величием государства, я думаю, и в первую империю Владимира Святого. Вершина русского государства это был Ярослав Мундрый: «Слово о законе и благодати», построение Великих Соборов Новгородского и Киевского. Это как раз величие силы государства. Петровский период величия государства — это, конечно, Пушкин. Пушкин — это вершина. Может быть, ради рождения Пушкина и была создана петровская империя. А Иван Васильевич Грозный! Его вершина связана с построением храма Василия Блаженного. Это создание, которому нет равных в мире. Это еще один грандиозный рывок русского мистического чувства в небеса, когда Барма и Постник, зодчие этого храма, побывали в Царстве Небесном, посмотрели, как оно устроено, какие в нем дуют ветры, какие благоухают запахи на цветниках, какие праведники его населяют, вернулись на землю и построили храм Василия Блаженного. Это есть образ русского рая, это вершина. И в это же время триумфа Русского государства написана по приказу Иоанна Васильевича Грозного икона церкви воинствующей. Это небывалая икона. Такой иконы нет не только в мире, но и в России больше нет. Я считаю, что она не менее, а может быть более великая, чем «Троица» Рублева. Она рассказывает в форме древний иконописи о смысле и пути Государства Российского. Рассказывает, что это огромное воинство тронулось в путь. В этом воинстве князья, цари, праведники, монахи, смерды, ратники, лучники, пешие, конники, ангелы, архистратиг. Все это движется в одной огромной бесконечной колонне. И она идёт от поверженного ада, от этого пылающего Содома, который мы одолели. Она движется туда, в высшие чертоги, в Новый Иерусалим, то есть в рай, в Царство Небесное, движется к бессмертию. Если смотреть сегодня на эту икону, я вижу, что в этом походе ратников идут и пехотинцы Сталинграда и окопники Донбасса. Идет вся сегодняшняя русская мирная и военная рать. И «Церковь Воинствующая» — это Бессмертный полк того времени. И эти две иконы — написанная на доске и икона из камня Храма Василия Блаженного, говорят, что величие времён Ивана Васильевича Грозного рождалось величайшими творениями.
— И вот мы подходим к Красной Империи. Где-то зимой я делал интервью с нашим замечательным кинорежиссёром Кареном Георгиевичем Шахназаровым, который сказал интересную вещь, и мне хочется узнать Ваше мнение. Он сказал, что у Николая II государство рассыпалось, потому что он был больше европейцем. А Ленин смог сохранить государство, потому что он был евразийцем. Что Вы можете сказать?
— Советский Союз распался, потому что он был больше евразийцем, а победили в нем европейцы. Так что ли? А Карен Георгиевич Шахназаров остался главным режиссером Мосфильма именно потому, что его многоуважаемый отец был главным советником Горбачева. Или почему? Я думаю, что это все не так. Формы возникновения и исчезновения государства Российского, имеют множество самых разных причин. Величие Российской империи в период Петра, Третьей империи, было в том, что оно было европейским. Это был европейский период русской истории. Россия шла на Восток, и несла с собой империю, а не вытаскивала Восток на европейские свои части. И цивилизация, которую мы создавали кровью, слезами и трудами великими, была европейская цивилизация на азиатской территории, на азиатской почве. И Советский Союз, который сложил эту цивилизацию. Реально русская цивилизация родилась в советское время, в сталинское советское время, в победное время. Тогда и возник этот реальный евразийский синтез. А до этого евразийская теория была прекрасна, но умозрительна. Евразийцы, славянофилы, западники — но государство не было евразийским, оно было тогда европейским. Были европейские формы правления, были европейские мундиры, люди говорили на европейских языках, они ездили учиться и отдыхать в Европу. Никто не ездил учиться в Пекин и Дели. Все ездили в Европу. И деньги прокучивать, просаживать ездили не в Эмираты или в Абу-Даби, как сейчас наши олигархи туда гоняют просаживать в казино эти деньги. Они ездили в Монте-Карло, в Карловы-Вары. Куда Достоевский ездил? Поэтому Российская империя Николая II, распалась, исходя из того, что она попала на нисходящий виток этой таинственной русской вселенной, когда мы прошли пик величия и начали медленно падать. И это падение, совершилось на станции Дно, где мы достигли дна, и появилось еще дальше — подвал Ипатьевского дома. Как это обставлялось геополитически или философски, как жили тогда церкви, где были в это время храмы, где были мечети, синагоги это тоже было важно, но не это было существенно. Просто есть закон русской истории. Этот закон определен, он божественный. Есть матушка история. Надо приложиться к истории, как к иконе прикладываешься, тогда поймёшь эту синусоиду, и не будешь артачиться, если вдруг оказался на неспадающей ветви её, и тебя влечёт в ад, в окаянные дни. Если ты настоящий русский патриот, не то что настоящий, а глубинный, мистический русский патриот, то ты будешь любить окаянные дни, так же, как ты любил дни Божественные и Небесные. Любить русский рай — это легко, ну не легко, а сладостно и очевидно. А ты возлюби русский ад. Останься в России в ее адские времена. Не беги за три моря к культурным берегам. Поэтому есть закон русской истории — закон этой божественной синусоиды. И сегодня Россия идёт от великих потрясений к величию. Нам с вами повезло, вам повезло. А я прожил период, когда Россия шла от величия Сталинского, шла в бездну, в пропасть, в ад. Я жил в России адской. Я жил среди исчадий ада. И я видел, как из этого ада, из этого чёрного, страшного, смрадного моря опять начала воскрешаться Россия. Я увидел молекулу русского бессмертия. И сегодня Россия идёт по восходящей ветви своего становления. Но это становление всё в крови, оно всё в слезах, оно всё в трагедиях. Возможность в любой момент опять срыва, рецидива — эти ворюги-генералы, эти бессмысленные беспомощные чиновники, эта некомпетентность, отсутствие великих прозорливцев. Но движение вперёд неизбежно. И когда меня спрашивают, Александр Андреевич, когда будет наша победа, я говорю, что наша победа уже одержана. Мы просто медленно к ней приближаемся.
