Двадцать пять лет прошло, четверть века…
А ведь, кажется, всё это было почти вчера. Отчаяние и ярость, холодная решимость и опьянение схватками. Только вчера — ледяные ночи отрезанного от мира, лишённого воды и света огромного белокаменного дворца. Бесконечный дождь и холод за окном. Ночные бдения на баррикадах.
И апофеозом драмы танки – зелёные бронированные черепахи – такие жуткие и неприличные в центре мегаполиса, плюющие с моста огнём по окнам и стенам дворца. Вырывающие раскалённой плазмой разрывов его плоть, крушащие, перемалывающие его внутренности, вместе с теми, для кого дворец на эти две недели стал домом, храмом, надеждой и последним окопом в противостоянии с бандой упырей, овладевших самой большой страной на планете, жадно высасывающих её жизнь и её будущее. Жирный чёрный дым, огромной траурной лентой, уходящий, в ослепительно синее бездонное небо над Москвой.
Тогда упыри победили…
…Даже не верится, какая бездна времени пролегла между сегодня и этим «вчера» — кровавым и пронзительно солнечным октябрём 1993-го…
…«Лучший мэр Москвы» Лужков ни минуты не сомневался, на чьей он стороне. Конституция? Законы? Или поправший их, вечно пьяный президент? При Ельцине он из заурядного исполкомовца, как по мановению волшебной палочки, превратился в миллиардера. Вся Москва была в его кармане и стала его карманом. Можно ли было кусать руку дающую? А кусать самого себя за руку, которая по локоть погрузилась в злато? И мэр «гуманно» отключает парламенту страны, в котором находятся тысячи людей, связь, свет, воду и тепло. Лысый колобок самодовольно хихикает с экранов: «Они утонут в собственных фекалиях…»
Три кольца оцепления. Два милицейских, третье, внутреннее, по периметру «Белого дома», — Внутренних войск. От мэра Москвы — непрерывная цепь водовозок, самосвалов, автобусов вдоль примыкающих улиц. Стальная стена «изоляции». Лужков инициативен и энергичен!
Вместе с Эдуардом Лимоновым мы пробираемся вдоль первой линии оцепления, пытаясь найти хоть малейшую прореху в милицейском кордоне. Нам нужно в «Белый дом». Лимонова ждут депутаты, меня — в штабе у Ачалова. На груди целлофановый пакет, в котором большой конверт с какими-то документами. Его я получил в штабе Московского военного округа с указанием «передать лично в руки и только лично в руки!» Ачалову. Ещё со мной небольшая спортивная сумка. В ней пару батонов хлеба, ярко-малиновая «салями», купленная в каком-то ларьке у метро и печенье. В штабе, как и везде в блокированном Верховном совете, со съестным трудно. Это в августе 1991-го сюда грузовиками свозили продовольствие и кормили «защитников» от пуза. Теперь нагло и цинично морят голодом. В качестве лекарства от простуды туда же, в штаб, я прихватил купленную там же в ларьке пузатую бутылку «Tuzemský Rum» — какого-то иностранного пойла сорокаградусной крепости.
На больших улицах пройти — без вариантов. Мертвенный свет фонарей заливает пространство. При любом приближении к «периметру» на встречу тут же угрожающе бычатся мокрые фуражки и недвусмысленно «эрегируют» в руках дубинки…
Сворачиваем на Заморёнова. Тут милиция перекрывает только проходы между домами. Жителей пропускают. «По нахалке» косим под местных и проходим. Добираемся до Нововаганьковского переулка. Сходу перемахиваем через какой-то заборчик, оказываемся в густо заросшем кустами закоулке, превращённом местными жителями в свалку. И прямо перед нами в, сочащейся дождём темноте, мрачный пунктир оцепления – через каждые два–три метра столб человека в милицейской форме. Стук капель по плащ-накидкам. Кислая вонь промокших шинелей, едкий дым дешёвого курева, простуженный кашель. Мы мгновенно падаем на землю под куст, не обращая внимания на воду под ногами и несколько минут напряжённо вслушиваемся. Нас не заметили. До «Белого дома» отсюда всего минут пять пешком, но не сейчас…
Ситуация патовая — оцепление в пяти шагах. Назад дороги нет. Вперёд не пройти. Слева кирпичная стена какого-то дома, утягивающаяся в темноту. Шёпотом договариваемся я ползу на разведку искать путь, Лимон прячется здесь до моего возвращения.
Минут сорок я со скоростью черепахи просачиваюсь от куста к кусту в поисках прохода. Иногда милиционеры оцепления так близко, что я могу вытянуть руку и коснуться милицейского сапога. Меня спасает дождь, глушащий все звуки. Я слушаю их разговоры. Они злы на всех. На начальство, которое не обеспечило их непромокаемыми плащами и пунктами обогрева. На власть, которая их сюда выгнала, на «белодомовцев», из-за которых им нет покоя. На местных жителей, которым вечно приспичивает то заболеть и нужно организовывать проезд «скорой», то нужно куда-то по делам. Рассуждают о премиях за эту работу. Прикидывают. Я только ёжусь под дождём у их ног — если поймают, то мне несладко придётся. Эти на мне злобу сорвут по полной…
На часах уже далеко за полночь. И тут вдруг оцепление начинают сворачивать. Этих милиционеров отводят на отдых, им на смену прибыла свежая смена. Но смена не торопится вылезать под дождь и возникает счастливая пауза. Я прыжками, буквально за минуту оказываюсь там, где оставил Лимона и пытаюсь его разглядеть на земле. Тщетно! Неужели поймали? Махнув рукой на всю конспирацию и негромко зову его: «Эд!!!»