— Когда мы говорим про Николая II, у меня появляется вопрос двойного характера. Первое. У вас не появляется ощущение, что сейчас пытаются осуществить какую-то определенную десакрализацию Государя? То выходит книга какого-нибудь автора, который вообще по жизни занимался недвижимостью, то есть он не историк, а ставит под сомнение, что было убийство Царской семьи. Потом идут споры про останки. Ставятся фильмы наподобие известного, не будем рекламировать. И второе. Может быть, неожиданно, и вы со мной не согласитесь, я помню, как в 2011 г. на весь мир страшно показательно убивали Муаммара Каддафи. Вы сказали в одном из своих интервью, что Николай II – это первая сакральная жертва вXX в. У вас не складывается ощущение, что Муаммар Каддафи – это первая сакральная жертва в XXI в. мусульманского мира?
— Нет, я глубоко не думал над этой темой. Вообще эта тема Николая II или Ленина, она для меня не существует сейчас. Я прожил эту пору. Эти баталии, эти схватки, эти разорванные рубахи, эти ненависти. Нет, это история. И пусть мертвые погребают мертвых.
— Как сказано в Священном Писании.
— Да, пусть мёртвые погребают мёртвых. Или, что если ты оглядываешься назад, то превращаешься в соляной столб, как жена Лота. Повторяю, впереди грядущее. Вот оно здесь, при дверях. И о нём мы не говорим. Мы его боимся. Одни его не видят, но чувствуют. Другие его видят, ужасаются и отворачиваются и занимаются проблемами останков. Одни останки лежат в Мавзолее, другие — в Петропавловской крепости. А что если эти останки положить в одну могилу, а? Как вы думаете, кости на кости поднимутся там, зашевелится земля? Или эти останки обнимутся? Вот такой вопрос задайте священникам, и они вас отлучат от церкви, например. Или задайте этот вопрос нашим сегодняшним радикалам красным. Они вас поколотят и побьют. А ведь смысл, если ты христианин, – это смысл вселенского покаяния, вселенского прощения, вселенского обожания. Если мы говорим о воскрешении как о главном смысле мировой истории и, может быть, в смысле всего мироздания, то мироздание чает воскрешения, оно тоже нуждается в реставрации. Гибнут галактики, взрываются звёзды, исчезают тёмные дыры в участке Вселенной. То есть, с этой точки зрения, ну разве неправедно оставить в покое и те, и другие кости, и те, и другие останки. Эти враги лютые, страшные исторические враги. А если ты уж окончательно свят, то вместе их погреби. если мы хотим прекратить распри, прекратить расколы времён. Трагедия русской истории в том, что она рваная, она драная, её не удается сшить. Когда-то я ощущал себя портным, который мог сшить этот разорванный камзол русской истории. Только я его сошью, опять кто-нибудь деранет его. Если мы будем разорваны, то сегодняшнее государство будет слабым, до него не будет доходить изначально историческая энергия русского государства, будет рассеиваиться по путям. Одна часть будет разорвана и уйдет под копытами татарской конницы. Другая кончится в Смутном времени под польскими рейтарами. Третья кончится здесь во время Гражданской войны. Четвертая — во время Перестройки этой энергии. Надо сшить этот русский световод, а не разрывать его постоянно. А те, кто разрывают, с одной стороны, либо идиоты, которые живут этими сладчайшими иллюзиями, тешущими их сознание — ах, а почему бы мне не стать светлейшим князем, например? А почему бы мне не взять себе в жены или в наложницы баронессу, например? Или почему бы мне не награждать дворянскими званиями, сословиями работников моей корпорации? Это всё такая отвратительная, смехотворная реставрация, отвлекающая нас от встречи с грядущим. А грядущее, оно грандиозное, и грядущего касается Америка Трампа и Китай — Си. И туда поехал Путин. Он поехал туда тоже за ощущением грядущего. В ближайшее время американцы заявят идею бессмертия. И мир узнает, как выглядит идея американского бессмертия. Она будет выглядеть ослепительно и прекрасно, потому что американцы умеют это преподнести. У них есть Голливуд, у них есть великие художники, у них есть великие лаборатории трансгуманизма, у них есть космос Иллона Маска. Они это делают так, что мир несчастный, столько раз обманутый, африканский, азиатский мир поверит в эту американскую мечту о бессмертии. Прельстится. И американцы завладеют умами человечества. Но есть Китай, который предложит свою идею о бессмертии. И Си сказал об этом, они работают над бессмертием. И Китай со своей основательностью, своей мощью, со своей таинственностью, понятной множеству народа, но непонятной европейцам, предложит свою формулу бессмертия. И эти два вида бессмертия начнут враждовать между собой. Китайское бессмертие и американское. А российское бессмертие где? О российском бессмертии в нашем с вами разговоре я сказал уже. И когда меня три месяца назад президент награждал звездой золотой, я просил у него аудиенцию после этого, и он сразу пригласил меня в свой кремлевский кабинет, и я ему говорил о бессмертии очень много. И это его очень тронуло. И сразу после беседы со мной он пошел к военным, вернувшимся с поля боя, и сказал, что мне Проханов говорил о бессмертии. Это и есть та сила, тот смысл, ради которого мы живем, работаем, страдаем, умираем и воскресаем. Поэтому идея русского бессмертия, она является самым главным содержанием сегодняшней духовной работы русского человека. И то, правильно ли мы положили останки Николая II и его трагически убитой семьи головами на восток или ногами на север, трудно разобраться, там нет больше ни головы, ни ног. Не в этом задача, а в том, как сделать так, чтобы идея бессмертия, русского бессмертия, была выражена такими словами, что люди готовы были бы за это умереть. У меня глубокое убеждение, что люди сознательно отдают свою жизнь и умирают только за бессмертие.
— Сейчас мы подходим к Пятой империи, а потом поговорим о вашем романе «Лемнер». Вы говорите про бессмертие, а я считаю, что Сталин, например, бессмертен. Это видно даже по тем людям, которые его панически боятся по сей день. Как-то мне знакомый сказал, что Сталина послал Господь, и Сталин это такой человек, который, рождается один раз в Истории. И что Господь вряд ли нам пошлёт ещё одного такого Сталина, потому что мы как-то от него отвернулись в определённый момент. Но Вы часто говорите о том, что, например, наш президент Владимир Владимирович Путин воссоздает эту империю. Вы не говорите прямо, что он Сталин. Как Вы считаете, Господь нас пожалеет, он нам пошлёт ещё одного Сталина?
— Я думаю, что нам не обязательно ждать возвращения Сталина. Сталины не тиражируются, как таковые. Но у меня есть работа, она называется «Пятый Сталин». Смысл Сталина в том, что он в очередной раз из праха создал великое, неповторимое государство. И смысл этого государства именно в том, что оно хотело быть подобным Царству Небесному, и стеснялось этого. И первым Сталиным, который создал великое государство, был Владимир Святой. Вторым Сталиным, который создал опять великую империю, великое государство между трех океанов, был Иван Васильевич Грозный. Третьим Сталиным был Петр I. Четвертым Сталиным был Сталин. А пятый Сталин – это Путин, который находится в состоянии движения, динамики непрерывной. С ним тоже постоянно происходит трансформация, превращение. Был один Путин, которому Ельцин передал власть. Был Путин, который впервые явился перед публикой и объяснял, что он не более чем топ-менеджер, его пригласили, чтобы исправить дело в России. Он все это дело починит — сломанную Россию, как сломанную телегу, — и уйдет. А второй Путин, пришел, показался людям таким усталым, таким измученным этой работой, за которую он взялся, и сказал, что он раб на галерах. А третий Путин, когда спросили, что для него Россия, ответил, что Россия это не проект, а судьба. Поэтому Путин постоянно движется вместе с этой синусоидой, о которой я говорил. Он стал президентом России, находившейся в фазе великих потрясений. И эта русская синусоида выносит его туда к русскому величию, с тем темпом, с которым этой синусоиде нужно двигаться. Этот темп диктуется не правительством, не Путином, не генералом Герасимовым. Этот темп диктуется русской синусоидой, то есть матушкой историей, Господом Богом. Поэтому пятый Сталин – это Владимир Владимирович Путин, как бы это не выглядело провокативно или неправдоподобно.