Неожиданно откуда из темноты я слышу знакомый голос: «Я здесь!» и через пару мгновений из темноты появляется знакомый силуэт. Оказывается, он, чтобы не попасть под, топчущихся у кустов милиционеров, отполз назад и спрятался в остове брошенной тут кем-то машины…
Мы стремительно пробегаем мимо каких-то домой, перемахиваем через какой-то переулок и почти вбегаем в колодец огромного сталинского дома, по соседству с «Белым домом». До него рукой подать, но это уже невозможная задача. Он окружен турникетом, вдоль которого маячит цепь людей в военной форме. «ВэВэ» — внутренние войска…
Нас замечают, и в нашу сторону направляется несколько солдат, но мы, не дожидаясь их подхода, бежим вдоль двора и, скрывшись из глаз, прячемся в одном из подъездов. Есть надежда, что они не станут искать нас в этом огромном пространстве. Но, на всякий случай, мы поднимаемся на самый верхний этаж, там, где вход на чердак. И там замираем. Медленно тянутся минуты. Тишина. Нас никто не ищет. Только сейчас мы замечаем, что промокли насквозь — под каждым натекла целая лужа, и дико замерзли. Нас просто колотит от холода.
Понятно, что до утра нам отсюда не выйти. На полу лежит картонная упаковка от телевизора и какие-то старые газеты. Мы садимся на картон, набиваем газеты в штаны – для сушки и обогрева – старый метод европейских клошаров. Помогает это слабо. И тогда я достаю из сумки бутылку «Tuzemský Rum». Мы пьём его – оказывается, это чешский ром – Лимон его хорошо знает и даже похвалил. Закусываем колбасой и влажным хлебом. Беречь еду уже не имеет смысла – нам не прорваться сегодня. Постепенно дрожь проходит, мы медленно отогреваемся. И до самого утра мы разговариваем, сидя на картоне и привалившись спинами к стене. Я вспоминаю свои войны, Лимон рассказывает о храбром полковнике Бобе Динаре, с которым он знаком. Для меня Боб Динар — такая же легенда, как Лоуренс Аравийский, я читал о нём в журнале «Вокруг света». Лимон вспоминает поездку к сербам под Вуковар. Говорим и о происходящем. Буднично, словно обсуждаем меню, соглашаемся, что при таком жёстком противостоянии большой крови уже не избежать, и обсуждаем варианты будущей бойни. Их немного, и ни один из них не сулит нам ничего хорошего. Армия пассивна и заперлась в казармах, не желая ни во что вмешиваться. А вот еринская милиция наоборот — готова рвать всех, не считаясь ни с конституцией, ни с законами. Им пообещали звания, квартиры, премии…
Под утро, словно подтверждая наши слова, неподалёку громко щёлкает выстрел. Уже днём мы узнаём, что какой-то милиционер из оцепления тяжело ранил пытавшуюся пробежать между домами к метро женщину…
…Иногда мне начинает казаться, что это было не со мной. Словно не я, а кто-то другой под проливным дождем ползком пробирался через какую-то стройку, мимо хмурого, мокрого, шуршащего плащ-накидками милицейского оцепления к черной, без огонька громаде здания Верховного Совета. Кто-то другой, не я, торопливо обходил этажи и холлы «Белого дома», проверяя посты и караулы. Словно не я, а кто-то другой, выбравшись по подземным лабиринтам в город, встречался в парке с полковником ФСБ, передававшим нам планы Кремля, сидел в кафе с генералом-генштабистом, показывавшим секретные приказы и директивы Минобороны, стоял в сквере за зданием МВД с двумя милицейскими полковниками, рассказывавшими мне о настроениях среди милиционеров и местах дислокации их частей вокруг «Белого дома». Словно не я, а кто-то другой, лежал с простреленной ногой на мокром ковре в подъездном холле, обожженный газом, истекающий кровью.
Октябрь 93-го навечно вошел в нашу историю. Своим подвигом, своей пронзительной, святой и безнадёжной попыткой остановить сползание страны к мрачной бездне развала и самоуничтожения. Тогда, в октябре 93-го, патриоты пытались не допустить грядущих войн на Кавказе, грядущих дефолтов, грядущего разрушения Сербии, новогодней бойни в Грозном, затопления «Мира» и еще очень многого, что принес России за годы своего страшного правления Ельцин. Эта попытка была утоплена в русской крови, но она не была напрасна. Она разбудила Россию, и уже никогда с тех пор не спал спокойно Кремль, содрогаясь и корчась от невидимых миру ударов, потрясающих его до основания.
Октябрь 93-го вошел в историю потому, что это был подвиг русского ДУХА, когда возмущенные произволом, унижением, воровским беспределом мерзкой ельцинской власти тысячи русских людей, практически без оружия, в полном окружении и изоляции стоически защищали свое право жить свободными людьми на своей земле. Защищали и пролили свою кровь во имя этого. Сотни россиян отдали свои жизни, защищая «Белый дом», больше двух тысяч получили ранения и увечья. Но горячая кровь патриотов не впиталась бесследно в мерзлую осеннюю землю. Она ОСВЯТИЛА этот день, омыла и искупила тяжкие грехи наши перед Родиной, в святости и ценности которой мы лукаво сомневались все смутные годы.