— Переходим к Вашему роману «Лемнер». Я хочу зачитать Ваши слова, потому что они необычайно красивые, мне понравились. Вы пишете про Африку. «Африка была Богородицей с чёрным лицом, которая плакала золотыми слезами.» Но вопрос сейчас не про Африку. Сейчас очень много говорят о том, что нужно осуществлять сибиризацию России. Но, признаюсь честно, когда Вы описывали освоение Африки героем романа, оно выглядело как-то так, что Африку стало жалко. Вот сегодняшние разговоры про сибиризацию не могут привести к тому, что нам потом придется плакать и по Сибири.
— То есть, вот Караганов, например, Он берет на себя лазерное оружие и вместе со своим докладом подмышкой двигается покорять Красноярск. И Красноярск поднимается дыбом, все заводы, люди выходят на берег Енисея, и Караганов уничтожает это ужасное племя Красноярска и водружает там флаг своего государства, Караганстана. Сибиризация России произошла еще при Иване Васильевиче Грозном. Это была первая волна. Вторая мощная волна сибиризации России произошла во времена Столыпина. И третья волна, это, конечно, сталинская эра. А сейчас что значит сибиризация России? Караганов хочет столицу перенести на Восток? Или что он хочет? Неизрасходованные сибирские духовные материальные ресурсы направить на что? На русское возрождение? Проблема возрождения России не в ресурсах и не в протяжённости железных дорог, а вот в этой метафизической метафоре, о которой я говорил, как только она будет сформирована, эта метафора, и как только людям объяснят, что всё, что они делают, это всё движение к бессмертию: строят ли они Орешник новый, или гиперзвуковой самолёт, или добиваются продолжительности жизни до 150 лет, или спасают от иссыхания Волгу, которая милеет, или добиваются того, чтобы русские семьи имели четверых-пятерых детей. Все эти деяния направлены к бессмертию. А где они происходят и какая протяжённость железных дорог, это уже будет прилагательным. Но это к моему роману никакого отношения не имеет.
— Я, кстати, делал три интервью с Сергеем Александровичем Карагановым, но так, в принципе, в докладах у него всё интересно выписано, другое дело, как это будет в результате осуществляться, — а это уже большой вопрос. Вы очень подробно описываете, как герой вашего произведения, Лемнер собирает свою армию. Я вспоминаю Ваш двухтомник «Там, в Афганистане», и, кстати говоря, несколько лет назад, когда Вы презентовали его в Библио Глобусе, я был на этой презентации, и тогда, я мечтал Вам задать хотя бы один вопрос. Но вот Господь меня услышал, я Вам задаю сегодня далеко не один вопрос. В моём, классическом понимании, русский солдат, это, например, «Освобождение» Озерова, или «Они сражались за Родину», но мне вспоминаются солдаты Афганской войны, солдаты Чеченской войны, когда они вернулись и были обмануты, надломлены, многим пришлось уйти в преступный мир. Сейчас идёт СВО. Понятно, что президент выстраивает все так, чтобы никто не был обижен, ни семьи погибших, ни семьи живых вернувшихся героев. Но у меня вопрос не о том какое будет их будущее, я надеюсь, что он будет именно таким, какое им уготовил своими указами, законами президент. Я имею ввиду, есть ли какая-то разница, может быть в менталитете, может быть в чем-то духовном, в идеологическом, между солдатом советской армии берущим Берлин и солдатом СВО.
— Я думаю, генезис русского солдата есть. Общий генезис, который заставляет говорить, русский не сдается. Вот этот генезис есть в русском солдате. Русский солдат в любые времена очень терпелив, неприхотлив, очень умел, умен, и очень религиозен. Он наивен и милосерден. И в нем живет ощущение его неизбежной победы. Эти все качества в каждом из них размыты по-разному, но они присутствуют в русском солдате настолько, насколько я узнал по личным опытам воюющих солдат афганской и чеченской войн, или солдат из толстовских, лермонтовских, гумилевских произведений. Это один и тот же генезис. Но, конечно, на солдат очень влияет атмосфера в стране и формы ведения войны. Та война, которую мы вели на Зиеловских высотах, а потом на Шпрее в Берлине, там это завершалось, это была победа рая. И измызганные солдаты небритые, а некоторые из них казахи, которые пришли в Берлине с верблюдами, они, конечно, не думали так высоко. Но там сияла какая-то восхитительная божественная звезда в душе каждого. Может, люди не знали исконных происхождений. Они не знали, что это Вифлиемская звезда. Не знали, но она сияла. И поэтому после чудовищных травм страна прошла страшное испытание. Все солдаты, которые дошли до Берлина, знают, что они дошли чудом. Что за их спиной кровавая дорога. Она вся, дорога на Запад, усеяна русскими костями, и мужскими, и женскими, и детскими. И они дошли. Это было ощущение гигантского личного счастья и национального счастья. Вот сегодня этого нету у русских солдат. Но в сегодняшнем русском солдате, по-прежнему, все эти качества есть. И все русские солдаты чают победы. Идет взыскание победы. Все они заняты и справляются с тяжелейшим военным трудом. Они в трудах вечных. Все они верят в воскрешение, в возрождение. То есть их отбрасывают, разбивают в прах, а они опять поднимаются и идут в наступление. В этой войне были периоды ужасные, когда мы отступали. казалось, что наш фронт рушится или в Курске, или когда мы отступали в Курске, а солдаты знали, что мы вернёмся. Все они наполнены ощущениями чуда, русского чуда. Они живут и знают, что их минует пуля, их минует смерть, их минует беспилотник, минует дрон. И в жизни каждого солдата чудесные мгновения случаются. Я полгода прожил на войне, с каждым из них случается своё личное чудо, дарующее им жизнь или жизнь их товарища. И, конечно, все солдаты наполнены общим делом. Это братство солдатское. И это братство распространяется на весь народ. Но только не на ту часть, которая в это время, когда они сидят в окопах, садиться в перламутровые джакузи с любовницами. С этой частью нет солидарности, там нарастает такая глухая ненависть. И эти солдаты, которые вернутся, с ними нужно как-то обходиться. Я не думаю, что с ними обойдутся так, как обошлись с афганцами. Но афганцы уходили из одной страны, а вернулись в другую. Они уходили воевать за Великий Имперский Советский Союз. Воевали там со своим автоматом Калашникова с американской М-16 и стингерами, а вернулись в страну, где побеждали американисты — Горбачёв с этой свитой проамериканских людей, «Европа – наш общий дом» и весь прочий набор пошлости. У этих будет другое. Но они вернутся в страну, спросят, а где ты был, когда мне отрывали ногу под Харьковом или Бахмутом? Это будет сложнейшая проблема. Я не знаю, кто к кому будет адаптироваться – пришедшие с войны к этой реальности или эта реальность к пришедшим с войны.
— Очень хорошо показано, как поступили подло с афганцами в фильме «Ненастье» Сергея Урсуляка. Мы все время говорим про Россию, но как-то не тронули саму Украину. В Вашем новом произведении описывается антивоенная картина Пикассо, весь сюрреализм, который присутствует в ней. А есть ли вообще в мировом искусстве какое-то подобие, того, что происходит на Украине, потому что если посмотреть все пророчества, какие существуют, апокалипсисы, такое ощущение, что они все происходят на этой территории. И с церковью, которая там находится, и с руководством и с народом. Все как будто сгустилось прямо на этой территории.
— Я думаю, что в мировом искусстве такого произведения нет. Как, впрочем, и произведения подобного «Гернике» Пикассо, тоже практически нет. Подобные работы писал Босх в своих сериях «Безумие войны» и Гойя в своих офортах «Капричос» с «Кошмарами войны». То есть, три художника, которые писали эти кошмары войны. А в сегодняшнем искусстве, особенно связанном с Украиной, этого нет. Я знаю, что там есть талантливые художники, которые описывают эту войну, но они описывают ее с точки зрения украинского национализма. А вот так, чтобы ужаснуться — нет. Я думаю, что на Украине это не апокалипсис, это некий локальный момент, который трагичен для русского сознания. Это русская трагедия. Это великая русская трагедия со всеми злодеями, со всеми заказчиками. Эта трагедия не окончена. Она будет длиться еще очень-очень долго. Другое дело, есть ли произведения, описывающее эту войну. И мне казалось, что в этом романе есть достаточно много эпизодов, связанных с украинской войной, изображенных сюрреалистически и несколько фантастмагорически, но интереснее всего, конечно, характер боевых действий, этой войны. И способен ли художник описать эту войну традиционными средствами, или эта война заставит родиться новым стилям, новым направлениям в искусстве.
— В своём романе вы пишете, что существуют определённые силы, которые пытаются использовать противостояние между Россией и Украиной для расширения Европы за счёт России. В принципе, мы помним, что и Первая мировая война была именно такая, и Сталину даже не удалось Финляндию присоединить обратно, хотя многие территории, практически все снова вошли в состав Советского Союза. Вот сейчас, на Ваш взгляд, как повернется история? Получится уменьшить нашу территорию?
— Уменьшить нашу территорию?
— Ну, не то чтобы нашу. Я имею в виду за счет Украины. Просто я расцениваю саму Украину как Россию.
— Не могу сказать. Я просто вижу, что сейчас все границы стали зыбкими. Мир превратился в медузу, у которой хребет разжижен. Понимаешь, вот космонавты поднимаются в космос, живут много времени в невесомости, у них позвоночник становится жидким., т.к. из него вымывается кальций. Люди там становятся медузами, им не нужен позвоночник. Вот в сегодняшнем мире все границы зыбкие, они движутся, колышутся во всем мире, везде. И они будут меняться так или иначе. Что произойдет здесь, я не знаю. Ясно, что на сегодняшний день у России нет таких возможностей, чтобы опять вернуть себе Украину целиком. Не знаю, есть ли такая задача у правительства, у Путина, У меня такая внутренняя потребность есть, но я вижу, как трудно добывается этот победный опыт, как мы трудно движемся. Есть ли в России все для этого: ресурсы, и решимость, и концепт, который заставляет нас так действовать, я не знаю, я не ведую, не могу Вам сказать.
— Так как мы российско-белорусский канал, не могу не спросить про Беларусь. Мы видим, что 30 лет Александр Григорьевич Лукашенко успешно правит Беларусью и там такой свой маленький Советский Союз, в самом хорошем смысле. Но с одной стороны, этот человек 30 лет держит границу, чтобы, как говорится, враг не прошел к Москве, потому что дальше идет Смоленск и вот уже Москва. С другой стороны, мы видим, что он каждый раз к нам приходит к нам на помощь. Вот, кстати говоря, в истории, которая была два года назад, когда он провел переговоры и поход на Москву был остановлен. Но Господь же, когда посылает человека на Землю, то дает ему какую-то определенную миссию, которую он должен выполнить. На ваш взгляд, какова главная миссия этого человека, его государства, этих 10 миллионов представителей белорусского народа.
— Миссия Лукашенко?
— Да
— Ну, я думаю, что Александр Григорьевич эту миссию уже практически выполнил. Он сберег свой народ от растерзания, которому подвергся русский народ. И Лукашенко не позволил этим вампирам разорвать и растерзать страну, разбазарить, продать, установить здесь жуткий, омерзительный порядок чистого чистогана. Это стоило огромных усилий, огромного интеллекта, огромного лукавства политического. Он вел себя и ведет как политический виртуоз, потому что он крупнейший политик нашего времени. Европейцы говорят что он последний диктатор Европы. Я бы сказал, что для этой большой Европы он последний реальный политик этой Европы, а все остальное, что западнее, это уже не политики. Это уже некоторые политические микроорганизмы. Он, конечно, огромный человек с гигантской человеческой волей, судьбой, миссией, пониманием сути своего народа. Он абсолютно плоть от плоти батька. И люди признали его, назвали таковым. Он батька, он земляной, он весь в суглинке, который он может трогать, в этих хлебах, в их запахах, в запахах цветов, лесов, машинной смазки, в запахе оружейной смазки. Он нюхает эти запахи, нюхает воздух истории. Он нюхает космический воздух, он знает, чем пахнет космос. И поэтому он абсолютно неординарный человек, и над ним тоже висит звезда. Эта звезда постоянно его облучает. В свое время я встречался с ним, он меня принимал прекрасно, когда Россия видела в нем своего лидера, а не только Беларусь. Мне кажется, что миссия Лукашенко и миссия белорусов в том, чтобы оставаясь суверенным государством, найти себя в этом загадочном образовании Союзного государства таким образом, чтобы российско-белорусские национальные духовные связи не ослабевали, а только усиливались от этого. Это два сообщающихся сосуда, они конвергируют один в другой. Это одна общность. Но эта общность, возникает не на уровне сегодняшнего двухмерного мира, а где-то очень высоко в небесах, в русском раю. Вот там она. Там мы встретимся все окончательно и сольемся неразлучно и нераздельно. А в час беды, я думаю, если, не дай Бог, Россию постигнет какая-то беда, не внешняя, а внутренняя, потому что здесь кругом очень много всяких короедов, много всяких недобитых существ, думаю, Беларусь придет России на помощь. И когда мне говорят, а кто, по-вашему, мог быть преемником Владимира Владимировича Путина, я думаю – да Александр Григорьевич Лукашенко.
— Достойный преемник. А почему этот феномен Александр Григорьевич Лукашенко, состоялся именно среди белорусского народа, а не в какой-то другой республике бывшего Советского Союза?
— Ну, это вопрос, конечно, тоже религиозной судьбы. Я не знаю, почему, как вы говорите, Господь выбрал Лукашенко для этой роли, но мне кажется, что белорусы сами по себе, если отвлечённо говорить, это такое очень крепкое племя самодостаточное, наполненное таким вот цветом. Я бы сравнил белорусов, знаете с чем? Со спелым жёлудем. Вот там такая же крепость, такой же золотой цвет. Этот жёлудь в такой же рубашке, зелёной, и в каждом жёлуди живёт дуб, тысячелетний, может быть. Вот белорусы для меня такой народ, похожий на народ — жёлудь. И Александр Григорьевич, это такой проросший жёлудь. Передай ему: Александр Григорьевич – ты проросший желудь.
— Я мечтаю взять у него интервью, но не знаю, как Господь управит. А один мой знакомый, который живет в Брянской области, все время говорит, что страшно будет, если Александр Григорьевич Лукашенко уйдет со своего поста. Страшно человеку, проживающему в Брянской области. Когда я читаю Ваши книги, сейчас скажу своё личное мнение, складывается ощущение, что там пересекается что-то от Фёдора Михайловича Достоевского и от Джорджа Оруэла, хотя, они не похожи друг на друга, но они как будто бы оба присутствуют в Вас, но это моё личное восприятие.
— Так это же оба мои ученики.
— Я понял, я так и думал. Какие Вам близки писатели и есть ли какие-то, может быть, три книги, которые повлияли на становление вашей личности?
— Тремя книгами, которые повлияли на становление моей личности являются «Евангелие от Матфея», «Евангелие от Иоанна» и «Евангелие от Луки».
— Тогда должна быть и четвертая.
— Ну а что касается прозы, если теперь в мои годы, когда кончились увлечения, когда я уже избавился от каких-то чарующих, колдовских влияний, могу сказать, что вся мировая литература включая русскую, это один огромный большой писатель, который пишет одну бесконечную книгу.
— Если плавно перейти к музыке и одновременно к геополитике, мы сейчас, когда ведём СВО, всё время говорим, что Европа, такая-сякая, там и извращения, и всё не так. А вот мне вспоминается Европа времён Советского Союза. Ведь она тогда была совсем другая. Например, был болгарский певец Биссер Киров. Он обожал Советский Союз, обожал Россию, а Россия обожала его. Он воспевал русский народ в своих песнях, и таких представителей было немало. Может быть мы все-таки ошибаемся, когда говорим, что на Европе надо ставить крест.
— Но болгарский певец был Советским Союзом. Ты бы еще назвал балкарского певца. Абсолютно неугодный пример ты привел, потому что Болгарию считали советской республикой. И Варшавский договор, это не Европа была, это был советизированный мир, мы всасывали его в свою цивилизацию. Европой была Франция, Англия была Европой. Западная Германия. И она как была, так и остается — священные камни Европы, о которых говорил Достоевский.
— Но можно вспомнить тогда американского певца Дина Рида, который приезжал в Советский Союз и пел вместе с Биссером Кировым и с Жанной Бичевской. В интернете есть видео.
— Знаешь, Дин Рид для Америки это, конечно, хороший певец, но у них была еще и Элла Фицджеральд. У них были певцы, которыми упивалась советская молодежь. Американский блюз был чарующий. Да нет, Европа сейчас демонизирована, потому что она ведет с нами войну. И это характеристики военного времени. Когда мы вели войну с Германией, был тезис «убей немца». И мы их убивали в меньших количествах, чем они нас. А когда кончилась война, тезис «убей немца» исчез, потому что часть Германии стала нашей вотчиной. Создавали там другую страну и другой народ немецкий. И даже в холодную войну никто не говорил о западных немцах, как об уродах, наследниках Гитлера, никогда. А сейчас появилась необходимость об этом говорить. А что мы говорили об Америке Байдена? Что вся гадость из Америки. Америка это исчадие ада, это дыра в истории, это отбросы человечества, эти президенты, эти гей-парады. Но пришел Трамп. Давайте об Америке говорить несколько другим языком, другой лексикой. Опять начали говорить, как много общего между русскими и американцами, у нас почти граница Аляска, Форт Рост. Это все лексика и публицистика времен войны или разрядки, или перестройки, или тотальной войны. Поэтому с Западом у нас всегда будут сложные отношения, но они никогда не порвутся. Вся наша элита сегодняшняя прозападная. У всех «патриотов», которые «выпьем за Россию» недвижимости на Западе, ценности большие, дети там учатся. Поэтому сегодняшняя Европа, ах, она поганая, она ужасная, но во всех университетах европейских учатся, дети наших богачей — миллиардеров. Это лицемерие. Не нужно этому придавать внимание. Да, мы воюем с Европой. И в очередной раз. И в пушкинские времена мы воевали с ней. «Клеветникам России» — это что? Разве это не война с Европой? Не говоря уже об Отечественной войне 1941 г. Так что и сейчас будем воевать.
— Вспоминаются слова Наполеона, который говорил, что если он возьмёт Киев, то возьмёт Россию за ноги, если возьмёт Петербург, то возьмёт Россию за голову, а если он войдёт в Москву, то поразит её в самое сердце. Получается, по Наполеону Россия сейчас находится в инвалидной коляске.
— Знаешь, говорят, что, наверное, это высказывание Наполеона. А если взять, конечно, апокриф — а мы возьмем француза за яйца, и мы вошли в Париж.
— Чисто по-русски. Александр Андреевич, Вы мне интересны, как личность в первую очередь. Еще в подростковом возрасте, надо на следующий день в школу идти, а я смотрел поздно вечером передачу «К барьеру» и всегда следил одержите ли Вы победу по голосам. И Вы ее одерживали, это было всегда очень интересно. Недавно делал интервью с нашей известной оперной певицей Любовью Юрьевной Казарновской, и она высказал такую мысль, что все, что нас окружает, это все звуки, это все музыка. Мы не можем существовать без музыки. Какую роль в вашей жизни играет музыка? Что вы слушаете?
— Я очень люблю слушать музыку русских сфер. Я люблю забраться на какую-нибудь пустую колокольню, ночное звездное небо смотреть и слушать музыку русского космоса. Очень люблю. Когда-то молодым человеком я двигался по деревням и собирал русские народные песни. Я знал сто русских народных песен и пел их в хоре. Я не был меломаном. Я очень редко ходил в консерваторию. Но музыка сейчас пришла в мою жизнь, неожиданно. Когда началась СВО, я превратился из прозаика в поэта. Из меня хлынули стихи, стало очень, на мой взгляд, много загадочных стихов. которые были, может быть, стихами-репортажами о войне. Я бывал на воинах, а на эту войну не мог попасть в силу своей немощи. Но там на войне был какой-то мой двойник молодой, который писал стихи в окопах и прислал их мне с ангелами небесными. А я их здесь записывал в Москве. Кое-что я так и не записал, не успел. Эти стихи сначала углядела Юлия Чичерина, певица прекрасная. И она написала на них около 20 песен и поёт их. Это удивительная музыка, с удивительными переливами. Это война в её возмущении. Эта война — и прекрасная, восхитительная женщина, и даже, может быть, какая-то дама печальная, и сука рваная, и плачия, и вдова, и неистовая такая, зовущая в бой, как Родина-мать отмщения. Она написала множество форм войны, которая является женщиной по существу. И она женщина. Мужчина бы не написал такие вещи. Это великолепные песни, великолепная музыка. А потом нашелся композитор из моих друзей, который на мои стихи написал оперу, «Хождение в огонь». Эта опера получила неожиданное звучание. Впервые мы ее представили не в театре, не среди злоченых лож и бархатных кресел. Мы ее представили на Уралвагонзаводе в цеху, где собираются танки. Гигантский цех, где грохочет конвейер, летают по небу эти башни с пушками, заряжаются танки двигателями. Тут же сколочена деревянная трибуна, сцена. Тысячи стульев поставлено, рабочие пришли в касках прямо, и там эта опера поется, играется. А потом она прошла еще четыре оборонных завода, прошла шесть городов с главными сценами, и был ее показ на сцене театра Российской армии — самая большая сцена. Это музыка русских сфер. И она во мне звучит, иногда какая-нибудь песня или ария из оперы посещает меня, и я ее напеваю.
— Да, вот интересно, ведь Чечерина ездит не для галочки. А многие представители шоу-бизнеса, не хочу никого осуждать, но складывается иногда такое ощущение, что они ездят, чтобы сказать, что они туда съездили. Но тем не менее СВО многих людей, как мне кажется, изменяет в другую сторону.
— Ну не знаю, в какой степени она изменяет в лучшую сторону, у меня не было такого повода. Я думаю, что Чечерина она не изменилась в лучшую сторону, она изначально была хороша. А то, что она туда едет, она почувствовала вот эту потрясающую русскую стихию, которая располагается в войне. Это стихия человека, это стихия батальона, стихия армии, стихия России. Она туда ездит, чтобы дышать этим воздухом. А здесь она дышит угарным газом. Она едет, чтобы провентилировать легкие и почувствовать себя опять русским человеком и русским художником. И это ни с чем не сравниваемое чувство. Она едет туда не для того, чтобы смотреть там кровавые раны или слышать свист пуль. Она едет туда, чтобы еще раз наполниться этой потрясающей русской эенергии, энергии русской военной святости, выраженной не церковными хорами, а хриплыми простуженными голосами окопников.
